Эллины и иудеи

То же самое решили Павел Косенко, Жовтис, Морис Симашко. Володя Берденников за неделю до обсуждения уехал в Караганду собирать материалы о КарЛАГе... Правда, Галина Васильевна Черноголовина заявила, что пойдет на обсуждение и выступит. За нею к тому же склонилась и Руфь Тамарина. Я понимал их: они еще верили в то. что возможен компромисс, им страшно было рвать с журналом, по сути — с Союзом писателей. Словеса о "плюрализме" они понимали всерьез и надеялись на соблюдение правил игры с обеих сторон... Я не разубеждал их. Но вот заковыка: оставаясь при своем мнении, твердя про себя "Дураков нет!.." — я представлял себе, как посреди заранее подобранного, подготовленного зала (тут уж наши "плюралисты" постараются!) две эти немолодые женщины станут отбиваться от злобных, наглых наскоков — а мы, мужчины, все как на подбор, со своими скептическими ухмылками будем отсиживаться по домам... А главное: придет молодежь, студенчество — их и будут обрабатывать, при нашем неучастии... К тому же — как воспримут студенты наше отсутствие? Как трусливое дезертирство с поля боя? А как иначе?.. Короче, перед самым обсуждением для меня сделалось ясно, что никак нельзя отстраниться от него, хотя это и было бы самым мудрым...

21

И вот — Союз писателей, куда двадцать три года я входил, как входят в родной, хорошо обжитый дом: то предвкушая радость встречи с близкими тебе людьми, то досадуя на ссору с кем-то, возникшую из чистого недоразумения, то с затаенным в душе протестом против мелочных дрязг и интриг, столь далеких от вечного поиска Истины, Добра и Красоты, якобы присущего литературе... Теперь я входил сюда, как в родной дом, захваченный врагами. Хотя внешне все здесь выглядело по-прежнему: те же ковровые дорожки выстилали паркет, сыто лоснились лестницы серого мрамора, по-прежнему неспешно, замедленным шагом двигались люди... Мы с женой прошли в конференц-зал и сели поближе к сцене. Вскоре здесь же оказались Руфь Тамарина, Виктор Мироглов, Николай Ровенский. Подошла немного спустя и Галина Васильевна, рядом расположилась "группа поддержки" - наши единомышленники. Немного поодаль независимо, нога на ногу, скрестив руки на груди, сидел Саша Самойленко, еще через несколько рядов — Женя Дацук, высокая, красивая, с яблочно-свежим румянцем на щеках — член клуба "Публицист". Зал был заполнен примерно на одну треть, а то и меньше.

Наши оппоненты заняли места в первых рядах перед самой трибуной — позже я понял, с какой целью. На сцене, в суперсовременном "демократическом стиле", стояли журнальный столик со стулом, перед началом здесь появился Ростислав Петров, ответственный секретарь журнала. В руке у него, словно змеиная головка, зажат был микрофон, провод, извиваясь, кольцами ложился на пол и тянулся, сбегал с возвышения вниз... Еще до того, как Петров обратился к залу, сидевший перед нами респектабельного вида мужчина громко спросил, повернув к нам начавшую серебриться голову:

— А те, которые против, пришли?..

— ??

— Спрятались! Побоялись! — ответил сам себе. Респектабельный, снисходительно посмеиваясь и ничуть не подозревая, кто перед ним. Я заметил в первом ряду несколько человек в военной форме, среди них — двух-трех стариков, облаченных в кители защитного цвета, с множеством орденских планок на груди. Почтенные седины, как писали в старинных романах, "украшали их головы".

После того, как Петров, поглядывая на часы, несколько раз откладывал начало ("Может, подождем, кто-нибудь еще подойдет?.."), обсуждение, наконец, открылось.

Первым поднимается сидящий впереди нас Респектабельный — из разросшейся во времена Кунаева когорты уверенных в себе, властных, агрессивно прущих вперед и только вперед людей, хозяев страны и жизни.

РЕСПЕКТАБЕЛЬНЫЙ: Хотелось бы узнать: поскольку чувствуется, что роман незаконченный, намерена ли редакция публиковать его дальше? Читатели проявили к этому произведению большой интерес, и я задаю свой вопрос от их лица... Моя фамилия — (произносит неразборчиво), я доцент, преподаватель университета.

ПЕТРОВ сообщает: да, зная пожелания многочисленных читателей, журнал намерен в будущем году печатать продолжение.

ПЕРВЫЙ ВЕТЕРАН: Когда роман раскритиковали в газете, нам, читателям, захотелось, чтобы все эти товарищи, авторы рецензий, отчитались перед нами по этому поводу! Нам, например, понравилось последнее выступление товарища Толмачева по этому вопросу!..

ГОЛОСА: Они здесь! Здесь, в зале!..

Так, — думаю я, — для затравки разыгрывается "национальная карта": ветераны-аксакалы, грудь в орденах... Тут уж не Успенского критикуешь - тут покушаешься на святыни!.. Ай да Ростислав!..

ГОЛОСА: А как быть с оценкой Сталина?..

ВТОРОЙ ВЕТЕРАН: Мое мнение — Сталин не нуждается в оценках... И я против таких слов: "репрессии", "репрессированные"... Сталин показал себя, когда был Главнокомандующим: кто привел нашу страну к победе — Хрущев, Берия?.. Нет, Сталин! Говорят, Сталин виноват л убийстве Кирова. Но доводы эти впервые привел Троцкий. Это его версию использовал Хрущев на XX съезде. Еще предстоит выяснить, кто на самом депе убил...

ГОЛОС: Николаев!..

ВТОРОЙ ВЕТЕРАН: ...по чьему приказу: Сталина, Троцкого или Хрущева?.. Вы, кто в этом зале, не можете давать оценку Сталину. Его имя известно всему миру... Такие рассуждения, как у критиков романа, меня оскорбляют. Сейчас в Москве рассматривается в суде жалоба одного товарища... Шеховцов его фамилия... А я собираюсь подать в суд на киргизского писателя Айтматова за оскорбление товарища Сталина!

(оживление в зале).

ГОЛОС: На Горбачева подайте!

(аплодисменты).

На такой эффект авторы сценария не рассчитывали. Даже должность первого выступавшего — доцент, даже орденские колодки ветеранов — тоже, кажется, университетских преподавателей с кафедры марксизма - не выручили, напротив, увеличили пародийность ситуации... Я вышел к трибуне.

Вот они, мои прежние товарищи, больше — почти друзья по журнальной работе — внизу, кучкой: Антонов... Рожицын... И, понятно, - Карпенко, Киктенко, Гусляров... Мы уже схлестнулись по поводу очерка Цветаевой — и теперь так закономерно, неотвратимо антисемитизм сомкнулся с апологией сталинщины...

— Здесь были высказаны пожелания, чтобы выступили те, кто не согласен с публикацией "Тайного советника", — сказал я. Но Морис Симашко лежит в больнице, Берденников в Караганде, у Александра Лазаревича Жовтиса — лекции, он в институте, и поскольку они лишены возможности выступить, прошу прибавить мне ровно пять минут к положенным десяти по регламенту...

Сидевшие напротив трибуны перетянулись и заволновались, загудели: "Нет! Не давать!.." Ростислав Петров — у него даже ноздри дрогнули, затрепетали от плбтоядного возбуждения - напористо обратился к залу:

— Как, дадим?.. Или будем считать, что все обязаны придерживаться принятого регламента?..

(Смутный гул. Я вижу, как подскакивает, словно на раскаленных углях, Карпенко, мотает сивой, щетинистой бороденкой: "Не давать!.." И откуда-то сбоку: “Дать! Пускай говорит!..").

ПЕТРОВ (со скромным торжеством): Требуют соблюдения регламента!..

Что поделаешь?.. Я начинаю.

22

— В том же номере "Казахстанской правды", где напечатано письмо Геннадия Толмачева в редакцию, на обороте страницы рассказано тоже о Толмачеве, но — другом. Этот другой Толмачев был капитаном милиции, и его убили. Убили его же коллеги, милиционеры. Они убили его не одного: они убили еще и рабочего Поляковского — увезли за город, били ногами, гирей в 24 килограмма, потом отрезали голову, закопали, тело бросили в Ишим. Их было трое - офицеров милиции. Случай этот произошел в Целинограде.

Мог ли он послужить сюжетной основой для художественного произведения? Думаю — да, мог. Ведь написан великий русский роман о том, как один студент зарубил топором старуху, а затем и ее сестру. И другой великий русский роман -о том, как отравили пьяного купца в меблированных комнатах. Так что уголовное преступление — традиционный объект изображения в русской литературе. Весь вопрос — для чего?.. И Достоевский, и Толстой писали, грубо говоря, ради того, чтобы душа читателя содрогнулась и очистилась.