Страница 89 из 126
И вдруг, одной рукой прижимая к груди пачку тетрадей, а другой открывая дверь, Дина услышала сквозь гам, наполнявший класс:
— А вы лучше угадайте, какой нации был Иисус Христос!..
— Вот это вопросик!
— Русской, какой же еще?..
— Дурачок, откуда было взяться русскому в Палестине, да еще две тысячи лет назад?..
Все эти крики, эти вопли, набегая, заглушая друг друга, ошеломили Дину. Она хотела раздать тетради, но не тут-то было.
— Эх вы, темнота, — негромким баском произнес Никита Медведев, но потому-то, наверное, все его и услышали и не стали перебивать. — Я вам скажу, какой он был нации... Он был еврей.
Маленькая, плечистая, прочно сколоченная фигурка Никиты, в дополнение к уверенному тону, не допускала сомнений в его словах. Однако на него тут же обрушились:
— А ты откуда знаешь?..
— В Библии написано.
— Сам читал?..
— Братцы, наш Никита священником станет! Вот потеха!
— Не священником, а как его... Раввином! Библию-то евреи написали!
— Врешь!
— Выходит, у Иисуса Христа мать и отец тоже были евреи?..
— А ты думал?..
— Мишель, где гитара? — восторженно завопил Витька Зубченко, поскольку в упомянутом выше тесном кругу вместе с Ципкусом обычно распевал «Евреи, евреи, кругом одни евреи» — смешную песенку про Хемингуэя, Тиграна Петросяна и «наш любимый МХАТ», не придавая ее словам иного значения, чем то, которое они заслуживали.
Он и сейчас не прочь был напомнить из нее парочку-другую куплетов, но ему не дали.
— Может быть, приступим к самостоятельной работе? — строго проговорила Дина Соловейчик, подняв над головой пачку тетрадей, рассыпавшихся гармошкой. Дина все это время выжидала, пока класс затихнет, и ее прямо-таки терзало подозрение, что каким-то боком она виновата в происходящем...
Ей даже удалось раздать по партам тетради, но их никто так и не раскрыл. Да и до того ли было, скажите сами, если Игорь Дерибасовский, по всей вероятности вернувшись к разговору, начала которого Дина не застала, сказал, кривя тонкие губы:
— Вот видите, а вы на меня бочку катите... Да пожелай сам Иисус Христос поступить в МГУ, его наверняка бы не приняли.
Он думал, его все поймут и поддержат. Но все молчали. И оно было не очень-то приятным, это молчание. В особенности после того, как кто-то спросил:
— Так ты для того и в русские, значит, подался, чтобы в университет попасть?
— А что тут такого? — сказал Игорь. — Или, по-вашему, одним можно, а другим нельзя?.. Это правильно?..
Он огляделся вокруг, прищурился, усмехнулся. Он был уверен в справедливости своих слов. Но вместе с тем он смутно чувствовал, что они похожи на мыльные пузырики, которые некоторое время висят в неподвижном воздухе, а потом лопаются и падают на землю наподобие маленьких, быстро высыхающих плевочков. По крайней мере такое чувство у него было, когда он произнес:
— Да вы сами бы что — если надо — не подались?..
— Не знаю, как другие, а я бы — нет, — первой отозвалась Татьяна Лаврова, сдвинув прямые, широкие брови, они резко выделялись на ее побелевшем лице. Должно быть, ей не просто дались эти слова, но в классе знали: Таня всегда говорит то, что думает, чего бы ей это ни стоило.
— А по-моему, это все равно, что отречься... Отказаться... Да!.. — вскочил, блестя выпуклыми горячими глазами, Ашот Мамиконян. — Это все равно, что от своих отца-матери отказаться — разве нет?..
— Вот именно, — сказал Андрей Канаркин, считающий себя чехом, а значит — стороной нейтральной. — Вот именно, — повторил он и пригладил рыжий чубчик, всегда встававший торчком, когда он волновался. — Это ведь получается — от своего народа отречься, от всех... От Карла Маркса... От Генриха Гейне... От Левитана... Шагала... Писарро... Модильяни... Да, да, я читал — Писарро и Модильяни... — Ему поверили даже те, кто и слыхом не слыхал до сих пор ни про Писарро, ни про Модильяни: отец у Андрея был художник.
И мало того: в поддержку Андрею стали называть разные знаменитые имена — тут были и Зигмунд Фрейд, и Жорж Оффенбах, и певец Утесов, и браться Рубинштейны, основавшие консерватории в Москве и Петербурге, и тут, разумеется, пригодились сведения, добытые Диной с помощью ее отца, и пригодились они не только для того, чтобы напомнить о братьях Рубинштейнах, но и для того, чтобы под горячую руку не зачислить в евреи, скажем, поэта Твардовского или маршала Жукова, попутно возникали и такие варианты...
И Лора Дынкина, и Маша Сапожникова, и Мишель Ципкус сидели пристыженные, стараясь не смотреть друг на друга. Только Игорь Дерибасовский делал вид, что разговор никоим образом его не касается, и смотрел в окно.
— Эх вы, — сокрушенно произнес Витька Зубченко, — выходит, из вас одна Динка правду любит...
На такой вот невеселой ноте завершилась внезапно загоревшаяся дискуссия, которая, как и все подобные дискуссии, не принесла радости никому из участников. Однако напоследок строгое сердце Тани Лебедевой дрогнуло и смягчилось.
— Легко нам говорить... — вздохнула она. И в ее приглушенном голосе послышался упрек, адресованный на этот раз другой стороне.
10
Многое из того, что произошло затем в школе № 66, люди, располагавшие мало-мальским жизненным опытом, смогли бы предвидеть заранее. Например, шквал телефонных звонков, обрушившихся на директрису день или два спустя.
11
— Что это за сионистскую пропаганду развели у вас в школе?..
— Какую-какую?..
— Сионистскую!
— Сионистскую? В моей школе?.. Вы что-то путаете...
— Я?.. Путаю?.. Представьте, вчера приходит мой сын домой и заявляет: «Не хочу быть русским, хочу быть евреем!..» Вы что-нибудь похожее слышали?..
— М-м-м... Пожалуй, нет...
— Так вот, я утверждаю вполне ответственно: под вашим крылышком кто-то ведет прямую сионистскую пропаганду!
— Простите, кто это говорит?
— Это говорит мама Миши Ципкуса, вашего ученика...
12
Или:
— Послушайте, чему вы детей учите?
— А что случилось?
— Да как-то странно, знаете ли... Моя дочь вдруг ни с того ни с сего спрашивает: «Почему я Сапожникова, а не Шустер?..»
— «Ну так что? — говорю я. — Разве это так уж плохо?..» — «Нет, но мой дедушка был Шустер, а не Сапожников.» — «Так ты, — говорю, — это ты, а дедушка — это дедушка... И потом: «Сапожникова» и «Шустер» — разве это не одно и то же?..» — «А если так, то я и хочу стать Шустер, иначе получается, что я от дедушки отрекаюсь...» Вы понимаете, какие идут между ребятами разговоры?.. Ведь это же советская школа, как же так?.. На вашем месте я бы постаралась немедленно во всем разобраться и дать достойную отповедь таким нездоровым настроениям...
13
Или:
— Вы меня, конечно, извините, но это не дело — натравливать детей против родителей!.. Наш сын объявил, что мы с женой... Как это... Я вот тут записал... Да, что мы с женой — приспособленцы! Что мы всю жизнь только и делали, что приспосабливались, а он так жить не хочет, он лучше уедет...
Сами понимаете, это не телефонный разговор... И это в то время, когда мальчику надо учиться, у него большие способности, а ему задуривают голову всякой чепухой!.. Почему я звоню?.. Потому что если такие слушки да разговорчики дойдут до... Вы меня понимаете... У меня могут случиться очень крупные неприятности. Подчеркиваю: очень, двойной чертой... Поскольку если ваша фамилия Дерибасовский и вы являетесь директором известной на всю страну лако-красочной фабрики... Вам не надо объяснять... Ведь у каждого из нас имеются свои враги, свои завистники... Я прошу вас: примите меры...