Страница 37 из 51
Пройдут годы, но Джексон будет постоянно возвращаться мыслями к своему поединку с Герингом и пытаться разобраться, что же он сделал не так. Как скажет его недоброжелатель судья Биддл, все дело в том, что Джексон хотел быть не умным, жестким, хорошо изучившим дело прокурором-обвинителем, а римским папой, перед которым все валятся ниц и ждут от него моральной проповеди и благословения. Геринг в его благословении не нуждался, усмехался Биддл, у этого закоренелого преступника были свои цели.
Сэр Максвелл-Файф не был любителем фантазий, он родился в простой семье, был опытным юристом старой школы и понимал, что в лице Геринга имеет перед собой жестокого драчуна, который начисто лишен каких-либо предрассудков и не будет стесняться, защищая себя. Он решил задавать Герингу только ясные простые вопросы, отвечая на которые нельзя было пуститься в демагогию. И первым делом осведомился, какое отношение имеет Геринг к казни 50 английских летчиков, исчезнувших из немецкого лагеря в марте 1944 года… И это был, как признал даже Джексон, удар не в бровь, а в глаз.
И тем не менее, хотя британцу удалось несколько обескуражить Геринга и прижать его своими вопросами, всем было ясно, что главная битва впереди. Она начнется, когда в дело вступит главный обвинитель от СССР, и исход ее не был ясен. Особенно, если учитывать впечатление от речи Черчилля в Фултоне, которая привела Геринга в воодушевление. Между русскими и англосаксами теперь яма, с которой Черчилль убрал настил, и теперь надо эту яму расширять и углублять, доказывать, что ее существование исторически обусловлено, неизбежно и будет существовать вечно. Геринг считал, что именно тут его шансы.
– Подсудимый Геринг, я внимательно выслушал ваши предыдущие показания. Правильно ли я понял вас, подсудимый Геринг, что все основные решения в области внешнеполитической, военно-стратегической в окончательном их виде принимались Гитлером самостоятельно?
Руденко сразу повел допрос предельно жестко, холодно, деловито. Разве что особо выразительно произносил слово «подсудимый», которое явно раздражало Геринга.
– Да, правильно. Для этого он и был фюрером, – попытался пошутить как во время допросов Джексона, рейхсмаршал, который чувствовал, что надвинулось решающее время.
– Подсудимый Геринг, кого персонально вы можете назвать ближайшим сотрудником Гитлера?
– Ближайшим сотрудником фюрера был в первую очередь я. Затем ближайшим сотрудником был доктор Геббельс. В конце сильнее всего к нему был приближен Борман. И Гиммлер, но только по определенным вопросам.
– Сотрудники оказывали влияние своими советами и консультациями на решения Гитлера?
– Влияние они имели лишь в той степени, в какой их точка зрения совпадала с точкой зрения фюрера.
Руденко продолжил все так же напористо:
– Ясно. Перейдем к следующей группе вопросов. Когда именно лично вы, подсудимый Геринг, начали разработку плана действий германской авиации против Советского Союза в связи с планом «Барбаросса»?
– План был разработан моим генеральным штабом после первого указания фюрера, то есть после ноябрьского указания.
– 1940 года?
– В 1940 году.
– Таким образом, еще в ноябре 1940 года, то есть более чем за полгода до нападения Германии на Советский Союз, уже был разработан план этого нападения при вашем участии?
– К этому времени уже был разработан план на случай возможного изменения политического положения…
Геринг попытался было порассуждать о превратностях политики, но Руденко тут же прервал его:
– Я прошу вас, подсудимый, ответить коротко на этот вопрос: «да» или «нет»? Вы можете коротко ответить на этот вопрос?
Геринг сдаваться не собирался и принялся неловко объяснять:
– Да, но не в том смысле, в каком вы это хотите представить…
– Я совершенно ясно поставил вопрос, и никакого двойного смысла в нем нет, – пожал плечами Руденко. – Вы признали тот факт, что это нападение было предрешено за несколько месяцев до осуществления?
И тут Геринг уже покорно согласился:
– Это правильно.
– Итак, вы признаете, что как командующий ВВС и рейхсмаршал принимали участие в подготовке нападения на Советский Союз?
– Я еще раз подчеркиваю – я просто провел приготовления…
Руденко, словно не услышав его, продолжал забивать свои гвозди:
– И вы не отрицаете, что этот план был разработан еще в ноябре 1940 года?
– Да.
– Признаете ли вы, что целями войны против Советского Союза был захват территорий до Урала? Присоединение к империи Прибалтики, Крыма, Кавказа, Волжских районов? Подчинение Германии, Украины, Белоруссии и других областей?
Геринг прикусил губу.
– Я этого ни в коем случае не признаю.
– Вот как, – саркастически усмехнулся Руденко. – Разве вы не помните, что на совещании у Гитлера 16 июля 1941 года, на котором присутствовали вы, Борман, Кейтель, Розенберг и другие, Гитлер определил цели войны против СССР именно так, как я изложил в предыдущем вопросе? Этот документ был предъявлен Трибуналу, он достаточно известен. Вы помните это совещание?
– Я примерно помню это совещание…
– Я напомню вам некоторые места из протокола совещания. На второй странице этого документа, второй абзац, пункт 2, относительно Крыма говорится: «Крым должен быть освобожден от всех чужаков и населен немцами…» Через один абзац ниже сказано: «Фюрер подчеркивает, что и Волжские районы должны стать областью империи, точно так же, как и Бакинская область должна стать немецкой концессией, военной колонией. Фюрер хочет сравнять Ленинград с землей, с тем, чтобы затем отдать его финнам»… Вы нашли это место?
– Да, – уже послушно пробормотал Геринг.
– Это совещание подтверждает основной план захвата территорий Советского Союза Германией, правильно это?
– Это правильно. Но я должен еще раз подчеркнуть… Разрешите мне это сделать? – вдруг жалобно попросил Геринг.
Руденко молча кивнул. Пусть просит разрешения – это полезно для понимания своего положения.
– Как отмечено в протоколе, я не разделял эти безграничные предположения. Если бы мы победили…
– То вы бы все это осуществили, – уже не спросил, а просто безжалостно закончил за него Руденко.
Геринг ничего не сказал.
Барон, наблюдавший за допросом рейхсмаршала с балкона для гостей, прикрыл глаза. Все было ясно, можно было уходить. Никакой любви к толстяку, обожавшему белые мундиры и бесчисленные ордена, он не питал, но и смотреть, как советский обвинитель выбивает из него все, что нужно русским, большого желания у него не было. Дождавшись перерыва, он спустился к выходу, где его ждал Олаф.
Они вышли из Дворца и неторопливо пошли по улице. Чуть сзади за ними следовал автомобиль барона.
– Ну что, – словно продолжая начатый разговор, сказал барон, – как сказал один американский господин, «этот гусь все-таки спекся»… Геринг продолжает сопротивляться, но русский обвинитель загнал его в угол.
– Да, он совершенно не похож на себя сегодня, – согласился Олаф. – Когда его допрашивал американец, он был совсем другим.
– Да-да, я слышал восторженные рассказы о его подвигах в битве с американцем. Этакие легенды в духе песни о Нибелунгах…
– Может быть, он еще найдет в себе силы?
– А тебе этого хочется? – удивился барон.
– Все-таки он немец, – ответил Олаф. – И хотелось бы, чтобы он сохранил какое-то достоинство.
– Достоинство, – растянул губы в усмешке барон, обведя глазами окружающие их развалины.
В этот момент мимо них пронесся военный грузовик, в котором американские солдаты что-то отчаянно горланили, и они невольно посмотрели ему вслед.
– Достоинство, – повторил барон. – В нынешнем Нюрнберге это звучит как-то не очень уместно. Даже Ялмар Шахт не выглядит воплощением добродетели. Но ему-то есть на что надеяться. А что касается Геринга… Думаю, этот советский обвинитель уже не даст ему спуску. Он его не отпустит, как они не отпустили когда-то Паулюса. Но вернемся к нашим делам. Мы здорово поправили свою репутацию, выведя американцев на этих несчастных заговорщиков, и теперь, думаю, с их помощью пора нам и русских товарищей поставить на место. Не все же им торжествовать! Да и господин Черчилль подал нам самый недвусмысленный сигнал.