Страница 41 из 45
У каждого из них были свои отношения с человеком, которого называли «Рука вождя» и «Ягуарович». Для Руденко он еще недавно был большим начальником, грозным государственным обвинителем высшего ранга, человеком очень близким к Сталину. Поэтому все неприглядные стороны его характера он своим крестьянским умом воспринимал как данность, как некое природное явление, к которому надо относиться с опаской и по возможности не попадать под руку. При этом Вышинский вроде бы даже относился к Руденко благосклонно и, поговаривали, что он будто бы предлагал по каким-то своим расчетам его на высокие посты в Москве еще до войны, до того как его освободили от должности. Но Роман Андреевич на этот счет не обольщался, он знал, что «Ягуарович» любил бить своих, чтобы чужие боялись. При этом Руденко хорошо понимал, что Вышинский очень хотел быть Главным обвинителем от СССР на Нюрнбергском процессе, чтобы блистать на весь мир. И назначение на этот пост его, Руденко, не могло не вызвать у «Ягуаровича», нет, не зависть, но досаду, которую он в силу своего характера непременно выразит. Вопрос – как? Открыто, в форме разноса на том же заседании, или во время докладов Сталину?
Отношение Филина к карающей деснице вождя было куда острее. Он считал, что Вышинский, блестящий оратор и юрист, по натуре своей беспринципный авантюрист, способный служить кому угодно и предать кого угодно, чтобы самому остаться на плаву. Филин был убежден, что Вышинский еще и упивался своей властью над людьми, ему нравилось топтать, унижать, доводить до умоисступления. Сталину он был нужен не только из-за своих способностей и готовности раздавить кого угодно, но и потому что его самого ничего не стоило уничтожить в любой момент, вдруг вспомнив, что он подписал в 1917 году ордер на арест Ленина, будучи на службе у Временного правительства… С началом войны Вышинский был несколько отодвинут в тень и мечтал о грандиозном спектакле, который он закатит на весь мир во время трибунала над нацистскими главарями. Однако Сталин понимал, что Вышинского на трибуне международного трибунала в Нюрнберге будут постоянно сравнивать с Вышинским на судебных процессах в Москве до войны. А воспоминания об этих процессах, где очень многое было сфабриковано и заранее срежиссировано, совершенно неуместно и очень опасно для всего этого важнейшего дела. Поэтому Сталин и оставил Вышинского в Москве, за кулисами. И, зная „Ягуаровича“, Филин хорошо представлял себе, как тот доносит вождю о промахах и ошибках советской делегации в Нюрнберге без его, Вышинского, грозного взгляда и окрика.
К тому же Филин знал, что может оказаться предметом разбирательства на заседании Комиссии. Поэтому, когда самолет лег на курс, он достал из портфеля полученный накануне из Нюрнберга документ, и протянул его Руденко.
– Вот ознакомьтесь, Роман Андреевич. Чтобы быть готовым…
Внимательно прочитав бумаги, Руденко молча вернул их Филину. Потом негромко спросил:
– Что, думаете только из-за этого?
– Не только, но это как спусковой крючок… А там…
Какое-то время они молчали, пытаясь представить, что будет на заседании и чем все может закончиться.
– Ну ладно, чему быть, того не миновать, – словно отмахиваясь от надоевших мыслей, сказал Филин. – Есть дела и поважнее…
Он наклонился к Руденко и чуть слышно произнес:
– Только что поступило донесение от нашего агента… Кто-то подбросил американцам фотокопии оригиналов секретных протоколов к Пакту о ненападении, и сейчас решают, что с ними делать… А это, сами понимаете…
Руденко буквально застыл. Он понимал, чем все может обернуться.
– Думаете, они могут обнародовать их на процессе?
– Пока мы не знаем. Даже не знаем, кто их нашел… Среди американского руководства, которое режиссирует процесс, есть разные люди… Немало и таких, кто готов подложить нам любую свинью и даже сорвать процесс.
– Но ведь у нас есть ясные договоренности с ними на сей счет!.. Не использовать на процессе темы, которые ставят под сомнение право победителей судить преступников.
– Договоренности есть, нет уверенности, что они будут строго соблюдаться.
– Так процесс может закончиться не начавшись. Москва не позволит оглашать протоколы. Вплоть до нашего отказа от участия в процессе. И кому он тогда будет нужен?
– Американцы это понимают. Но некоторым ястребам в США уж очень хочется…
– И что – пойдут на срыв процесса?
– Они могут сделать все чужими руками.
– Например?
– Например, руками немецких адвокатов.
– Как это?
– Адвокаты предъявят их в ходе защиты своих клиентов… Во всяком случае попробуют.
– От ведь!
Оккупационные власти «очищали» духовную жизнь Германии от наследия национал-социализма. К этому делу активно привлекались сами немцы, которые проявляли большое усердие, иногда доходившее до абсурда. В Берлине была создана специальная комиссия для удаления из библиотек «нацистской литературы». По ее решению в разряд «нацистов» попало около 700 авторов художественных произведений и примерно 1500 авторов политических и научных работ разных времен, не имевших никакого отношения к национал-социализму. Но их книги были «удалены» из библиотек.
Был подготовлен список из 15 тысяч названий книг и 150 наименований журналов «фашистского и милитаристского содержания», которые могли пропагандировать расовые теории или быть направлены против политики союзников. Они подлежали изъятию и уничтожению.
Глава XVI
Наркотики правды
Вышинский заметно нервничал. Его тонкие губы под седыми усами дергались.
– Итак, мы должны сделать вывод, что в ходе подготовки к процессу в Нюрнберге постоянно «вылезают» неприятные для советской стороны вопросы, – резким, неприятным голосом сказал он. – В частности, подвергается сомнению тезис о «внезапности» нападения Германии на СССР, на чем должна делать по поручению товарища Сталина упор советская сторона…
Присутствующие на заседании Комиссии Политбюро сидели с напряженными лицами. Все они, и прокурор СССР Горшенин, и нарком юстиции Рычков, и председатель Верховного суда Голяков, и руководители органов госбезопасности знали, что устами Вышинского к ним обращается сам Сталин, с которым Вышинский в последние дни встречался особенно часто. Знали это и Руденко с Филиным, которые представляли нюрнбергскую делегацию и должны были отвечать за все ее достижения и проколы.
– И если это не удается сделать, – зловеще блеснул очками Вышинский, – то в первую очередь потому, что у Главного обвинителя от Советского Союза Руденко нет четкого и ясного плана проведения процесса…
Присутствующие посмотрели на Руденко. Его лицо заметно побледнело.
– Создается впечатление, что он просто не готов к процессу, не понимает его значимости и важности. Не понимает, как к нему относится товарищ Сталин.
– Это я понимаю, – не глядя на Вышинского, сказал Руденко.
– А вот я, товарищ Руденко, не понимаю, что значит ваш доклад о том, что союзниками подвергается сомнению вероломное нападение фашистской Германии на Советский Союз! Кто победил в войне? Кто сломал хребет фашистскому зверю?.. Как могут не прислушиваться к нашим требованиям? Может, вы просто не так с ними разговариваете? Не умеете объяснить и потребовать?
Руденко молчал, сжав зубы.
– Почему не выполнено наше категорическое требование – получить от Главного обвинителя от США Джексона согласие на передачу советской стороне всех документов, касающихся СССР? Это что – саботаж? Или вы там в своем Нюрнберге перестали подчиняться Кремлю? Обуржуазились?
– Это невозможно, товарищ Вышинский, – стал объяснять Руденко. – Невозможно получить все документы…
– Что значит – невозможно? – грубо перебил его Вышинский. – Во время войны мы не знали такого слова!
– Они не могут передать все документы нам, поскольку тему общего заговора против мира на процессе должна освещать американская делегация. А без этих документов она сделать это не может.