Страница 11 из 29
Ратников с изумлением смотрел на прапорщика, тот впервые так с ним разоткровенничался и поведал столь необычную историю своей семьи. После ухода Дмитриева подполковник минут пять просидел в раздумье, потом через дневального вновь вызвал дежурного.
— Садись, — Ратников указал на стул, на котором только что сидел прапорщик.
Неожиданное предложение несколько смутило лейтенанта, его глаза изобразили немой вопрос. Тем не менее, он осторожно присел на край стула.
— Как у тебя Миша служба-то, привыкаешь?
Еще более изумленный вопросом и обращением по имени лейтенант растерянно пробормотал в ответ:
— Все нормально, товарищ подполковник.
— Не ври. Наверное, после Москвы-то, здесь жить, ад кромешный?
— Да нет… — лейтенант замялся. — Конечно, сначала с непривычки тяжеловато было, а сейчас привык более или менее, жить можно.
— Жить и в свинарнике можно. Ну, а все-тки, как тебе, новому человеку, со стороны кажется. Плохо мы здесь живем?
— …. Плохо, товарищ подполковник, — помявшись и поерзав на стуле, решил-таки быть откровенным Рябинин. — Я вообще не предполагал, что у нас в армии существуют подобные «точки». Преподавателям с военной кафедры не верил. А ведь они далеко не в худшем свете нам эту жизнь представляли.
— А конкретно, что тут у нас тебе больше всего не нравится?
Лейтенант в шинели, перетянутой ремнями портупеи, шапке, от внутреннего напряжения вспотел и у него на лбу появились капелька пота. Он движением руки смахнул ее.
— Мне, конечно, трудно судить, но кажется, у нас тут не все устроено так, как должно быть, — Рябинин настороженно-вопросительно наблюдал за реакцией командира.
— Ну-ну, конкретнее? — поощрил Ратников.
Вздохнув, как перед прыжком в глубину лейтенант вновь заговорил:
— Чтобы военнослужащий, все равно кто, солдат или офицер, мог нормально работать, нужны нормальная еда и отдых. А у нас в столовой кормят не очень. Повара, неврастеника этого, давно пора гнать.
Ратников, упершись взглядом в какую-то точку на столе, чуть заметно кивнул. Таким образом подбодренный лейтенант продолжал:
— А какой может быть отдых, когда люди не могут нормально выспаться. Через два дня на третий в карауле или нарядах, а в свободные дни снег убирают с утра до вечера, позицию чистят, пусковые, капониры. А потом, уставшие как собаки, в холодной казарме спят, одежду и портянки сушат на чуть теплых батареях. От всего этого ночью в спальном помещении настоящий смрад. Это же не служба, а сплошные мучения. Как тут дисциплину поддерживать? В дивизионе ведь только вас, ну может быть, еще пару офицеров по настоящему слушаются. А занятия как проводятся? Ведь солдаты на них просто засыпают. Разве можно измученным слушателям вдолбить такие сложные понятия как принцип работы радиолокационной техники? А каков наш старшина?… Ну, я не знаю. Он вроде служил во внутренних войсках, может для того рода войск он и был бы хорош, но здесь есть солдаты не просто со средним образованием, но и со средне-техническим и даже с высшим, а он уж очень груб и малообразован, над ним же просто потешаются. И еще. Я не понимаю, как в такие войска как наши вообще могут призывать людей плохо, или вообще не владеющих русским языком. С ними вообще занятия проводить невозможно, они же ничего не понимают…
На протяжении всего монолога Рябинина лицо подполковника сохраняло абсолютно спокойное, даже несколько безразличное выражение. Но когда лейтенант остановился, чтобы «перевести дух», он тут же бросил реплику:
— Насчет нерусских, у нас в ПВО еще терпимо, в пехоте вообще мрак. Это как раз вполне объяснимо. Ты у матери с отцом, который по счету ребенок?
— Первый, — несколько растерявшись от того, что его сбили с «обличительной ноты» ответил лейтенант.
— Еще братья и сестры есть?
— Есть, сестра младшая.
— И всё?
— Всё.
— Вот и в каждой русской, белорусской, украинской да, пожалуй, и в татарской семье так же. А ты бойцов, что со Средней Азии призывают, личные дела посмотри. У них восемь-десять детей не редкость. Вот потому их все больше и становится, — поучительно пояснил Ратников.
— Но надо же как-то выходить из положения, обучать языку, — нашелся Рябинин.
— Вот ты возьми и обучи, — Ратников саркастически усмехнулся.
— Я? — изумился лейтенант. — Я радиоинженер, а не филолог.
— Мы тут все не филологи. Легко говорить, что кто-то что-то и кому-то должен, а сам задарма работать не желаешь. А почему кто-то другой должен? Ведь это труд, обучить человека чужому языку. А ты как наши большие начальники рассуждаешь, на дармовщину все, — Ратников пытливо посмотрел на лейтенанта, оценивая как тот воспринял его слова.
С полминуты в канцелярии царило молчание.
— А в общем ты, конечно, прав, — вновь заговорил подполковник, удовлетворившись тем, что кажется, сбил таки с собеседника спесь, — все подметил верно. Но ничего нового от тебя я не услышал. Я даже могу тебе еще кое-чего подбросить для размышлений на досуге. Вот ты знаешь, сколько наши бойцы получают денежного довольствия?
— Семь-восемь рублей, — машинально ответил Рябинин, не понимая, к чему клонит командир.
— Ну и как, по-твоему, это справедливо?
— Не знаю, но так ведь всегда было. Я слышал, что несколько лет назад рядовые вообще три восемьдесят получали.
— Это я и без тебя знаю. Отвечай, раз ты тут о недостатках разговор завел. Семь рублей за бессонные ночи в карауле, на морозе и ветре, тонны перелопаченного снега, несение боевого дежурства — это справедливо?
Ратников явно «заводился», а лейтенант все более «тушевался», молчал, не зная, что отвечать.
— Вот то-то. Ты 260 рублей получаешь, а почти им ровесник, и отличаешься лишь тем, что институт с военной кафедрой окончил, а уволишься так же через два года. А у кого работа тяжелее? — Подполковник своими словами окончательно «подавил» лейтенанта и видя это удовлетворенно продолжил. — Вот несправедливость, всем справедливостям несправедливость. А ты тут великодушного из себя строишь, за бедным солдатиков заступаешься. Если такой великодушный, вот и отдай им свою зарплату, облегчи участь, — теперь подполковник смотрел уже иронично.
— Я ее заработал, — опустив глаза, ответил Рябинин.
— А они, солдатики, что же получается, за семь рублей, да за то, что кормят их тут на рубль пять копеек в сутки, да обмундирование, что на них, которое тоже немного стоит, за все за это два года службу тяжелую тащить должны? Это же задарма получается! — вынес свой вердикт подполковник.
— Но с этим мы ведь ничего не можем поделать. Это не от нас зависит, увеличить денежное содержание солдат, — возразил лейтенант.
— А в тех случаях, что ты тут привел, от нас, то есть, от меня все зависит? — подполковник спрашивал, глядя немигающими глазами на лейтенанта, будто уж на лягушку.
Рябинин заерзал на стуле, опять обмахнул вспотевший лоб, но ответил храбро:
— В общем… я, может быть не все учитываю, но думаю вы бы могли…
Ратников, до того напряженный, вдруг, как будто расслабившись, откинулся на спинку скрипнувшего под ним стула и негромко рассмеялся, качая головой:
— Все тут почему-то думают, что я всесилен, только делать ничего не хочу. Но поверь, во всем, что ты тут говорил, примерно та же ситуация, что и с солдатской зарплатой. Ничего невозможно изменить, хоть лоб расшиби. Это не от меня и даже не от полкового и корпусного командования зависит, все это оттуда, сверху идет, все давно так заведено и расписано, — Ратников ткнул пальцем в потолок. — И если ничего не меняется, значит, они не считают нужным ничего менять.
— Неужто, и повара заменить так трудно? — не согласился Рябинин.
— И повара, и старшину, да и не только их. Ты думаешь, другие повара, что до этого тут кошеварили лучше готовили? Точно так же. В учебке за шесть месяцев невозможно из случайного восемнадцатилетнего парня сделать хорошего повара. Все я вижу, все я знаю, тяжело солдату. Нашим-то еще что, прослужат тут два года, да домой уедут, а те, что в Афган попали, там ведь вообще жизни не пойми за что отдавать приходиться…