Интервенция

Первоначально генеральной идеей американских друзей из отдела пропаганды было дать материальные средства двум или трем более-менее сплотившимся тусовкам, которые, если к ним, конечно, пристально не приглядываться, прокатят за общественно-политические организации. Только вот ни черта из этого не вышло. Третьи сутки они, эти самые тусовки, так и не складывались, хоть ты тресни. Это напоминало строительство многоэтажного домика из игральных карт. Сколько раз за это время казалось – дело пошло на лад. Еще немного, и все договорятся. И вдруг снова – раз, и все рассыпалось…

И хорошо бы, если б эти люди были просто мошенниками и халявщиками. Так ведь нет, все было сложнее. Они были мошенниками и дармоедами, наделенными высокими идеями. Говорить спокойно и деловито эти люди просто не умели. Дискуссии тут же перерастали в обезьянью перебранку, в которой имена философов древности перемешивались с какими-то муторными взаимными расчетами и воспоминаниями про разные некрасивые истории. Причем, как выяснилось, кроме прошлых дурнопахнущих историй, которых за каждым числилось множество, за недолгое время пребывания в городе американцев все уже успели вляпаться в новые. То есть это руководство миротворческих сил полагало, что они ничего не делают. Но, как оказалось, шустрили-то ребята очень даже активно. Правда, несколько не в том направлении. Хотя почему не в том? Именно в том, в котором они и шустрили все свою жизнь при всех властях.

– И вы меня еще смеете упрекать! Когда вы на американском грузовике вывезли себе целую кучу документов из Исторического архива, – надрывался джентльмен с лицом стареющего педофила. Впрочем, как уже знала Анни, он таковым и являлся. За это дело его в свое время поперли из двух правозащитных организаций и одного демократического предвыборного объединения. То есть поперли, конечно, не за это, а за то, что засветился свой педофилией в ненужный момент.

– А вы… вы уже положили глаз на Гостиный двор! Я-то знаю, о чем вы договаривались с американским командованием.

– Да? А кто вошел в долю с командиром итальянской роты и «приватизировал» все, что не успели растащить в Строгановском дворце?

– А вы уже договорились о покупке трех домов на Малой Морской…

Вот так и шло дело. Для разнообразия иногда без какого-то плавного перехода грызня сбивалась на философскую дискуссию о судьбах России. Спорили, впрочем, с совершенно такими же интонациями. Человек, не знающий русского языка, разницы бы просто не заметил.

Как догадывалась Анни, первое, что сделают все эти люди после того, как «жизнь наладится», – схватят все, что успели натащить в свои норы за смутное время, и поспешно двинут подальше от этой страны. И при этом до конца жизни будут продолжать считать себя совестью русской нации. Теперь Анни стало многое понятно из того бреда, который писали в США русские интеллигенты-эмигранты. Это были такие же типажи, которым просто немного больше повезло – и они сумели пристроиться за бугром.

«Предложить начальству, чтобы жребий среди них бросили, что ли?» – уныло размышляла Анни. Может, в самом деле, пойти сейчас в свой кабинет, расписать списки по алфавиту – и поставить их перед фактом? Возражать американцам они все равно не посмеют. Они им никогда не возражают. Забавно, что именно эти люди, готовые прогибаться под кого угодно, так любят рассуждать о «рабской психологии русского народа».

В коридоре вдруг раздались сдавленные крики, затем послышалось несколько сочных ударов по хлебальникам – там, в кулуарах, где, как всегда, народу было больше, чем в зале, кого-то били уже не по-интеллигентски, а всерьез. Потом кто-то испуганно заорал…

В дверях появились фигуры, при виде которых у Анни отвалилась челюсть. Это были не какие-нибудь жуткие механизмы, не старые самоходки и даже не каменные зверюги. Это были вроде бы живые люди, одетые в матросские костюмы, которые во всем мире достаточно похожи друг на друга. Но это были именно русские матросы – в лихо сдвинутых набекрень бескозырках, в бушлатах, из-под которых виднелись тельняшки, в черных расклешенных брюках. Все они были вооружены.

Внезапные визитеры неспешно топали по центральному проходу. Впереди шел весьма широкоплечий парень среднего роста, совсем молодой, на вид чуть больше двадцати, с открытым симпатичным лицом. Смотрел он вокруг с эдаким бесшабашным добродушием, но, взглянув попристальнее на этого парня, шутить с ним не хотелось. Одет он был в аккуратно застегнутый бушлат, пуговицы которого пускали желтые блики. На ремне болтался огромный маузер, а на голове красовалась лихо заломленная бескозырка, из-под которой выбивался чуб. За ним топали другие – тоже матросы. Один, чуть ли не на голову выше лидера, такой комплекции, что Шварценеггер по сравнению с ним выглядел бы хиляком, глазел на все очень свирепо. Оружия у вломившейся компании хватило бы на небольшой магазин в каком-нибудь захолустном американском городке. Только вот оружие это было все, можно сказать, музейное.

Гремя по проходу огромными грубыми ботинками, первый парень вышел к кафедре, остановился и огляделся вокруг.

– Во дела, я гляжу, тут творятся-то! – изрек он наконец в нависшей тишине.

А тишина повисла абсолютно могильная. Как заметила Анни, кто-то из собравшихся неумело, но искренне перекрестился. Собравшаяся общественность глазела на появившегося перед ними типа, как кролики на удава.

– Что ж это делается-то, говорю! – снова заговорил парень, выдержав изрядную, но очень точно рассчитанную паузу. Незнакомец явно хорошо знал ораторские приемы. Потом он продолжил эдаким псевдодобродушным тоном, от которого бросало в дрожь: – А делаются-то паскудные дела. Ведь разгонял я вас, сволочей, один раз? Разгонял. И поди ж ты – снова наползли, сволочи. И рожи даже, кажется, те же самые. Что ж, снова придется вам указать ваше место. Вот так всегда – пока Балтика не притопает, ничего ни у кого сделать не получится. Что ж это вы, граждане интеллигенты? Снова народ продаете?

– Толя, да что ты тут с ними разговоры разговариваешь? Были б они люди… С ними разговаривать – только время тратить, – сиплым голосом пролаял «Шварценеггер».

– И то верно. А ну-ка…

Толя начал обходить застывший в ужасе зал и время от времени показывал на того или иного общественного деятеля. Его дружки тут же подхватывали жертву под белы руки и начинали, слегка подталкивая прикладами, подгонять к выходу. И ведь, между прочим, знал Толя, кого выбирать. Можно было подумать, что он все три дня сидел тут и вникал в ситуацию. Потому что забирал он самых омерзительных из этой омерзительной кодлы. Поравнявшись с Анни, главарь замедлил шаг.

– Кто такая? – спросил он, глядя на нее в упор немигающим взглядом.

– Журналистка…

– Газетчица, что ли? Вот ведь симпатичная вроде девка, а каким паскудным делом занимаешься. И связалась вдобавок со всякой сволочью… – сплюнул матрос. – В другой раз выбирай себе компанию поаккуратнее. А у нас и без тебя забот хватает.

Человек пятнадцать вытолкали за двери. Последним уходил тот самый Толя. В проходе он обернулся:

– А вы все – кыш отсюда! Чтобы духу вашего не было рядом! А то ведь… я человек добрый, но если в третий раз прийти доведется, то глядите у меня…

Тут со двора послышались винтовочные залпы. В зале кто-то истошно заорал. Очнувшись от столбняка, Анни вылетела во двор – и увидела аккуратно лежащие трупы только что выведенных из зала граждан.

Буквально через несколько минут возле ограды тормознул армейский джип, из которого выскочили солдаты с автоматами. Потом с другой стороны появился бронетранспортер. Ко дворцу бежали со всех сторон солдаты.

– Что тут произошло? – спросил Анни запыхавшийся сержант, командующий патрулем.

Девушка, еще не отойдя от ужаса, несвязно, перескакивая с одного на другое, пересказала случившееся.

– А где… эти… матросы… Куда они делись? – в заключение спросила она.

– Кто? Какие матросы? Все было тихо, ничего подозрительного мы не видели. Когда стрелять начали, мы сюда и примчались. А тут вот какие дела. – Он кивнул на тела расстрелянных.