Страница 89 из 108
«Сильных хозяев» оказалось еще меньше — 4–5 %. Для создания нового социального слоя среди крестьян этого маловато…
Конечно, можно говорить — это только начало, а вот потом бы раскачались… Но сие уже из области веры. Так же, к примеру, можно верить, что нэп был прекрасным проектом, и если бы злодей Сталин его не свернул… (Подобных публикаций в конце восьмидесятых была бездна.)
Зато реформы снова породили в деревне напряжение, которое вроде бы сбили карательными отрядами. Во — первых, земля тех, кто выделялся, насовсем уходила из общины. А по какому праву? Потому что начальство так захотело! К тому же напомню, что по закону, если мирской сход не хотел выделять отруб, то прибывал земский начальник и продавливал раздел своей волей. Но земля-то разная — получше и похуже, «удобья» и «неудобья», и делить ее можно по — всякому. Как вы думаете, земский начальник действовал по справедливости? Как-то не верится. Скорее всего, он проводил в жизнь «генеральную линию», которая была за то, чтобы поддерживать желающих выделиться. Можно догадаться, кому отходила лучшая земля. А ведь большинство земских начальников были дворянами. То есть — «снова баре нас обманывают». И получили…
Член Государственного совета М. В. Красовский, выступая на Госсовете с докладом, посвященным Указу 9 ноября, отмечал: «Оказалось, что вместо степенных мужиков, которых думали получить в Думу в качестве представителей крестьянства, явилась буйная толпа, слепо идущая за любым руководителем, который разжигает ее аппетиты».
Князь М. М. Андроников, которого уж никак нельзя назвать левым, докладывал великому князю Николаю Николаевичу:
«Конечно, путем репрессий и всякого рода экзекуционных и административных мер удалось загнать в подполье на время глубокое народное недовольство, озлобление, повальную ненависть к правящим, — но разве этим изменяется или улучшается существующее положение вещей? …В деревне наступает период "самосуда", когда люди, окончательно изверившись в авторитете власти, в защите закона, сами приступают к "самозащите"… А убийства не перечесть! Они стали у нас обыденным явлением при длящемся "успокоительном" режиме, только усилившем и закрепившем произвол и безнаказанность административных и судебных властей».
Сейчас является общим местом говорить, что большевики, придя к власти, начали проводить всякие социальные эксперименты. А чем занимался Столыпин? Именно социальными экспериментами, которые не находили в народе никакой поддержки — в отличие от большевиков.
Недаром в 1917 году столыпинских хуторян начали громить раньше, чем помещиков.
С переселением вышло еще хуже.
«Переселенческая политика особенно наглядно продемонстрировала методы и итоги столыпинской аграрной политики. В 1908–1909 гг. за Урал двинулась огромная масса крестьян — 1,3 млн. Большинство их там ожидали, начиная с переезда в знаменитых "столыпинских"[95] вагонах и кончая прибытием на место, полное разорение, смерти, болезни, неслыханные мучения и издевательства чиновников. Главным итогом стало массовое возвращение на родину, но уже без денег и надежд, ибо прежнее хозяйство было продано. За 1906–1916 г. из-за Урала возвратилось более 0,5 млн человек, или 17,5 %; в 1910–1916 гг. доля возвратившихся составила 30,9 %, а в 1911 г. — 61,3 %».
Обычно провал переселенческой политики объясняют отвратительной организацией этого процесса, воровством и равнодушием чиновников. Это всё было. Глава МВД мог бы организовать процесс и получше. Но ведь в XVII веке люди вообще шли за Урал на свой страх и риск! Да только в те времена никто не считал ушедших, и шли они, по сути, «в один конец». Сколько сгинуло в пути, умерло от болезней и голода — никто не знает. А в XX веке было полегче, и те, кому не повезло устроиться, сумели вернуться. С другой стороны, на такие рискованные дела, как переселение в незнакомые края, идут люди с особым складом характера. При Столыпине такие, скорее всего, предпочли попробовать себя на тех же хуторах, в бизнесе и так далее.
Но в любом случае — можно представить, с каким настроением люди возвращались. Успокоению страны это отнюдь не способствовало.
«При всех трудностях, с которыми сталкивались переселенцы, они несомненно внесли, как показано в обширной литературе, существенный вклад в хозяйственное освоение новых регионов. Однако переселения не ослабили ни земельной нужды крестьянства, ни социальной напряженности в деревне. Не привели они и к заметному росту могущества состоятельных слоев деревни, хотя прежде всего им достались земли переселенцев».
Но что самое главное — как уже отмечалось, так и не было создано нового социального слоя, который противостоял бы любым потрясениям.
Итак, реформа провалилась. Могло ли быть иначе? Нет, не могло.
Любая реформа провалится, если люди ее в большинстве не примут. А столыпинскую реформу не приняли. И можно сколько угодно сетовать на «темный народ», который, дескать, не понимал своего счастья. Но факт есть факт. Большевистские колхозы впоследствии люди приняли, а столыпинские реформы — нет.
«Оказавшись недостаточной для решения аграрного вопроса, реформа стала вполне достаточной для того, чтобы разрушить привычные устои деревенской жизни, т. е. большинства населения в России. Миллионы вышедших из общины, покинувших отчие дома и переселявшихся за Урал, массовая продажа полосок, постоянные переделы и новое землеустройство — все это создавало атмосферу неустойчивости и всеобщей истерии. А невозможность противостоять издевательствам и насилию, ощущение бессилия против несправедливости — по всем законам социальной психологии — рождало лишь злобу и ненависть. Столыпин хотел принести успокоение, но принес лишь новое всеобщее озлобление. Это и стало одной из главных причин того глубокого нравственного кризиса, в который была ввергнута Россия.
Столыпин после подавления первой русской революции мечтал об умиротворении и двадцати годах покоя. Не вышло. Не о "благостности" шла речь, а о том, что в стране вновь назревал кризис общенационального масштаба».
И снова о рабочих
«Рабочий вопрос» был непосредственно связан с аграрной реформой. В самом деле: куда девались бы «слабые хозяева», не пожелавшие переселяться в Сибирь? Правильно — двинулись бы в города и пополнили рабочий класс, где их с нетерпением ждали революционеры. Тем более, пойди дело так, как хотел Столыпин, никаких «полурабочих — полукрестьян», столь милых государственным мужам, существовать не могло бы по определению. Либо ты фермер, либо ты рабочий.
1905 год, в особенности всеобщая забастовка, окончательно развеяли иллюзию, что рабочие бастовали лишь под влиянием агитации революционеров. Всем, кроме самых тупых, стало понятно: рабочие идут за теми, кто готов им помогать, защищать их интересы. И если подвертываются социал-демократы… Так ведь выбора нет!
Кстати, после спада революции социал-демократы никуда не делись — как большевики, так и меньшевики. Речь идет не о тех, кто сидел в эмиграции, а о тех, кто работал в России. Они продолжали активно внедряться в рабочее движение, прежде всего в профсоюзы, участвовали в организации забастовок и так далее…
До представителей власти стали, наконец, доходить очевидные вещи. Министр финансов С. Г. Коковцев отмечал:
«В сущности, всякая забастовка есть явление чисто экономическое и при известных условиях отнюдь не угрожающее общественному порядку и спокойствию. Конечно, преступные учения находят дорогу в рабочую среду, но вместе с тем также верно и то обстоятельство, что подавляющее большинство забастовок про — истекает из-за чисто экономических причин… и, если можно так выразиться, кровных причин, ничего общего с преступной пропагандой не имеющих».
95
Именно так. Знаменитый «столыпинский» вагон первоначально предназна- чался для перевозки переселенцев. Главные его особенности — вместо верхних полок расположены единые нары, а также наличие обширных помещений для багажа. Решеток, разумеется, не было. Лишь потом вагон приспособили для заключенных.