Страница 8 из 100
Вместо того чтобы образовать коалицию мира, с целью остановить Гитлера, Даладье стал строить свои отношения с Германией в духе той политики, которая впоследствии получила название «политики умиротворения». Окончательную свою форму она получила в бесчисленных политических боях.
В первой речи, которую Гитлер в качестве канцлера произнес по радио 2 февраля 1933 года, он искусно затронул чувствительную струнку в сердцах демократических стран.
«Мы были бы счастливы, если бы весь остальной мир путем сокращений вооружений избавил нас от необходимости постоянно увеличивать наши вооружения».
Для Даладье риторическая фраза Гитлера прозвучала как приглашение. Она оказалась для него как нельзя более кстати, чтобы преодолеть внутренние затруднения, грозившие в любой момент опрокинуть его неустойчивый кабинет. Если бы ему удалось достичь какого-либо соглашения с Германией, это неимоверно укрепило бы его положение, особенно среди правых партий.
Во Франции правые партии по традиции считали патриотизм своей монополией. Теперь, впервые после 1918 года, правая печать стала воздерживаться от нападок на Германию. Правые никак не могли решить, как им быть дальше. Их привлекала одна сторона программы националсоциалистов — беспощадная борьба с коммунизмом. Правда, вначале их пугала другая сторона этой программы: тенденция к пангерманской экспансии, империалистские замыслы, провозглашение борьбы против «диктата» Версальского мира. Однако колебания их длились недолго, и это означало если не победу, то, по крайней мере, первый успех германской пропаганды во Франции.
Известный немецкий военный теоретик Клаузевиц писал о походе Наполеона в Россию: «Великая европейская цивилизованная страна может быть побеждена только при отсутствии единства внутри нее».
Сомнения и разногласия, противопоставление и разграничение частного и национального — вот что раскалывает единство.
Позиция французских правых особенно четко выявилась в связи с пожаром в рейхстаге в феврале 1933 года. Ряд французских реакционных газет с явным удовлетворением перепечатал официальные германские сообщения об обстоятельствах поджога рейхстага. Именно этот момент Даладье выбрал, чтобы послать в Берлин своего первого эмиссара. То был граф Фернан де Бринон. Он принадлежал к самому высшему кругу французского общества, был ловким журналистом, а также неофициальным доверенным лицом крупного банка. Ему случалось уже выполнять секретные миссии по поручению бывшего премьера, Пьера Лаваля. Графа рекомендовал Даладье его министр финансов, Жорж Боннэ, который был тесно связан с тем самым банком, в чьих интересах осторожно, окольными путями действовал де Бринон.
Даладье только что виделся с Макдональдом, остановившимся в Париже по пути в Рим. В погоне за призраком разоружения британский премьер-министр надеялся соблазнить Италию новой формулой — пактом четырех крупнейших держав: Великобритании, Германии, Франции и Италии. После этой-то беседы с Макдональдом Даладье отправил графа де Бринона в Берлин.
Когда слухи о проектируемом «пакте четырех» стали просачиваться наружу, с решительным протестом выступил бывший премьер Эдуард Эррио. Он был только что переизбран председателем радикал-социалистской партии, и в случае его противодействия у Даладье почти не было шансов осуществить свой проект. Поэтому Даладье поспешил услать своего бывшего школьного учителя в Америку, поручив ему выведать намерения президента Рузвельта и смягчить недовольство, вызванное в Соединенных Штатах отказом Франции сделать хотя бы символические взносы в счет уплаты военных долгов. Даладье рассчитывал таким образом сразу убить двух зайцев: он избавился от Эррио на период, когда будет закладываться фундамент «пакта четырех», и, кроме того, наградил его миссией, которая в лучшем случае могла дать самые незначительные результаты. Вопреки советам своих ближайших друзей Эррио попался в эту ловушку. Разумеется, он вернулся из США ни с чем и после этого долгое время служил излюбленной мишенью для французских карикатуристов и фельетонистов.
В первом варианте «пакта четырех» даже не упоминался ковенант Лиги наций. Пакт предусматривал «эффективную политику сотрудничества между Францией, Англией, Германией и Италией с целью сохранить мир». Пакт также предвидел возможный пересмотр Версальского договора.
Все это означало резкий отход Франции от ее традиционной политики, проводимой ею через Лигу наций, которая одна в праве была пересмотреть Версальский договор. «Пакт четырех» игнорировал Советский Союз. Наконец он грозил нарушить весьма неустойчивое равновесие малых европейских государств, которые все еще видели в Лиге наций гарантию своей национальной независимости. Если четыре великих державы Европы, пренебрегая Лигой наций и отвергая ее, могли образовать «континентальный директорат», малые страны действительно должны были опасаться самого худшего. Впоследствии Мюнхен показал, что эти страхи были вполне обоснованны.
Предварительные переговоры относительно заключений «пакта четырех» потребовали больше времени, чем предполагалось вначале, и Эррио вернулся из США как раз во-время, чтобы повести яростную атаку против пакта. В результате бурного разговора, продолжавшегося несколько часов, Эррио заставил Даладье отступить. Если Франция будет участвовать в пакте четырех держав, направленном к пересмотру границ в Европе, утверждал Эррио, за этим неизбежно последует война. Эррио сделал также публичное заявление, в котором подчеркнул ту же мысль. В результате было приступлено к составлению нового проекта пакта. Законники и юристы плели сложную сеть казуистических фраз и гибких формулировок. Пересмотр мирного договора и формула разоружения теперь были поставлены в зависимость от ковенанта Лиги наций.
Пакт, о котором Эррио сказал, что он «либо бесполезен и бессмыслен, либо опасен», был мертворожденным с самого момента его подписания 7 июня 1933 года в Риме. Но этот неудавшийся прототип мюнхенского сговора открывал новые пути для политики «умиротворения». Хотя пакт в конце концов и был обезврежен, все же его первоначальный проект оставил весьма неприятный привкус. Впервые после Версаля французское правительство дало принципиальное согласие на пересмотр договора вне рамок Лиги наций. Подобный ущерб нельзя было легко исправить.
Наиболее резко реагировала на заключение «пакта четырех» Польша. В марте 1933 года диктатор Польши, маршал Иосиф Пилсудский, информировал правительство Даладье о секретных планах вооружения Германии. Германия уже давно вышла из стадии наметок и планов; она бешено вооружалась, скрывая это за густой завесой тайны.
Маршал Пилсудский предложил Франции «превентивную войну» против Германии. Даладье долго тянул с ответом, затем отклонил предложение Польши. В апреле 1933 года оно было повторено и на этот раз подкреплено меморандумом польского посла в Париже с данными о лихорадочных вооружениях, проводимых в Германии.
На этот меморандум даже не последовало ответа. Но через несколько дней обнаружилось, что «пакт четырех» постепенно начинает принимать реальные очертания. Польский посол заявил протест французскому министерству иностранных дел. Его заверили, что пакт ни в какой степени не отразится на франко-польском союзе. Однако этого было недостаточно, чтобы «умиротворить» Варшаву, и тогда Пилсудский, как рассказывал мне один французский министр, созвал своих советников и поручил им зондировать возможность германо-польского соглашения. Переговоры о «пакте четырех» затягивались. Предупрежденный польским генералом Сикорским, что предприняты шаги к заключению польско-германского союза, Эмиль Бюре, редактор парижской газеты «Ордр», органа партии националистов, забил тревогу: «Польша нам изменяет!»
Завершилось все это взрывом дипломатической бомбы — германо-польским договором о ненападении, обязывавшим обе страны на протяжении ближайших десяти лет «ни при каких обстоятельствах не прибегать к силе при разрешении спорных вопросов между ними». Таков был результат «четырехпактного» флирта Даладье в его начальной стадии. Первая брешь в системе дипломатических союзов Франции была пробита. Началась перебежка в лагерь национал-социалистов.