Страница 5 из 100
Известие о приходе Гитлера к власти Париж богачей принял с внешним спокойствием. В этот холодный зимний день парижане занимались своими обычными делами. В «час аперитива» кафе на фешенебельных бульварах были полны; гул разговоров, споры. Главной темой, заслонявшей все остальные, были «дела». Времена были тяжелые, и становились все тяжелее. Ни Германия, ни министерский кризис во Франции не занимали большого места в разговорах.
Парижская биржа почти не реагировала на приход национал-социалистов к власти в Германии. С настороженной сдержанностью она ждала известий о формировании нового французского кабинета. Дневные выпуски газет пытались умалить значение стремительного взлета Гитлера к власти. Они замалчивали или по-своему истолковывали тот факт, что национал-социалистский фюрер проповедывал в «Mein Kampf» изоляцию и уничтожение Франции, называя ее «наследственным, смертельным врагом» Германии. Французские газеты спешили объяснить, что в германском совете министров Гитлер и его двое коллег по националсоциалистской партии в действительности были пленниками большинства, состоявшего из «хороших», консервативных министров.
«Весьма вероятно, что новый канцлер, получив власть, скоро выдохнется, и тогда исчезнет его репутация человека, творящего чудеса», — успокаивал полуофициальный «Тан», рупор финансовой олигархии и тяжелой промышленности Франции.
В кулуарах палаты депутатов царило оживление. Депутаты не теряли времени на разговоры о Германии. Их гораздо больше занимали домашние дела: парламентские интриги и происки в погоне за теплым местечком.
Премьер, назначенный французским президентом, по освященному временем обычаю, объезжал влиятельных политических деятелей, которые, в свою очередь, весьма красноречиво заверяли его, что будут с удовольствием служить под его началом. В кулуарах палаты толпа благожелателей, просителей и просто любопытных окружала депутатов и сенаторов, имена которых назывались при обсуждении состава нового правительства. Каждый усердно продвигал своего протеже на место начальника канцелярии или секретаря при министре. Влиятельные политические деятели наперебой расхваливали достоинства своих кандидатов—сыновей, племянников, приятелей. Ожесточенная борьба шла даже вокруг незначительных должностей.
Вспоминаю, что я видел в тот день премьера одного из прежних кабинетов, Андре Тардье, — он стоял в углу, окруженный горсточкой друзей, и сардонически улыбался. Он был лидером оппозиции, и поэтому ни у него, ни у его политических оруженосцев не было шансов занять какойлибо государственный пост. А посему они уже обсуждали тактику борьбы против будущего кабинета.
Один из журналистов принес известие, что Гитлер возглавил германское правительство.
— Что вы скажете об этом? — спросил он Тардье.
— Я ожидал этого, — категорическим тоном заявил тот. — Несколько недель тому назад я прочел предсказание Леона Блюма, что судьба Гитлера и национал-социалистов предрешена, что их дни сочтены. Всякий раз, как Блюм что-нибудь предсказывает, непременно жди обратного. Это верный способ никогда не ошибиться.
Так расценивал Тардье событие, явившееся поворотным пунктом в истории Европы.
В другом углу радикал-социалист Анри Кэйль, в прошлом и будущем — министр земледелия, следующим образом выразил свое мудрое суждение о событиях: «Гитлер у власти? Не все ли равно? Он ведь не заставит немцев пить больше вина».
Для Кэйля, как и для многих его коллег из сельскохозяйственных округов, вся Франция заключалась в пшенице и вине. Потребление вина для них было мерилом политического и социального благополучия Европы.
На следующий день был сформирован новый совет министров с Эдуардом Даладье в качестве премьера. Вокруг Елисейского дворца, куда президент пригласил членов нового кабинета, шныряли расторопные репортеры и фотографы. На известие об образовании кабинета Даладье биржа реагировала повышением. Она выражала свое удовлетворение, что ни один социалист не вошел в список министров. Особенно довольна она была выбором нового министра финансов, Жоржа Боннэ.
В вечерних газетах появились портреты нового премьера. С фотографии смотрело широкое обрюзгшее лицо с нахмуренными бровями. Газеты с некоторой грустью намекали на известное сходство французского премьера с Бенито Муссолини.
Эдуард Даладье вступил на международную арену на день позже, чем Адольф Гитлер.
На протяжении пяти из семи лет, предшествовавших началу нынешней войны, Даладье играл видную роль в политике Франции либо как глава кабинета, либо как военный министр, либо совмещая в своем лице оба эти поста.
На его долю выпало стоять у кормила французского правительства, когда Чехословакия была умерщвлена, Испания задушена, а Польша сокрушена. Он был военным министром Франции, когда были проглочены Бельгия, Голландия и Норвегия. И он был военным министром Франции в мае 1940 года, когда произошел роковой прорыв у Седана.
Избранный в парламент в 1919 году, он в 1924 году получил свой первый пост во французском кабинете министров, на который его выдвинул его бывший школьный учитель, Эдуард Эррио. Впоследствии Даладье занимал в правительстве различные посты. Последний по времени был пост военного министра.
«Как вы ладите с вашим военным министром?» — спросил радикал-социалистский депутат генерала Максима Вейгана. «Мы никогда не ссоримся», — с многозначительной улыбкой ответил Вейган.
В политических и журналистских кругах Даладье сумел создать себе репутацию человека молчаливого, с сильной волей. Никто не знал, происходила ли молчаливость министра от недостатка или, наоборот, от избытка мыслей, и это позволяло толковать ее в его пользу.
Сам Даладье преподавал в школе историю и географию. Его бывший ученик, Андре Стибио, один из талантливейших французских парламентских корреспондентов, говорил, что Даладье «преподавал географию, не имея представления о ней».
Даладье, сын владельца хлебопекарни, происходил из сельскохозяйственного района Южной Франции. Его принято было считать «человеком из народа»; говорили, что он хорошо чувствует настроение французского крестьянства. В парламентских дебатах и на заседаниях кабинета он отстаивал свою точку зрения настойчиво, с упорством.
Это и породило легенду, что Даладье — человек сильной воли. Дальнейшие события показали, что это свое качество, если оно у него было, он растратил в парламентских поединках и министерских турнирах. Перед лицом событий величайшего исторического значения его хваленая сила воли рассеялась, как дым.
В свой первый кабинет Даладье включил двух людей, чьи имена отныне неразрывно связаны с падением Франции; то были министр финансов Жорж Боннэ и министр внутренних дел Камиль Шотан. Оба они и раньше занимали министерские посты, но именно Даладье дал Боннэ его первый крупный пост во французском правительстве.
Жорж Боннэ впервые выступил на арену в 1919 году как человек, руководивший демобилизацией французской армии. Это дало молодому честолюбивому политическому деятелю возможность соприкоснуться с влиятельными финансистами и промышленниками. При их поддержке Боннэ был избран в парламент и тотчас же сосредоточил свое внимание на проблемах финансов и торговли. Женитьба на племяннице прежнего лидера радикал-социалистской партии, Камиля Пеллетана, помогла ему создать себе прочное положение в этой влиятельной партии. В ходу была шутка, что честолюбие Одетт Боннэ столь же исключительных размеров, как и нос ее мужа. Недружелюбная ремарка эта, впрочем, довольно точно характеризует необъятные аппетиты мадам Боннэ. Супруги сыграли зловещую роль в падении Франции.
Камиль Шотан, в отличие от Даладье, не претендовал на репутацию человека сильной воли. Он не проявлял своего честолюбия столь открыто, как Боннэ. На примере своего отца, который тоже был министром, Шотан уразумел, что французская политика в значительной степени зиждется на компромиссах. И Шотан проявил себя исключительно ловким парламентарием, умеющим искусно маневрировать и в критические моменты сглаживать все разногласия. Речи его всегда были рассчитаны на то, чтобы смягчить разгневанных и успокоить недовольных.