Страница 3 из 100
В одном из кафе смуглый Пьер Лаваль, бывший премьер, беседовал с несколькими чиновниками министерства. Он утверждал, что давно предвидел все это. «Я всегда стоял за соглашение с Германией и Италией, — говорил он. — Эта безумная пробританская политика и авансы, которые мы делали Советской России, погубили Францию. Если бы послушались моего совета, Франция теперь была бы счастливой страной, наслаждающейся благами мира».
Его перебил пожилой человек в сером костюме. «Господин Лаваль?»—спросил он и, прежде чем Лаваль успел ответить, дал ему пощечину. Воспользовавшись переполохом, старик скрылся в толпе. Впоследствии я узнал, что его сын, летчик, погиб в бою.
Такова была атмосфера в Туре, когда прибыл Уинстон Черчилль в сопровождении лорда Галифакса и лорда Бивербрука. Они направились в здание мэрии, где их ожидали французские министры.
Это была драматическая встреча. В любой момент чаша весов могла склониться в пользу капитуляции Франции. Обе стороны знали, что, быть может, в последний раз разговаривают как союзники. Они знали, что кампания во Франции проиграна. Они уже не в силах были остановить ход событий на континенте, они обсуждали лишь вопрос о том, будет ли правительство Рейно продолжать вести войну на территории огромной французской империи с ее семидесятимиллионным населением; может ли быть эвакуирована часть французской армии; и жизненно важный для британцев вопрос — будет ли французский флот продолжать сражаться на стороне Англии.
В эти дни получить точную информацию было особенно трудно. Я слышал различные версии об этих исторических переговорах. Один рассказывал о бурной сцене между Вейганом и Черчиллем. Другой описывал маневры Шотана, имевшие целью склонить французских министров на перемирие с немцами. В конце концов французские и английские министры сошлись на том, что Рейно еще раз обратится за помощью к Соединенным Штатам.
Когда Рейно вышел после заседания кабинета, его обступили журналисты. «Будете ли вы продолжать войну?» — спросили они. «Разумеется», — поспешно, как-то слишком поспешно ответил премьер-министр. Я как сейчас слышу звук его голоса.
Затем произошло нечто странное: внезапно был опубликован текст призыва о помощи, с которым Рейно несколько дней назад обратился к Рузвельту. Рейно писал в этом обращении, что, если потребуется, Франция будет продолжать сражаться в Африке.
— Мы напечатали это обращение,—объяснил нам один из высших чиновников министерства информации, — чтобы усилить давление на Соединенные Штаты.
— А что, если ответ будет неблагоприятный? — спросил один из моих коллег-журналистов. — Ведь это произведет угнетающее действие.
Чиновник только пожал плечами.
Все это выглядело подозрительно. Нельзя было установить, кто ответственен за публикацию обращения — премьер Рейно или министр информации Жан Пруво, сторонник перемирия.
Распространялись все новые слухи. Наши английские коллеги говорили, что их посольство весьма мрачно смотрит на создавшееся положение. Рассказывали, что у Черчилля после совещания не осталось сомнения в том, что капитуляция Франции — вопрос ближайших дней.
Мучительная неуверенность и нервное напряжение длились весь следующий день. И вот мы снова в пути. Теперь мы двигались в Бордо, где уже однажды, в 1914 году, французское правительство искало убежища от германских войск. Но в 1914 году им не удалось дойти до Парижа. Сейчас они вступили во французскую столицу.
Когда в Тур пришло известие, что Париж пал, никто из нас не произнес ни слова. Мы сели в машину и двинулись в путь. Призрак побежденного Парижа следовал за нами. Париж, прекрасный, жизнерадостный город мирного времени, Париж, разрушаемый снарядами, печальная, траурная столица дней войны, поруганный символ воли народа, его стремления к свободе, — теперь он был в руках врага.
В Бордо слухов было еще больше. С каждым часом все возрастало влияние группы Петэна — Вейгана.
Мэр города Бордо, Адриен Марке, успевший за время своей политической карьеры превратиться из социалиста в фашиста, теперь провозглашал, что «новая Франция» должна сотрудничать с Германией, дабы покончить с коммунизмом, демократией и, конечно, с евреями. Его друг Пьер Лаваль, вокруг которого толпа политиканов стала еще гуще, твердил, как попугай, одно и то же: «Муссолини свой человек, он не даст Германии слишком сурово обойтись с Францией».
Сторонники Петэна усердно трубили по всему городу, что престарелый маршал — единственный человек, который может добиться от немцев почетных условий мира. Он, «герой Вердена», на развалинах поверженной Франции построит новую Францию — по образу и подобию католической Испании Франко.
Приспешники Петэна, Марке и Лаваль, сходились на том, что в поражении Франции виновны Народный фронт, Советская Россия и Англия.
Британский консул рекомендовал английским журналистам готовиться к отъезду.
Опубликовано было еще одно обращение Рейно к Соединенным Штатам. В нем проскальзывали чрезвычайно пессимистические нотки. Премьер просил «самолетов и самолетов» и тут же добавлял: «Существование Франции поставлено на карту. Наша борьба, с каждым днем все более мучительная, теряет всякий смысл, если, продолжая ее, мы не видим перед собой хотя бы проблеска надежды на общую победу».
Предвестие капитуляции? Два-три министра усиленно отрицали это. «Завтра, — заявил один из них, — будет решено, куда переедет правительство, чтобы продолжать вести войну».
Это завтра было то самое воскресенье, о котором я уже говорил. Мое последнее воскресенье во Франции... Почти никто не спал в ту ночь. Все знали, что ближайшие 24 часа решают все.
Совет министров заседал три раза. Главной темой споров был ответ Рузвельта. На первом заседании сторонники сопротивления ссылались на одну фразу его ответа: «С каждой неделей все больше американского снаряжения будет направляться союзникам». После заседания стало известно, что тринадцать министров все еще стояли за продолжение войны, одиннадцать высказались против.
На дневном заседании совета министров обсуждалось английское предложение создать единое франко-британское правительство с объединенным франко-британским парламентом. К концу заседания большинство кабинета попрежнему высказывалось за продолжение войны. Голоса снова разделились: тринадцать — за и одиннадцать — против. Один из министров сказал мне, что решено перенести совет министров в Перпиньян — город на франкоиспанской границе. Оттуда можно было легко перебраться воздушным путем в северо-африканские владения Франции.
Что произошло в течение следующих двух часов, до сих пор остается тайной. Известно лишь, что за это время состоялось несколько бесед большого значения. Рейно заперся с генералом Вейганом и графиней Элен де Порт, своей подругой. Известно было, что она стоит за капитуляцию.
Министр авиации Лоран-Эйнак, голосовавший за продолжение войны, имел длительный разговор с маршалом Петэном.
Камиль Шотан обрабатывал министра снабжения, Анри Кэйля. Оба они виделись с президентом Лебреном.
Третье заседание кабинета началось около 10 часов вечера. Длилось оно недолго. Заместитель премьера, Шотан, не теряя времени, потребовал немедленного обращения к немцам с предложением о перемирии. Если условия окажутся неприемлемыми, рассуждал Шотан, французский народ с тем большей энергией будет продолжать войну. Ему возражал Жорж Мандель: как только Франция заговорит о перемирии, ни одного французского солдата нельзя будет снова заставить сражаться.
Шарль Помарэ, министр труда, поддержал Шотана своим резким выступлением против Великобритании. Ему вторил Ибарнегарэ, весьма прозрачно намекнувший на еврейское происхождение Манделя. Нет ничего удивительного, заявил он, что евреи — за войну, любой ценой.
Маршал Петэн и генерал Вейган снова извлекли на свет старое пугало — коммунистическую опасность. Президент Лебрен был на их стороне.
Рейно выступил за принятие английского предложения. Но некоторым министрам показалось, что он говорит без внутренней твердости. Тогда Шотан повторил свое предложение. И вот тут-то произошел перелом. Два министра, Лоран-Эйнак и Кэйль, до сих пор стоявшие за сопротивление, перешли на сторону Шотана. Соотношение сил изменилось. Министр-социалист, входивший в кабинет, тут же поспешно переметнулся на сторону петэновского большинства. Вопрос был поставлен на голосование. Четырнадцать голосов было подано за капитуляцию, десять — против.