Страница 24 из 100
Был также случай, когда несколько депутатов осаждали при мне Даладье, настойчиво указывая ему на результаты национал-социалистской пропаганды во Франции. Они требовали энергичных контрмер. «Хорошо, — сказал Даладье, — я подумаю. Но только вы, господа, преувеличиваете. Французов нельзя одурачить пропагандой. Все это выдумка литературных салонов». Это было типичное суждение провинциала, который терпеть не мог Парижа и никогда не чувствовал себя там, как дома.
Клемансо однажды сказал, что панически боится филистеров, ибо они самые лживые из всех человеческих существ. Эта характеристика вполне подходит к Даладье. Внешне он производил впечатление человека прямого и откровенного, но, вне всяких сомнений, был одним из величайших лицемеров, подвизавшихся на арене французской политики. Именно лицемерие помогло ему сделать карьеру.
Его излюбленным приемом было валить с больной головы на здоровую. Во время войны в Испании Даладье в моем присутствии неоднократно высказывался за поддержку республиканского правительства. Он утверждал, что был бы рад снабжать республиканцев оружием, но ему запрещает это Леон Блюм. А когда он сделался премьером, он тотчас же — это был один из первых актов его правительства — герметически закрыл франко-испанскую границу, так что ничего нельзя было переправить республиканцам.
Я слышал, как Даладье метал громы и молнии против Жоржа Боннэ, которому он в 1938 году дал в своем кабинете портфель министра иностранных дел. Он не раз драматически восклицал, что выгонит его в двадцать четыре часа. Но Боннэ оставался его министром иностранных дел в течение полутора лет.
Даладье называл себя «последним якобинцем». Но у него не было ни огня, ни искренней убежденности якобинцев. Он разглагольствовал о «Франции, последнем прибежище свободы». Но не кто иной, как он способствовал ее поражению. Один из виднейших французских публицистов назвал его однажды «зловещим комедиантом». Это, на мой взгляд, вполне справедливая и точная характеристика Эдуарда Даладье.
Политическое поражение Лаваля свидетельствовало о полном провале его иностранной политики. Оно воочию показало разрыв между главой правительства и общественным мнением. Оставленное Лавалем наследство было далеко не завидным. Год назад он заявлял: «На свете существуют пять или шесть человек, от которых зависит дело мира. В их число судьба включила и меня».
Теперь, когда он временно ушел с политической арены, оставленный им баланс выдавал его с головой. Он оставил за собой груду развалин. Лига наций получила смертельную рану, от которой она уже никогда не оправилась. Коллективная безопасность потерпела крушение. Лаваль надеялся на сближение с Италией и Германией. Вместо этого обе эти державы настолько сблизились между собой, что год спустя после падения Лаваля ось Рим — Берлин была уже свершившимся фактом. Франко-английские отношения были холодней, чем когда бы то ни было. Франко-советские отношения, такие многообещающие год назад, тоже в значительной мере потускнели и увяли.
Когда Лаваль скрылся со сцены, его политические противники сочли этот уход окончательным. Однако ему суждено было еще вернуться. Потребовался длительный срок, чтобы история произнесла свой окончательный приговор.
Вред, причиненный Лавалем, мог быть исправлен только сильным правительством. Лаваль был человеком без принципов, без моральных устоев, лишенным понимания исторической ситуации. На смену ему должен был притти истинно демократический деятель, глубоко принципиальный, с тонким знанием сил и возможностей Франции, изучивший ее нужды и достаточно энергичный, чтобы претворить свои убеждения в действия. Но человек, выдвинутый президентом Лебреном в руководители кабинета, был пресловутый старый боевой конь радикал-социалистской партии— Альбер Сарро. Он сформировал центристский кабинет, состоявший в большей своей части из нулей.
Все, и в том числе Сарро, знали, что его кабинет был лишь временным выходом из положения, затычкой, то есть как раз наименее подходящим типом правительства для переживаемого Францией момента. Новый министр иностранных дел, Пьер-Этьен Фланден, начал с заявления, что он вполне солидарен с Лавалем в абиссинском вопросе. Сарро и Фланден — в переживаемый страной критический момент!
Как только кабинет приступил к работе, стало выясняться, что Гитлер намерен оккупировать Рейнскую область. Эта пограничная с Францией область, согласно Версальскому договору и Локарнскому пакту, была объявлена демилитаризованной зоной.
На заседании совета сразу же обнаружилось, сколько в кабинете Сарро засело «лавалистов». Их лидером был человек мрачного нрава, «неосоциалист» Марсель Деа, который, совместно с Адриеном Марке и тридцатью другими депутатами, покинул ряды социалистической партии, выбросив лозунг борьбы за «порядок, власть и нацию». Деа решительно заявил, что вопрос о ремилитаризации Рейнской области не стоит крови хотя бы одного французского солдата, тем более, что эта область, в конце концов, принадлежит Германии. Кроме того, он восстал против предложения Сарро — ускорить бесконечно оттягиваемую парламентом ратификацию франко-советского пакта.
Агенты Гитлера, открыто циркулировавшие по Парижу, — пресловутый Отто Абетц нанес длительный визит французской столице зимой 1936 года, — получали от завсегдатаев гостиных и националистских политиканов постоянные заверения в том, что Франция не будет противиться ремилитаризации Рейнской области. Французские гости в Берлине подтверждали это. Один из наших корреспондентов в Берлине сообщил мне, что некий французский депутат на завтраке во французском посольстве, в присутствии высоких лиц с Вильгельмштрассе, заявил, что война не популярна во Франции и что нынешнее правительство не сможет поднять общественное мнение Франции против ремилитаризации Рейнской области.
Французский посол Франсуа Понсе со своей стороны давно подготовлял почву для специальной договоренности в вопросе о ремилитаризации. В этом смысле он не раз высказывался в Берлине. Принимая во внимание эти факты, Гитлер не имел оснований опасаться серьезных последствий предпринятого им шага.
Крайняя правая пресса, заранее стремясь воспрепятствовать Сарро ратифицировать франко-советский пакт, повела против этого яростную кампанию. Генерал Луазо, посетивший советские военные маневры осенью 1935 года, докладывал французскому генеральному штабу: «Я считаю Красную Армию первой в мире по танковым войскам». Но правая пресса кричала, что Красная Армия слабо оснащена технически, что это, в лучшем случае, армия оборонная, не имеющая значения для Франции в случае германского вторжения.
В палате депутатов ораторы правых партий, не щадя доводов и сил, отчаянно боролись против ратификации пакта. Вождем противников пакта был Жак Дорио, изгнанный из рядов партии коммунист, перебежавший в лагерь фашистов. За сценой ревностно орудовал Пьер Лаваль. Франко-советское соглашение было ратифицировано в палате 353 голосами против 164.
7 марта 1936 года германские войска вступили в Рейнскую область. Версальскому договору был нанесен второй удар.
На заседании совета министров Жорж Мандель потребовал мобилизации. Деа, Фланден и большинство министров возражали ему. Окончательным решением было — потребовать созыва сессии Совета Лиги наций и совещания держав, гарантирующих Локарнские договор.
В тот же вечер Сарро произнес решительную речь: «Я не собираюсь начинать переговоры, пока Страсбург находится в сфере действия германских орудий», — сказал он. После этого он пригласил к себе трех министров обороны и главнокомандующих армией, флотом и воздушными силами. Все они, кроме военного министра ПольБонкура, высказались против мобилизации. Единственным принятым решением было усилить гарнизоны линии Мажино несколькими полками колониальных войск. Громовая речь Сарро оказалась очередной декларацией, оставшейся без последствий.
Конференция Локарнских держав не дала никаких результатов. Та же судьба постигла совещание Лиги наций, происходившее в Лондоне.