Семейный круг

«Руан, 20 октября 1916 г .

Любимый мой, женщины чудовища, но до чего же несправедливы мужчины! Только ради тебя я стремилась вырваться из Пон-де-Лэра, а ты меня этим попрекаешь! Почему ты говоришь, что теперь нам будет не так удобно видеться, когда ты будешь приезжать в отпуск? Ты станешь приезжать ко мне в Руан, а здесь я гораздо свободнее. Как можешь ты удивляться, что я готова жить где угодно, только не дома. Нет ничего ужаснее „домашнего очага“, когда он нам ненавистен. Если бы ты оказался на моем месте хоть на неделю, ты все понял бы. Знай, что я предпочитаю чувствовать себя несчастной где бы то ни было, только не дома, потому что среди чужих это естественно, а дома — нет. Здесь, на улице Дамьет, я — Дениза Эрпен; я не вещь, которую переставляют или убирают по собственному усмотрению, здесь я не для того только, чтобы выслушивать замечания. Прежде чем войти, в мою дверь стучатся. Я знаю, что здесь никто не заберется украдкой в мой стол, никто не распечатает мои письма, никто не скажет, что я должна надеть зеленую кофточку, если на мне розовая. Я тебе, кажется, говорила, что всякий раз, когда дома в мою комнату входили как в свою собственную, меня охватывало негодование… Здесь, у бабушки, я вполне счастлива. Я занимаюсь в ледяной комнате, выхожу рано утром, во мгле, ноги у меня зябнут, но все это ничего, когда на душе спокойно. А если уж очень озябну, то несколько раз обегаю бабушкин романтический садик или иду посидеть с нею, — в наше трудное время она одна пользуется привилегией топить камин. Она в который раз повторяет мне свои три рассказа. В первом речь идет о дерзости твоегодеда в отношении имений моих родных с материнской стороны; тема второго — славные походы моегодеда против немцев в 1871 году, а третьего — ее замужество: „Я была из Берри, твой дедушка — нормандец…“ Покончив с рассказами, она говорит: „Теперь сыграй мне своюПрелюдию“. Я играю своюПрелюдию и поднимаюсь к себе писать сочинение: „Самоубийство“. Тема восхитительная, не правда ли? Спокойной ночи! Неужели настанет время, когда я каждый вечер смогу говорить вам „спокойной ночи“ так, как мне хочется? Помнишь Ромео?

Good-night, good-night, parting is such sweet sorrow

That I shall say good-night, till it be morrow.

Я перевела эти строки. Да, сударь, перевела.

Прощай, прощай, а разойтись нет мочи

Так и твердить бы век: спокойной ночи». [24]

«Кан, 13 июня 1917 г .

Дорогой мой, экзамен сдан, дело сделано! Я признавалась тебе, что побаиваюсь устного, но славные старики оказались весьма снисходительными. Да я кое-что и знала. По истории и географии: Франкфуртский договор и Канада. По физике: колебания воздуха в трубах (помнишь, ты мне это объяснял, чертя на песке теннисного корта?). По химии — СO2, по философии — Стюарт Милль, утилитаризм. Тут я ни в зуб, поэтому сразу же затараторила о Бентаме, да так скоропалительно, что ему не удалось меня прервать. Ничего не сказал и поставил 13. По естествознанию — кровообращение (как и у тебя!.. Я мысленно улыбнулась). Английский был моим триумфом. Мне дали перевести Диккенса, которого я знала чуть ли не наизусть, кажется, я получила высший балл. Словом, дело сделано! Теперь я могу готовиться к экзаменам и через год догоню тебя».

«Руан, 20 октября 1917 г .

Наконец-то!.. Всю неделю я провела в страшной тревоге… Даже твоя мама ничего о тебе не знала. Бедненький мой! Представляю себе: ты лежишь на белой койке, узенькой и жесткой, как кровать школьника. Будь умником! Спокойно давай себя перевязывать. Какая у тебя рана? Какой длины? Глубокая ли? Непременно ответь мне как можно точнее, с точностью до сантиметра. Бедняжка мой, ты, вероятно, не можешь даже пошевельнуться! Почему тебя отправили в Брив? В библиотеке я бросилась к географическим справочникам. Я вся пропылилась, но зря — ни слова о Бриве не нашла. Сегодня вечером поеду в Пон-де-Лэр. Я хочу повидаться с твоим отцом, когда он вернется из Брива, а также поухаживать за папой — в прошлую ночь ему было очень плохо. У него вдруг сделалось удушье. Сегодня ему, кажется, лучше, но он всех страшно перепугал. Бедный папа! Какая у него безотрадная жизнь. Не знаю, дорогой мой, принесу ли я тебе счастье, но я буду тебе беззаветно верна».

XIX

Тяжелая калитка на улице Дамьет отворилась, зазвенели колокольчики. Старуха Луиза в это время мыла крыльцо.

— Скорее, скорее, мадемуазель Дениза… К вам кто-то пришел.

— Ко мне?

— К вам, мадемуазель. Молоденький офицерик. Приветливый такой. Я хотела было проводить его к мадам, но он сказал, что предпочитает подождать вас в саду.

— Он в саду?

— Ну а где же ему еще быть? Уже целый час бродит вокруг клумбы.

Дениза вспорхнула через пять ступенек, бросила сумку в передней и распахнула дверь в сад. Под ивами, склонившись над бассейном, стоял молодой человек в военной форме. То был Жак. Она побежала к нему, кинулась в его объятия, потом взглянула ему в лицо. Вид у него был неплохой, — чуть бледный, пожалуй. Но какой он маленький и хрупкий! Она представляла его себе более мужественным.

— Жак, как я счастлива! Как ты сюда попал? Почему не предупредил заранее?

Он объяснил, что накануне получил в госпитале отпуск по болезни, а в Пон-де-Лэр сообщил, что приедет только завтра, нарочно, чтобы провести вечер в Руане с Денизой.

— Значит, ты уедешь только завтра?

— Да. Чемодан я оставил в гостинице.

— Как мило, что ты приехал ко мне прежде, чем отправиться к родителям. Значит, мы проведем вместе весь день? Чудесно! Я все время буду с тобой. Наплевать на химию, наплевать на физиологию, — все побоку!

Она повела его в свою комнату.

— Видишь, у моего изголовья — твоя фотография и твой Ницше.

Он присел на кровать и обнял ее за талию.

— Любимая! — говорил он в волнении, прижимаясь головой к ее груди… — Если бы ты только знала, как я мечтал об этом мгновении… как долго.

Он привлек ее к себе и, склонившись, стал исступленно целовать в губы. Она всем телом почувствовала его близость, испугалась и сделала движение, чтобы высвободиться.

— Подожди, Дениза. Я так долго мечтал о тебе. Другие из нашей эскадрильи, как только попадали на отдых, бегали к женщинам. А мне никого не надо, кроме тебя. Даже сегодня, проезжая через Париж, я не хотел. Только тебя.

Он смотрел на нее умоляюще и ласково. Дениза подумала, что через несколько дней он опять уедет и, быть может, уже не вернется никогда. Она поднялась, сжала теплыми руками его щеки и, вся трепещущая, долго смотрела ему в глаза.

— Слушай, любимый. Сейчас я провожу тебя к бабушке. Я скажу, что мы вместе едем в Пон-де-Лэр с поездом в шесть десять, и проведу с тобою ночь в гостинице.

Это и обрадовало и испугало его.

— Чудесно! А если твои родители позвонят?

— У бабушки нет телефона. Да и что может случиться? К тому же — будь что будет, я люблю риск!

— Так-то так, Дениза, но имею ли я право принять от тебя такую жертву? То, что ты собираешься сделать, страшно опасно. Девушка…

Она вырвалась из его объятий.

Госпожа д’Оккенвиль никак не могла понять, о чем ей толкуют.

— Что ты говоришь? Это Жак Пельто? Не родственник ли он нотариусу, который составлял брачный договор твоей мамы?

— Родственник, бабушка. Это его внук.

— Вот как!

Дениза заметила, что на лице бабушки отразились все давние обиды на мэтра Пельто: «Ноль плюс ноль дают ноль». Однако госпожа д’Оккенвиль лишь спросила:

— И он — солдат?

— Да, бабушка.

— В семидесятом году у моего дорогого Адеома была почти совсем такая же форма. Только кепи чуть повыше.

Дениза вместе с Жаком вернулась в свою комнату и побросала в чемодан кое-какие вещи. Среди них Жак заметил розовую ночную сорочку и домашние туфли. Полчаса спустя они входили в гостиницу. По дороге Жак объяснил, что снимет для нее комнату рядом со своей. Оба они были так напуганы своей смелостью, что положение оставалось неопределенным, невыясненным до конца. Дениза вздрогнула, узнав, что это та самая гостиница, где в мирное время, как говорили в Пон-де-Лэре, госпожа Эрпен каждую неделю встречалась с доктором Гереном. Они заказали обед в комнату Жака, но почти не могли есть. Они смотрели друг на друга в волнении, в тревоге. Она просила рассказать о сражении, в котором его ранили. Когда убрали со стола, она заперла дверь на задвижку и села к нему на колени. Он стал целовать ее, сначала нежно, потом с неистовой страстью.