Капитан Ульдемир

— Не знал, — произнес Ульдемир, — что вы произошли от марсиан — или кого еще там…

Аверов нервно рассмеялся.

— Отцы и дети… — пробормотал он.

— И все же, — сказал Шувалов. — Мы прекрасно понимаем, что если для нас Земля — милый дом, то для вас это — ну, не совсем так. Конечно, проживи вы у нас лет десять, двадцать… Но сейчас — разве я не прав?

— Правы.

— Ваш дом — корабль. Верно?

— Правы и тут.

— В нем можно жить долго, долго… десятки лет. И вы вправе захотеть этого. Потому что если та степень риска была приемлемой, то эта — чрезмерна.

— Вы упускаете из виду одно, — сказал Ульдемир. — Все мы — мертвые люди в отличие от вас. Но если хотите, я соберу экипаж.

Они входили в научный салон странно: каждый по-своему, но было и что-то общее, неопределенное — входили словно в чуждый мир. Усевшись за свой стол, Шувалов смотрел, как они возникали тут в раз и навсегда определенном порядке: видимо, была у членов экипажа какая-то своя, всеми признанная иерархия, хотя нельзя было понять, по какому именно признаку они оценивали самих себя и друг друга.

Первым вошел Иеромонах, остановился в двух шагах от двери, привычно повел глазами в правый, дальний от себя угол салона — там ничего не было, — поклонился, сел в конце стола, сложил руки на животе и замер. За ним вступил Питек — быстро и бесшумно, мгновенно окинул салон взглядом — можно было поручиться, что ни одна мелочь не укрылась от взгляда и запечатлелась в памяти, — шагнул вперед (казалось, ворс ковра даже не проминался под его шагами) и сел ярдом с Иеромонахом. Затем появился Рука; момента, когда он вошел, Шувалов не заметил: вдруг возник, сказал, не кланяясь: «Вот я», упруго пошел к столу и сел напротив Никодима, Иеромонаха. Грек пересек салон, не останавливаясь у двери, лишь поднял приветственно руку, серьезный и сосредоточенный, сел, обвел взглядом всех и опустил глаза. И наконец Уве-Йорген: остановился у двери, резко нагнул голову, здороваясь, и щелкнул каблуками. Улыбнулся, как показалось Шувалову, чуть вызывающе, но возможно, на самом деле это было и не так, — и сел, отодвинув кресло от стола, закинул ногу на ногу, поднял голову и стал глядеть в потолок. Капитан Ульдемир кивнул Шувалову: можно было начинать.

— Я попросил бы вот о чем, друзья мои: пусть каждый не только сообщит свое решение, но и по возможности мотивирует его.

— Никодим, — сказал капитан. — Прошу.

Иеромонах усмехнулся.

— На все есть воля, — сказал он.

Наступила пауза. Потом Шувалов сказал:

— Ну, пожалуйста, мы ждем.

— Я все сказал, — ответил Иеромонах.

— Ах да, понял… — проговорил Шувалов, смутившись.

— Второй пилот! — вызвал Ульдемир.

— Смелый рискует сразу, — сказал Питек, — трус уклоняется. Трус гибнет первым. У меня все.

— Инженер?

Гибкая Рука встал.

— Не надо думать о себе. Надо — о племени. — Он смотрел на Шувалова. — Это твое племя. Думай. Мы выполним.

— Штурман, твое слово.

— Мы стоим там, — медленно молвил спартиот, — откуда нельзя отступать. Иначе люди будут смеяться, вспоминая нас. Даже если их не останется — будут смеяться.

— Кто же? — не понял Аверов.

— Однажды я уже погиб, — сказал грек. — И я тут.

— Уве-Йорген?

— Я рыцарь, — ответил тот. — У меня может быть только один ответ, профессор. Но мне хотелось бы слышать мнение нашего капитана.

— В молодости, — сказал Ульдемир, не обидевшись за некоторое нарушение этикета, — я прочитал у одного писателя хорошие слова: что бы ни случилось, всегда держите в лоб урагану.

Уве-Йорген удовлетворенно кивнул.

Несколько секунд продолжалось молчание. Потом Шувалов поднял голову.

— Капитан, в таком случае прикажите начать монтаж установки. Сейчас же, а не тогда, когда предполагалось.

Гибкая Рука резко повернул голову.

— Еще до торможения? Опасно, профессор! При перегрузках…

Шувалов покачал головой.

— Понял! — воскликнул Уве-Йорген. — Перегрузок не будет, не так ли? Атакуем с ходу?

— Так будет лучше, — сказал Шувалов. — Если мы сохраним теперешнюю скорость, выбросы могут и не зацепить нас. Если только вы обеспечите точность наведения при движении по касательной.

— Чему-то ведь мы все же научились, — сказал Питек.

— Разговоры! — сказал капитан Ульдемир. — Приступить к монтажу! Хвалиться будем потом.

Ощущение опасности, как ни странно, придало людям бодрости. И в первую очередь — экипажу: опасность — это было что-то из прошлого, из молодости, из той жизни, которую они (каждый про себя) считали единственно настоящей. Для ученых чувство непрерывной угрозы явилось чем-то совершенно новым: переживать такое им не приходилось. В первые дни непривычное ощущение их тяготило; потом, неожиданно для самих себя, они нашли в нем какой-то вкус. Им стало казаться, что новая жизнь, жизнь в опасности, отличалась от прежней, спокойной, как морская вода от водопроводной: у нее был резкий вкус и тонкий, бодрящий запах, заставлявший дышать глубоко и ощущать каждый вдох как значительное и радостное событие.

Вряд ли ученые признавались даже самим себе в том, что такое отношение к жизни возникло у них под влиянием шестерых человек из других эпох — людей, относившихся к жизни именно так.

Работали быстро, даже с каким-то ожесточением. На звезду Даль поглядывали теперь с опаской. Красивое светило оказалось коварным. Хотелось поскорее сделать все и оказаться подальше от него — если удастся.

Но с тем большим усердием велось наблюдение за светилом.

— Ну как она там сегодня, Питек?

— Нормально, Уль. Звезда как звезда. Пахнет медом. Ты когда-нибудь ел мед?

— Не меньше твоего. Но при чем тут звезда?

— Желтая, как мед. Хочется зачерпнуть. И еще что-то было, что мне напомнило. Погоди, дай подумать… Да! Пчела!

— С тобой не соскучишься. Еще и пчела?

— Она ползла. Понимаешь: мед, и по нему ползет пчела. Медленно-медленно…

— Прямо идиллия. А цветочков там не было по соседству?

— Извини. Цветов не было. Только пчела.

— Наверное, пятно, — сказал капитан Ульдемир. — На звездах, как тебе известно, бывают пятна.

— Мы это давно знали. У нас были люди, что глядели на солнце, не щуря глаз.

— Дай-ка, я тоже взгляну — через фильтры, конечно…

Ульдемир смотрел на звезду Даль. Медового цвета, приглушенная светофильтром звезда цвела одинокой громадной кувшинкой на черной воде, не имеющей берегов. Пятен на звезде не было.

— Наверное, ушло на ту сторону. Большое было пятно?

— Нет, не очень. Я думаю, среднее.

Ульдемир помолчал.

— Ладно, закончим работу — посмотрим снимки. Наблюдай.

— Будь спокоен, Уль.

Катер вплыл в эллинг. Створки сошлись, зашипел воздух. Капитан Ульдемир снял перчатки и откинулся на спинку сиденья. Шувалов сказал:

— Благодарю вас, капитан. Работа сделана, я бы сказал, блестяще. Откровенно говоря, я даже не ожидал…

— По-моему, — сказал Ульдемир, — все в порядке.

— Должен сказать, — проговорил Аверов сзади, — что снаружи, из пространства, все это выглядит весьма внушительно. Я раньше как-то не представлял… Да, просто устрашающе. Будь я жителем звезды Даль, то испугался бы, честное слово.

— К счастью, на звездах не живут.

— А эмиттер смотрится просто красиво. Я получил просто-таки эстетическое наслаждение… Итак, можно считать, что у нас все готово? Коллега Аверов?

— Да.

— Капитан?

— Батареи заряжены полностью. Можно начинать отсчет.

— Сначала пусть все отдохнут как следует. Чтобы в решающий момент ни у кого не дрогнула рука. Начнем через четыре часа.

…Осталось четыре часа, и делать было совершенно нечего. Еще раз пройти по постам, постоять у механизмов, послушать, как журчат накопители, как едва слышно гудят батареи, почувствовать, как пахнет нагретый металл… Что еще? Лечь? Уснуть не уснешь, и, чего доброго, еще нагрянут воспоминания… Сад памяти? Расслабит.