Страница 47 из 49
Помнится, кандидатов на должность в английской разведке в прежние времена оставляли одних в кабинете, а потом спрашивали, что лежит в верхнем левом ящике стола. Того экзамена Воронцов наверняка не выдержал бы.
…Краем глаза Дмитрий уловил, что обстановка в кабинете как-то изменилась. Поднял голову и увидел — дальняя стена исчезла, и там, подавшись вперед и напряженно глядя на него, стоит неуловимо знакомая женщина.
Чисто автоматически он отметил сначала изящество линий ее фигуры, длину и стройность ног, то, как они просвечивают сквозь почти прозрачное золотистое платье, успел даже ощутить естественное и волнующее восхищение (не каждый день удается увидеть такое), и только потом до него дошло, что это ведь не просто красивая женщина, это она — Натали!
С которой он довольно нелепо простился накануне выпуска из училища, да так больше и не встретился никогда по не зависящим от него причинам.
Сердце, пропустив очередной такт, забилось тяжело, словно с трудом перекачивая вдруг загустевшую и ставшую тяжелой, как ртуть, кровь, и горло перехватило внезапным спазмом, а руки задрожали так, что он даже удивился этим забытым со времен первых свиданий с ней ощущениям.
И лишь вслед за этими, чисто физиологическими реакциями организма, на него обрушилось, как штормовая волна на мостик, осознание невероятности и тем не менее подлинности случившегося.
Он все-таки наконец встретил ее! После всех — таких длинных и так незаметно промелькнувших лет.
Сто раз он мог бы найти ее — через адресный стол, любым другим способом, но не хотел и не делал этого.
«Вот если бы случайно, — думал он не единожды, — вдруг, на углу знакомой улицы, в подземном переходе или даже в чужом портовом городе…»
Но и себе никогда не пытался объяснить Дмитрий, почему именно так, зачем нужна была ему непременно случайная, неназначенная встреча. Из-за той, давней, почти забытой уже обиды, или от подсознательной надежды на благосклонность судьбы?
И вот — он видит ее наяву, совсем молодую и еще более красивую. Не сводя глаз с лица молодой женщины, он взял сигарету, стремительно, как бикфордов шнур, сгоравшую на краю пепельницы (или это у него изменилось восприятие времени?), успел раз или два глубоко затянуться, пока огонек добежал до фильтра, и только очень наблюдательный или хорошо знающий Воронцова человек заметил бы, что у славящегося своей подчеркнутой невозмутимостью старпома мелко дрожат пальцы.
— Это ты, Наташа? — спросил он, а сам продолжал смотреть на нее не отрываясь.
Да, конечно, это она. Но совсем другая. Прежде всего — возраст. Ей должно быть сейчас тридцать два, а выглядит — лет на двадцать пять от силы, даже, наверное, меньше. Откуда она могла здесь появиться, что означает ее появление, в чем смысл такого варианта и каких событий можно ждать дальше?
В этом стремительном просчете ситуаций как раз и сказывался отработанный долгими годами службы профессионализм, привычка в нужный момент отсекать всякие эмоции, умение из многих возможных поступков выбирать единственно верный.
Это она, но такой Наташа сегодня быть не может. Дело не только в возрасте. Есть и еще кое-что… Пожалуй… Невероятно, конечно, невозможно представить, но тем не менее… Это не она, а материализованное его о ней представление.
Много лет он все не мог успокоиться, вспоминал ее каждый день, считал сначала месяцы, потом годы разлуки, постепенно забывая ее подлинный облик, потому что единственную фотографию он сжег после письма, в котором Наташа писала, что не умеет любить на расстоянии и не хочет бесконечно ждать. Пусть он думает и сам все решает…
А что, интересно, мог решать лейтенант Тихоокеанского флота по первому году службы?
Позже он услышал, что она вышла за какого-то внешторговца с перспективами, вроде бы уехала с ним в Каир или в Аден… А потом и сам он отправился на Ближний Восток, тралить от мин Суэцкий канал после войны семьдесят третьего года, и был почти что рядом с ней, да только что толку от этого «рядом»?
Точно: именно так она могла бы выглядеть — без учета реального возраста и со всеми идеализирующими поправками, что вносило его непослушное воле и рассудку воображение.
И значит, все происходящее — всего лишь еще один фокус.
Но Наташа смотрела на него растерянно и испуганно.
— Я не понимаю, что со мной случилось. Где это мы? Во сне? Это нам снится?
Воронцов усмехнулся.
— Снится? Причем обоим сразу одно и то же? Не думаю… Я, по крайней мере, наверняка не сплю. Про тебя пока не знаю…
И тут же, не удержавшись, спросил:
— Ну и как же ты жила потом, когда мы больше не встретились?
Ему стало грустно — но не так, как раньше, когда в основном была тоска и боль. Сейчас его охватила мягкая, сентиментальная печаль.
— Я потом еще раз заехал в Москву, звонил, домой к тебе забежал, а вечером улетел… К первому месту службы не опаздывают…
— Почему? — спросила она, и тут наконец по ее лицу Воронцов увидел, что она вспомнила. И все, что было тогда, и многое другое. Выражение очень отчетливо изменилось. И лица, и особенно глаз. Будто за несколько секунд она разом прожила все непрожитые годы.
— Вот оно, значит как… — выговорила Наташа. Глубоко вздохнула, прикрыв длинными ресницами глаза. — Ты прости меня, Дим, если можешь. Я виновата. Но мне потом тоже стало плохо. И тебе хоть есть кого винить.
Еще помолчала и постаралась улыбнуться как можно небрежнее:
— Ну, а как ты? Сейчас-то у тебя все в порядке? Где ты теперь, кто? Еще не адмирал, как собирался?
Воронцов тоже с удовольствием бы расслабился и дал волю светлым воспоминаниям. Однако обстановка не располагала.
— В основном не жалуюсь, нормально. Но разве ты и вправду ничего обо мне не знаешь? По-моему, должна бы…
Наташа посерьезнела. Словно прислушиваясь к голосу, который звучал только для нее. Даже голову слегка наклонила вбок.
— Да, ты прав, как всегда. Только… Это ведь совсем другое… Я не могу объяснить. Не понимаю, как оно получается, и не знаю, поверишь ли ты мне. Меня вызвали сюда, чтобы я говорила с тобой от имени чужого разума. Неземного. Я — это я. Самая настоящая, но моментами — словно просто переводчик. Мне сообщают то, чего сама я знать никак не могу. Если от меня требуют — я не в состоянии молчать или сказать иначе… Самое удивительное — отчего-то я почти спокойна, хоть и понимаю, что должно быть очень страшно, я ужасная трусиха, ты помнишь… Так, наверное, бывает у шизофреников. Почему это случилось именно со мной? С нами обоими?
Воронцов рад был бы знать ответ. Впрочем, половину ответа он, кажется, знал: почему это случилось с ней. Одновременно нашлось решение и для других мучивших его загадок. Дмитрий испытал то приятное ощущение, что бывает, когда на экзамене твоя штурманская прокладка один в один совпадает с истинным курсом.
Остается узнать, отчего неземному разуму так нестерпимо захотелось пообщаться именно с ним, что он не остановился перед затратами и даже предусмотрел, через кого с Воронцовым лучше всего договариваться.
Он поднял руку и сдернул из-за уха плоскую фишку.
И ничего не произошло. А Дмитрий думал, что все сразу исчезнет, он окажется опять на даче и уже там побеседует. Но не с Наташей, а с Антоном. Если только тот не окажется просто подсадной уткой. Предателем, польстившимся на миллионерскую дачу. И все равно нашлось бы, о чем побеседовать…
— Зачем ты это сделал? — спросила Наташа.
— Видишь ли, — начал он напряженным и вздрагивающим от сдерживаемой злости голосом, — я отчего-то не люблю, когда черт знает кто лезет мне в душу, ковыряется в моих воспоминаниях и чувствах. Можешь им это передать. И пошли они все…
— Ты не прав, Дим. — И в голосе ее, и в выражении глаз он вновь уловил отблески прежней нежности. — Мыслей твоих никто не читает. Датчик всего лишь позволял использовать глубинные слои долговременной памяти, чтобы создать наиболее отвечающую твоим вкусам и наклонностям обстановку. И еще — чтобы контролировать психическое и физическое состояние по биотокам. А мысли читать они не умеют. В противном случае все это, — она обвела рукой вокруг, — просто не нужно было бы. Но если ты против — пожалуйста. Правда, теперь им не так удобно будет поддерживать контакт…