Страница 12 из 49
— И вся цель наших пришельцев, — тоном лектора из общества по распространению, так не вяжущимся с ее обликом, говорила Ирина, — внести в наш мир некий импульс, который — может, через десятилетия, а может, через века — проявится в новой тенденции прогресса, откроет иные перспективы в науке или философии, позволит как-то иначе сформулировать сверхзадачу человеческого существования. А снабжать Дмитрия Донского пулеметами или Пирогова антибиотиками — это слишком по-человечески получится. Вроде как регулировать компьютер зубилом и кувалдой.
— Пулеметы лучше не Донскому, а Мстиславу Удалому… — машинально поправил я Ирину и сам рассмеялся. Опять она меня побила. Но слишком уж у нее все это проработано! Далеко зашло дело, ничего не скажешь.
Чтобы сохранить душевное равновесие, я стал смотреть на нее глазами японца, любующегося цветущей сакурой. Как там у Басе:
Стало легче.
— Ну ладно, — сказал я, чтобы поскорее с этим покончить и перейти к чему-нибудь более мирскому, — а как все это мыслится практически?
Она поудобнее устроилась в кресле, поправила упавшую на глаза косую прядь волос:
— Представим все ту же реку. Мы сейчас находимся в некоторой ее точке, и нас несет вниз по течению, допустим, на плоту. Против течения, как вы понимаете, плот двигаться не может. Но если приложить к нему нужную силу извне, толкнуть как следует против течения… Насколько-то он продвинется в обратную сторону, остановится на миг в мертвой точке и снова поплывет вниз, все с той же скоростью течения. Это грубая аналогия, но достаточно ясная. Остальное — дело техники. Они переместят вас в будущее — с их точки зрения. Движение в будущее не запрещено даже Эйнштейном. Парадокс — впрочем, вполне условный — этим снимается. Вы достигаете нужного момента в нашем прошлом, проводите там определенное количество часов или дней, пока действует импульс, а потом давление времени сдвинет вас вниз, к моменту отправления, то есть тоже в будущее. И все. Никаких машин времени и прочих механических ухищрений.
И опять же звучало все вполне убедительно, точнее — непротиворечиво. Если принять основные посылки. Но в багаже у меня оставались и еще доводы, почерпнутые все из некоего свода околонаучных знаний, именуемого серией «Эврика».
— А как же с прочими парадоксами? Каноническими? Насчет безвременно убитого мною дедушки, женитьбы на собственной матери, и прочих безобразий? Их разве ваше объяснение снимает?
— Ну, Алексей, это несерьезно. В нормальной жизни вы тоже имеете массу возможностей еще и не на такие вмешательства в настоящее и будущее. Но, кажется, еще никого не убили из любопытства? И даже ни один из тех, кто может сбросить с самолета атомную бомбу, за сорок лет не сделал этого, чтобы посмотреть, как это повлияет на будущее. И когда вы собирались за границу, вас специально даже и не предупреждали, что нельзя, например, приехав в Париж, поджигать Лувр, ибо это вредно скажется на истории. Или все же предупреждали? — Она вздохнула. — По-моему, вам просто фантасты голову заморочили…
Я только развел руками и склонил голову. Конечно, есть определенные моральные ограничения, а если уж они нарушаются, так не все ли равно, когда это происходит? Это для меня мое эфемерное время жизни и все, с ней связанное — самое-самое главное. А на самом-то деле? В школьном учебнике отводят по полстраницы на век. Для нас Хеопс и Македонский — почти современники. И что там судьба моего дедушки, был он, не был… В США вон и про вторую мировую некоторые уже почти все забыли, и про пятьдесят миллионов убитых тоже.
— Ладно, Ира, опять сдаюсь. Но, знаете, в таких дозах я новую информацию плохо усваиваю. Давайте отвлечемся. Как писал ваш Уайльд, простые удовольствия — последнее прибежище для сложных натур. А мы с вами — натуры явно сложные.
Она согласилась вполне охотно, и мы поехали в одно очень приятное место, где можно было и в полночь поужинать, послушать музыку, встретиться с не вполне ординарными людьми ну и, не скрою, показать в том круге Ирину. Отчего-то это для меня было важно, словно появившись с ней на людях, я как-то закреплял наши отношения.
Вечер, в общем, удался. Ирина была весела, раскованна, пользовалась безусловным успехом, и один человек, мнение которого по ряду причин было весьма для меня важным, конфиденциально сказал: «Ну, старик, ты даешь!» — с уважением и вроде даже с завистью в голосе. И настолько Ирина была в этот вечер светской и женственной, что я почти успокоился насчет ее умственного состояния.
Когда мы ехали обратно в такси, она спросила между прочим:
— А машины у вас нет?
— Нет, знаете ли. С одной стороны, не так уж много я зарабатываю, с мастерской и то не до конца развязался, а к машине и гараж нужен, и бензин, и время, и все прочее… Да и потребности особой не чувствую. Иногда, конечно, очень бы пригодилась, а в целом обхожусь.
В полумраке мне проще оказалось взять ее за руку, потом я слегка обнял ее за талию, и она не отстранилась, но чуть позже сказала шоферу:
— Сначала на Переяславку, пожалуйста.
И дальше мы встречались каждый день. И так получалось, что на фоне наших целомудренных и культурных развлечений — театр, концерт, вечер в обществе — она находила время и способ, чтобы продолжать и галактическую тему. Я привык к этому, как к неизбежности, строго соблюдал правила и вполне уже профессионально ей подыгрывал. Сам Станиславский не мог бы бросить мне своего грозного «Не верю!».
Я послушно запоминал все ее инструкции, правила техники безопасности и прочее, задавал глубокомысленные вопросы. Даже спросил однажды, когда мы сидели у костра на даче одного из знакомых:
— А вот нескромный вопрос, Ира, — за мой героизм и мужество, проявленные при выполнении особо сложного задания, мне что-нибудь будет? Рукопожатие перед строем или премия в размере месячного оклада? Я однажды в чине лейтенанта воздушно-десантных войск уже участвовал в решении мировых проблем. Удостоен медали «За отвагу». А у них с этим как?
Ирина сбоку посмотрела на меня с интересом. Как-то по-новому.
— Ну а, к примеру, какой награды ты бы хотел? Если допустить, что для них все возможно?
Я задумался. С детства люблю игру в желания.
— Да как тебе сказать? По Козьме Пруткову, зубочистка в бисерном футляре, данная нам в сувенир, несравненно дороже двух рублей с полтиною… Я человек не гордый, не честолюбивый даже. Таланта они мне не прибавят, какой ни есть, а мой, другого не надо, замки и сокровища вышли из моды, к высоким постам не стремлюсь, бессмертие, говорят, невозможно, а может, и не нужно. Вот если б мы с тобой дожили до свадьбы нашего младшего правнука и смогли бы там до утра танцевать «семь-сорок» без вредных последствий — я счел бы себя достаточно вознагражденным.
— Лет сто тебе тогда будет… — прикинула она, словно не заметив намека. — Ничего особенного. Мог бы и больше попросить.
— Я же говорю — я человек скромный. А если от щедрот добавят, возражать не стану.
— Да, действительно скромный, — повторила она, и я даже не понял, в похвалу или в осуждение она это сказала.
В моем желании, конечно, и еще одна хитрость была скрыта. Дожить до свадьбы правнука — это ведь не проблема моего личного долголетия…
Тут нас призвали к пельменям, и тема дальнейшего развития не получила.
А потом, наконец, настал день, когда Ирина решила, что все. Преамбула, она же увертюра, закончилась. Пора.
К переходу она меня полностью подготовила. Проинструктировала. Задание определила несложное. И дистанция предлагалась короткая. Каких-то двадцать лет всего, и то неполных.
Вот когда она все по полочкам разложила, разобъяснила все подробнейше, осталось, как говорится, только сдать документы и награды, вот тут у меня наконец что-то в душе нехорошо шевельнулось. Разговоры, приятные ночные прогулки, планы на будущее — все это конечно, здорово. Медленнее, чем мне хотелось бы, но отношения наши развивались. Но вот что будет, когда ничего не будет? В смысле, сорвется ее представление. Как мне тогда себя вести и в какие эксцессы все выльется? Эх, черт, надо было найти возможность где-то осторожно проконсультироваться… Вдруг с ней истерика выйдет или припадок какой? А может, и того хуже — «обманули дурака» и идиотский смех? Любой из этих вариантов сулил отвратительные минуты, которые предстояло пережить. А я даже в кино очень неловко себя чувствую, если знаю, что с героем какая-нибудь стыдная неприятность ожидается. Тоже, наверное, своего рода дефект психики.