Скитальцы

Грохались на пол бокалы и кувшины; причудливо изгибались серебряные вилки, придавленные лихим каблуком. Веером, как колода карт в руках шулера, летали по воздуху широкие юбки; от счастливого визга звенело в ушах. Хозяйка таверны, мудрая тощая старуха, отсиживалась на кухне и лишь изредка высовывала нос из своего убежища — знала, плутовка, что беспокоиться нечего, что господа гуарды богаты и щедры, что убытки возместятся с лихвой, а популярность заведения лишь возрастёт стократ…

После танцев гуляки умаялись — шум голосов несколько поутих, служанки, отдуваясь и на ходу поправляя неполадки в одежде, наполнили вином уцелевшие кувшины и принесли из кухни новые бокалы. Теперь, немного опомнившись, обе стыдливо опускали ресницы, соображая, не слишком ли вольно вели себя до сих пор; одновременно в душе у каждой таилась горячая надежда на что-то неясное, несбыточное — и всякий раз, когда запылённый ботфорт будто ненароком касался маленькой ножки, эта надежда, вспыхнув, заливала краской юные лица и нежные шеи.

Девушек звали Ита и Фета, и немудрено, что подвыпившие гуляки то и дело путали их имена; впрочем, многие из гостей уже едва ворочали языком и не могли больше говорить комплименты. Страстные взгляды замутились, а вместе с ними понемногу угасла девичья надежда на несбыточное — когда в дверной косяк над головой Иты вдруг врезался тяжёлый боевой кинжал.

Сразу стало тихо; даже хозяйка высунула из своей кухни обеспокоенный лиловый нос. Гуляки оглядывались в немом удивлении, будто ожидая увидеть на прокопчённом потолке грозное привидение Лаш. Ита сначала раскрыла в недоумении рот — а осознав наконец, что случилось, уронила на пол пустой кувшин.

В воцарившейся тишине отодвинулся от стола тяжёлый стул; давя ботфортами черепки разбитого кувшина, к девушке неспешно приблизился некто, чей пояс был украшен пустыми кинжальными ножнами. Зловещее оружие извлечено было из дверного косяка; из толстого кошелька явилась золотая монета:

— Держи, красавица… Хочешь ещё?

Таверна взорвалась криками и хохотом. Господа гуарды — те, кто ещё в состоянии был двигаться — радостно колотили друг друга по плечам и спинам, радуясь такой удачной придумке своего товарища:

— Это Солль! Браво, Эгерт! Вот свинья, право слово! А ну, ещё!

Обладатель кинжала улыбнулся. Когда он улыбался, на правой щеке его у самых губ проступала одинокая ямочка; Ита беспомощно стиснула пальцы, не сводя с этой ямочки глаз:

— Но, господин Эгерт… Что вы, господин Эгерт…

— Что, страшно? — негромко спросил Эгерт Солль, лейтенант, и от взгляда его ясно-голубых глаз бедняжка Ита покрылась испариной.

— Но…

— Становись спиной к двери.

— Но… господин Эгерт… сильно выпимши…

— Ты что, не доверяешь мне?!

Ита часто замигала пушистыми ресницами; зрители лезли на столы, чтобы лучше было видно. Даже пьяные протрезвели ради такого зрелища; хозяйка, немного обеспокоенная, застыла в кухонных дверях с белой тряпкой наперевес.

Эгерт обернулся к гуардам:

— Ножи! Кинжалы! Что есть, ну!

Через минуту он был вооружён, как ёж.

— Ты пьян, Эгерт, — проронил, будто невзначай, другой лейтенант по имени Дрон.

В толпе гуардов вскинулся смуглый молодой человек:

— Да сколько он выпил?! Это же клопу по колено, сколько он выпил, с чего это он пьян?

Солль расхохотался:

— Верно! Фета, вина!

Фета повиновалась — не сразу, механически, просто потому, что не повиноваться приказу гостя у неё никогда не хватало смелости.

— Но… — пробормотала Ита, глядя, как в горло Солля опрокидывается, журча, винный водопад.

— Ни… слова, — выдавил тот, вытирая губы. — Отойдите… все.

— Да он пьяный! — крикнули из последних зрительских рядов. — Он же угробит девчонку, дурачьё!

Последовала возня, которая, впрочем, скоро стихла — кричавшего, по-видимому, переубедили.

— Бросок — монета, — пояснил Ите пошатнувшийся Эгерт. — Бросок — монета… Стоять!!

Девушка, попытавшаяся было отойти от дубовой двери, испуганно отшатнулась на прежнее место.

— Раз, два… — Солль вытащил из груды оружия первый попавшийся метательный нож, — нет, так неинтересно… Карвер!

Смуглый юноша оказался рядом, будто только и ждал этого окрика.

— Свечи… Дай ей свечи в руки и одну — на голову…

— Не-ет! — Ита расплакалась. Некоторое время тишину нарушали только её горестные всхлипывания.

— Давай так, — Солля, похоже, осенила незаурядная мысль, — бросок — поцелуй…

Ита вскинула на него заплаканные глаза; секунды промедления было достаточно:

— Лучше я! — и Фета, оттеснив товарку, встала под дверью и приняла из рук хохочущего Карвера горящие свечные огарки…

…Десять раз срезал клинок трепещущее пламя, и ещё дважды вонзался в дерево прямо над девичьей макушкой, и ещё трижды проходил на палец от виска. Пятнадцать раз лейтенант Эгерт Солль целовал скромную служанку Фету.

Считали все, кроме Иты — она удалилась на кухню рыдать. Глаза Феты закатились под лоб; меткие руки лейтенанта нежно лежали у неё на талии. Хозяйка смотрела печально и понимающе. У Феты обнаружился жар; господин Солль, обеспокоенный, сам вызвался проводить её в её комнату; отсутствовал он, впрочем, не так уж долго, и, вернувшись, встречен был восхищёнными, слегка завистливыми взглядами.

Ночь перевалила через наивысшую свою точку и вполне могла называться утром, когда компания покинула наконец гостеприимное заведение; Дрон сказал в спину пошатывающемуся Эгерту:

— Все матери в округе пугают дочек лейтенантом Соллем… Ты, пройдоха!

Кто-то хохотнул:

— Купец Вапа… Ну, тот богач, что купил пустой дом на набережной… Так вот, он привёз из предместья… молодую жену, и — что ты думаешь? — ему уже донесли… Бойтесь, говорят, не чумы и разорения, бойтесь гуарда по имени Солль…

Все захохотали, и только Карвер нахмурился, услышав упоминание о купцовой жене. Бросил сквозь зубы:

— То-то я думаю… Кто-то вякнул по простоте душевной, а купец теперь глаз не смыкает… Сторожит…

Он раздражённо тряхнул головой — видимо, купцова жена не первый день занимала его мысли, а ревнивый муж её успел досадить уже одним своим существованием.

Эгерт, пошатнувшись, остановился, и благостная рассеянность на его лице понемногу уступила место интересу:

— Врёшь?

— Если б врал, — отозвался Карвер неохотно. Похоже, разговор был ему в тягость.

Вся компания понемногу встала; кто-то заинтригованно хмыкнул.

Эгерт вытащил из ножен шпагу, свою знаменитую, древней работы шпагу, и торжественно объявил, обращаясь к узкому лезвию:

— Даю обет… Что купец не убережётся ни чумы, ни разорения, ни…

Последние его слова потонули в новом взрыве хохота. Карвер помрачнел и втянул голову в плечи.

Славный город Каваррен был столь же древен, сколь и воинственен. Ни в одном другом городе не жили бок о бок столько славных потомков древних династий; ни в одном другом городе не произрастало рядом такое количество генеалогических древ. Нигде более не ценились столь высоко отвага и умение владеть оружием — сравниться с этой доблестью могло разве что умение выращивать бойцовых вепрей.

Любой дом в Каваррене мог при необходимости выдержать натиск многосотенного войска — так крепки и толсты были стены, так неприступно темнели узкие окна, так много стальных шипов там и сям торчало из ворот и дверей. В подвале каждого дома бережно хранился целый арсенал разнообразнейшего оружия, а над крышей гордо развевалось украшенное бахромой знамя. На внешней стороне ворот обычно красовался герб, один вид которого обратил бы в бегство целую армию — так много там было когтей и зубов, горящих глаз и свирепо оскаленных пастей; сам же город был обнесён крепостной стеной, а ворота были снабжены столь угрожающими атрибутами, что, вздумай даже Харс-Покровитель Воинов атаковать Каваррен — лишился бы головы либо бежал без оглядки.

Но более всего Каваррен гордился своим элитным полком, полком гуардов. Стоило в хоть сколько-нибудь уважаемой семье родиться сыну, как отец тут же добивался зачисления розового крохи в славные воинские ряды. Ни одно празднество не обходилось без парада; улицы и без того спокойного городка неустанно патрулировались, кабачки процветали, а матери строго призывали дочерей к благоразумию, а время от времени случались и дуэли, о которых потом говорили долго и с удовольствием.