Год Черной Лошади

Она отказалась автоматически. Она почти испугалась, потому что вежливость вежливостью, и человеческое внимание делает Михелю честь, но вот ресторан «Кортес» в рамки сочувствия никак не вписывается. А потом ей стало обидно, что ей тридцать пять, а в ресторане «Кортес» она не была и, наверное, уже никогда не будет… К счастью, Михель повторил свое приглашение снова.

— …Вот вы говорите «красота, гармония»… А польза какая-то от этого есть?

— Конечно. Или тебе интересно, какая от красоты в этом мире польза?

— Нет… Вот, например… Вы говорите, что математика чуть ли не все на свете может… А вот что-нибудь такое, что всем людям полезно… Например, будущее предсказывать?

— А ты думаешь, что это всем людям полезно?

— Не знаю… Но математика может или нет?

— А что бы ты хотел узнать? Из будущего?

— Например, с каким счетом завтра наши с Германией сыграют.

— Продуют наши. Четыре-один.

— Да вы что! Не может быть!

— Ничего не поделаешь. Немцы сильнее. Чудес не бывает.

— Но с таким счетом — не может быть!

— Ну что ж, не может — так не может…

— Ростислав Викторович!

— Привет, Саша.

— Признайтесь — вы просто угадали счет?

— Ну конечно. Просто угадал.

— А… как?

— Повезло мне, вот и угадал.

Молчание.

— Ростислав Викторович, а может, вы меня сейчас обманываете?

— Господи, да в чем же?

— Может, вы не угадали вовсе, а математически предсказали?

— Может, и предсказал.

— Нет, я так не играю… Так угадали или предсказали?

— Много будешь знать…

— Ростислав Викторович! А в лотерею можете? Числа угадать?

— В лотерею не буду. Азартные игры… Знаешь, сколько народу погорело, лотерейные билеты по науке заполняя?

— Я ничего не буду заполнять! Тут розыгрыш будет через полчаса, я уже ничего не успею… Ради научного эксперимента — скажите, какие числа выпадут, а?

На другой день она позвонила Иришке. Та, как обычно, бурно обрадовалась, хотя поводов для веселья было не очень-то много: Игорешка лежал с тяжелым гриппом, а Офелию буквально позавчера дернул черт выяснять отношения с двумя ротвейлерами, в результате чего обе стороны изрядно пострадали.

— Послушай, — сказала Эмма, когда подробно обсуждены были и методы лечения Игорешки, и цены у разных ветеринаров, и наглость не в меру расплодившихся ротвейлеров. — А ваш репетитор… Игорек еще с ним занимается?

— Ну да, — сказала Иришка. — Только пропустили уже три занятия. Негоже занятого человека гриппом травить.

— Да, — сказала Эмма, внутренне решаясь. — А… как он вообще?

— Да все по-прежнему, — отозвалась удивленная Иришка. — А что?

— Ты никогда… — Эмма замялась, — не замечала за ним… ну, чего-нибудь такого?

Она хотела спросить: «Ты не замечала, что он будущее предсказывает?», но в последний момент придержала язык.

— Да он весь… такой. — Иришка, наверное, пожала плечами, потому что трубка, которую она удерживала обычно без помощи рук (была у нее такая привычка — мыть посуду, стирать или перекладывать вещи во время разговора по телефону) вырвалась и упала, так что Эмма услышала грохот, вскрик, ругательство и отдаленный голос Ивана.

— Хорошо хоть не в тазик, — сказала Иришка секундой спустя. — Так что я говорила?

— Игорешкин репетитор…

— А? Да, он такой, сумасшедший ученый, я же тебе… Что? Ой, Эммочка, извини, тут надо чего-то Игорешке, он лежит…

Распрощались. Эмма долго сидела перед немым телевизором, смотрела на экран, как смотрят в огонь камина, а рядом на столе лежал клочок бумаги — оторванный угол старой газеты, на котором в строчку записаны были шесть цифр, и каждое обведено красным фломастером.

Эмма не верила в невероятное. То есть она четко разграничивала «ту» и «эту» сторону воображаемого экрана. «По ту» сторону невероятное существует легально и потому приносит радость; если в невероятное «за дверью» Эмма верила, и с воодушевлением, то гадалки, штатные астрологи и экстрасенсы вызывали у нее раздражение и даже гадливость. Теперь — Ростислав. Росс. Предсказать результат матча — пусть даже скандальный, никем не ожидаемый результат — можно. Но сразу вслед за этим угадать шесть цифр лотереи?!

Эмма четырежды бралась за телефонную трубку — и четырежды клала ее обратно. Сквозь прозрачные голые деревья виднелась улица. Текли навстречу друг другу два потока — белых фар и красных огней. Из приоткрытой форточки пахло мокрой землей. По городу бродил призрак весны.

Тем временем в театре бушевали бури, проносились смерчи над лысинами и париками, и если Эмма не принимала в «революциях» участия, это еще не значило, что «революционеры» о ней забудут. В пятницу Эмму вызвал главреж. Это было тем более удивительно, что последнее десятилетие они общались очень скупо: «Здравствуйте», «До свидания», «Здесь вы выходите, Эмма Петровна, оцениваете партнера, всплескиваете руками и уходите в правую кулису».

Главреж предложил ей кофе и сигарету. Кофе Эмма взяла, от сигареты отказалась. Ей не хотелось курить.

— Эмма Петровна, — сказал главреж, затягиваясь. — Сколько вам нужно времени, чтобы ввестись в «Матушку»?

Эмма некоторое время хмурилась, пытаясь сообразить. Главреж комплексовал, что театр его существует «для горшечников», и лез из кожи вон, чтобы к титулу «детский» добавить еще и «юношеский». Искал ходы, готовил спектакли не то чтобы подростковые — совершенно взрослые; «Матушка» была его любимым проектом, шумным, перспективным, дорогостоящим. Репетиции длились уже полгода; через месяц была назначена премьера. Главную роль репетировала народная артистка Стальникова. Эмма не была занята в «Матушке». Кто-то ведь должен был тянуть на себе ежедневный детский репертуар — всех этих ежиков и белочек.

— На какую роль? — спросила Эмма после паузы.

— На главную, — сказал главреж и затянулся снова.

— Не понял, — сказала Эмма.

— А нечего понимать. — Главреж почесал сигаретой дно бронзовой пепельницы. — Стальникова уходит, она нашла себе работу поинтереснее, — и он страшно, желчно усмехнулся. — Она решила, что без нее спектакль не состоится… Тем не менее он состоится, Эмма Петровна. Понимаете?

— Нет, — сказала Эмма. — Это… это не моя роль.

— Это ваша роль, — мягко сказал главный. — Чего греха таить… Вы не до конца реализованы как артистка, да что там, совсем не реализованы… А между тем я прекрасно знаю ваш потенциал. Глубину вашей личности. Ваш темперамент… Вашу, в конце концов, дьявольскую работоспособность и абсолютную преданность театру. Собственно, именно поэтому я обратился к вам… потому что до спектакля месяц, и нужен не просто талант — нужна рабская работа, полная самоотдача… Кто, кроме вас? Кто еще есть из артисток среднего поколения — вашего плана? Еще Березовская, она одаренный человек, но это вечные больничные по уходу за ребенком, вы же понимаете… Короче говоря, Эмма Петровна, вы согласны?

Эмма молчала. Что чувствовала бы Золушка, если фея вломилась бы к ней, ногой распахнула двери, схватила за локоть и куда-то поволокла? А может быть, на театре феи только так и появляются?

— Подумайте, эта роль изменит вашу судьбу, — сказал главреж. — Это ваш шанс… Он приходит ко всем, но только избранные оказываются готовыми! Вы — готовы, Эмма Петровна?

— А если я откажусь? — тихо спросила Эмма.

Главный пожал плечами:

— Но вы же в штате. Вы штатный работник. Вы можете отказаться, но в этом случае администрация вправе решить, что вы не справляетесь. Может понизить тарифную ставку, например… Заметьте, я ничего не говорю об увольнении…

— Дайте, пожалуйста, сигарету, — попросила Эмма.

— Саша? Привет. Что-то ты давно не звонил, я уже тревожиться начал…

— Ничего, Ростислав Викторович… Просто много дел.

— А каких, если не секрет?

— Да так… Машины вот мою.

— Будь осторожней.