Где-то во времени

Расчесывая волосы, я вдруг подумала: "Я люблю тебя, Ричард!" Мое сердце сильно забилось от такой радости, что мне захотелось написать о своих чувствах. Если я этого не сделаю, то, вполне возможно, растолкаю тебя, чтобы это сказать, а мне ни в коем случае не хочется нарушать твой безмятежный сон. Я люблю тебя, мой Ричард. Так люблю тебя, что, будь я на улице, стала бы плясать и собрала бы толпу, и надерзила бы полицейскому, меня бы арестовали, и я бы совершенно опозорила себя из-за этого счастья. Я стала бы бить в барабан, дуть в рожок и расклеиватъ по всему миру плакаты, возвещающие о том, что я люблю тебя, люблю, люблю!

И все-таки, несмотря на все это, я не так счастлива, как хотелось бы, как могла бы быть. Мне все время мерещится какая-то подкрадывающаяся к нам тень. Почему наша любовь не в силах ее прогнать? Меня иногда посещает одна невыносимая мысль, которая отнимает у меня все силы. Мысль о том, что я потеряю тебя также внезапно, как ты пришел ко мне. Загадочно, как ты говоришь – под покровом теней и независимо от моей воли. Я так боюсь, любовь моя. Я воображаю себе ужасные вещи, и меня не отпускает тревога. Скажи мне, что не надо волноваться. Я знаю, что ты уже это говорил, но продолжай повторять – снова и снова, – пока страх не будет смыт приливом твоих уверений. Уверь меня, что все хорошо. Меня без конца преследует страшное предчувствие, что нашей свадьбе помешает какая-то ужасная вещь.

Нет, надо прекратить этот мрачный ход мыслей и думать только о нашей любви. Мы предназначеныдруг другу и никому другому. Я знаю, что это правда. Сегодня ночью я, кажется, в точности узнала, что такое любовь. (Теперь я могла бы в совершенстве сыграть Джульетту.) Это ключ ко всем сердцам, и твоя любовь навеки отомкнула мое сердце. Для меня этот мир начинается и кончается тобой.

Не буду ничего больше писать. Спокойной ночи, любимый. Может быть, в эту самую минуту ты видишь меня во сне. Надеюсь на это, ибо люблю тебя всем сердцем и душой. О-о, быть бы мне в этом сне!

Я сейчас слишком утомлена, чтобы написать еще хоть слово. И все же, перед тем как уснуть, напишу еще три.

Я тебя люблю.

Элиза».

Сквозь слезы радости я проследил взглядом до ее приписки. «P. S. Я люблю тебя, Ричард». Заглянув в следующий листок, я улыбнулся еще шире. «P. P. S. Не помню, упоминала ли я об этом».

Потом моя улыбка пропала. Она написала что-то еще.

«Я не хотела писать об этом, но чувствую, что должна. Когда я вешала в шкаф твой сюртук, из внутреннего кармана выпала пачка сложенных листков. Я не собиралась их читать (и не стала бы без твоего разрешения), но нечаянно увидела некоторые из строчек. У меня такое чувство, что там заключается ответ на тайну твоего появления, и я надеюсь, в свое время ты расскажешь мне, о чем написал. Но это не изменит моей любви к тебе. Ничто не изменит.

Э.»

Теперь я описал все случившееся до этого момента. И, пока писал, пришел к следующему решению. Я никогда не покажу ей то, что написал. Сейчас я оденусь, выйду на улицу, захватив с собой спички, и где-нибудь на берегу сожгу эти странички, а потом ветер развеет их пепел. Она поймет, когда я скажу ей, что сделал это для того, чтобы удалить единственный оставшийся между нами барьер, дабы ничто и никто в этом мире не могло когда-либо разлучить Элизу и Ричарда.

Тихо поднявшись, я отнес письмо и свои записи к шкафу, сложил листки и вместе с письмом засунул их во внутренний карман сюртука.

В течение нескольких минут я разрывался между побуждением немедленно начать осуществление своего плана и желанием вернуться в постель, чтобы снова быть рядом с теплом любимой. Подойдя к кровати, я стал смотреть на Элизу. Она спала сладко, как дитя, закинув одну руку на подушку. Щеки оттенка лепестков розы, полуоткрытые губы. Необоримое желание склониться над постелью и поцеловать эти губы придало мне решительности. Я так сильно обожал ее, что не мог успокоиться, пока не прервется последний контакт с моим прошлым. Повернувшись, я снова подошел к шкафу и стал одеваться.

Я посмотрел в зеркало, и передо мной возникло отражение мужчины из 1896 года – правда, с синяками на лице и налитым кровью левым глазом. Я надел нижнее белье и носки, рубашку и брюки, потом ботинки. Повязал галстук, надел сюртук и причесался: передо мной стоял отраженный в зеркале Р. К. Кольер, эсквайр. Одобрительно улыбнувшись, я кивнул ему.

«Больше никаких сомнений, – сказал я себе. – Ты принадлежишь настоящему».

Подойдя к письменному столу, я взял свои часы и положил их в жилетный карман. Теперь я был готов. Стараясь не шуметь, я с улыбкой пересек комнату, на ходу взглянув на Элизу.

– Вернусь через минуту, любимая, – прошептал я.

Осторожно отперев дверь, чтобы не разбудить Элизу, я вышел из комнаты. Бесшумно притворив, но не заперев дверь, я двинулся прочь, намереваясь скоро вернуться. Идя через общую гостиную, я что-то напевал. Потом направился в сторону открытого дворика.

Я только-только начал сворачивать налево, когда краем глаза заметил какое-то движение справа и бросил взгляд в том направлении. С сильно бьющимся сердцем я резко развернулся и оказался лицом к лицу с Робинсоном, который остановился как вкопанный.

Выражение его лица было ужасно: едва увидев его, я понял, что он вернулся, чтобы меня убить. Бросившись вперед, я сцепился с ним, изо всех сил удерживая его за правое запястье. Его лицо точь-в-точь походило бы на неподвижную каменную маску, если бы не пульсирующая жилка у правого глаза. Он ничего не говорил, оскалив стиснутые зубы, прерывисто, со свистом, дыша и силясь достать из правого кармана сюртука пистолет, который там был – я это знал.

– Вы не сможете меня убить, мистер Робинсон, – медленно и внятно произнес я. – Я пришел из будущего и знаю о вас все. Вас не повесят за убийство, ибо вам предначертано через двадцать лет утонуть в Северной Атлантике.

Эти слова сильно огорошили его, дав мне необходимый шанс. Я изо всех сил толкнул его, и он отлетел назад и упал. Развернувшись, я бросился назад в гостиную и подбежал к двери комнаты Элизы. Войдя, я притворил дверь и тихо запер ее на замок. У меня сильно закружилась голова. Пришлось прислониться к стене. Сердце у меня билось так сильно, что я с трудом дышал. Мне послышался топот его ног в гостиной, и я испуганно подался назад. Что он теперь предпримет? Станет колотить в дверь, пока не разбудит Элизу? Прострелит замок и набросится на меня? Я развернулся и, спотыкаясь, побрел к кровати, на которой спала любимая. «Не буди ее», – остановил меня внутренний голос. Подумав, я неуверенно двинулся к шкафу. Казалось, легким не хватает воздуха. Теперь ко мне полностью вернулось ощущение дезориентации. Надо было лечь к ней в постель и прижать ее к себе.

Начав снимать сюртук, я пристально смотрел на дверь. Он не вламывался и не стучался, чтобы его впустили. Почему? Потому что знал, какова будет ее реакция? Я вдруг посмотрел вниз, нащупав под правым боковым карманом сюртука что-то твердое и круглое. Дырка, подумал я. Одна из монет, полученных на сдачу в аптекарском магазине, завалилась за подкладку.

Я понимал, что доставать ее не так уж и важно, и этот факт будет преследовать меня до самого конца. Но все же что-то заставило меня залезть в карман, трясущимися пальцами ощупывать его, пока я не нашел дырку, затем другой дрожащей рукой подталкивать монетку вверх, пока она не коснулась кончиков моих пальцев. Ухватив, я вытащил ее и взглянул.

Это была монета в один цент 1971 года выпуска.

В этот момент внутри меня начало собираться нечто темное и ужасное. Понимая, что это такое, я попытался отбросить от себя монету, но не мог от нее избавиться, словно в ней заключался какой-то жуткий магнетизм. Я с нарастающим ужасом смотрел, как она с кошмарной настойчивостью липнет к моим пальцам. Ни осознать это, ни разрушить наваждение я был не в силах. Я почувствовал, что начинаю задыхаться и дрожать под натиском обрушившегося на меня студеного облака. Сердце мое продолжало медленно и страшно колотиться, пока я тщетно пытался закричать, чувствуя, как звуки намертво застревают у меня в глотке. Я пронзительно закричал, но лишь мысленно.