Страница 44 из 81
— Это ты, Геракл? — услышал он тихий шепот Сирийца…
— Геракл пошел за Карийцем, — ответил Алиатт.
Они замолчали, напряженно прислушиваясь.
Наконец появился Геракл с Карийцем. Геракл достал что-то из-за пояса рубахи и долю возился с дверью.
— Ну-ка, ты, новичок, берись… помоги!.. — послышался сдержанный шепот Геракла. Алиатт понял, что обращаются к нему.
Он нащупал рукоять короткого ломика, который Геракл старался просунуть в узкую щель между дверью и косяком.
— Нажимай крепче, только не резко, чтобы но было шума, — объяснял Геракл. — У них там засов на двери сделан непрочно, да я его еще давно попортил… Сломать его нетрудно: только бы не загремел…
— Ну, молодец, — похвалил богатырь Алиатта, когда дверь, наконец, была открыта. — Руки у тебя, как клещи. Я уже думал — одному придется справляться! Кариец после сегодняшней колодки еле руками шевелит, а этот слабоват для такого дела.
Он кивнул в сторону Сирийца.
Темными улицами они добрались до высокой стены. Дождались, когда по ее гребню прошел очередной дозор и, цепляясь за выступы, — стена была сложена неровно, на скорую руку, в кладке часто попадались даже надгробные памятники, — забрались наверх.
Геракл и Алиатт помогали Карийцу. Сириец лез вперед, указывая дорогу. В тот момент, когда он уже прикрепил заранее припасенную веревку к одному из зубцов и спустил ее вниз с внешней стороны, на гребне стены раздались тяжелые шаги, звон оружия и показался тусклый свет фонаря. Часовой обходил порученный ему участок стены.
— Вот и попались! — упавшим голосом прошептал Сириец.
— Погоди хныкать! — ответил Геракл.
— Алиатт, бери ломик и — за мной! — Геракл с неожиданной для своего огромного тела легкостью бесшумно скользнул навстречу часовому. Алиатт, сжимая ломик, последовал за ним.
— Кто идет? — крикнул часовой и осекся. Фонарь упал, послышался хрип и приглушенная возня.
Когда Алиатт подоспел на помощь, часовой лежал неподвижно, а Геракл стоял наклонившись над ним. Алиатт, неизвестно зачем, тоже наклонился над телом и потрогал жилу на виске. Она не билась.
— Да чего там! Готов! — прохрипел Геракл.
Внизу, под стеной, пробираясь через колючие кустарники, Алиатт последний раз взглянул на огромный город, где он был рабом всего один день. Впереди — свобода!
Антифонт — враг рабства
(С. Я. Лурье)
В доме Андокида ежегодно в памятный день спасения хозяина от гибели в битве устраивался пышный пир. Старший сын Леагор, лучший в Афинах знаток вин и кушаний, не пожалел средств, чтобы пир удался на славу. Здесь было и мясо драры, невиданной птицы из Азии, и замечательного вкуса пиво из Фракии, и сладкое кушанье из особого вида тростника, приготовляемое в Индии. Были приглашены актеры и танцовщицы. Ручные павлины важно расхаживали среди гостей. В числе гостей был сам Перикл — первый человек в Афинах. Старик хозяин жаловался Периклу на своего младшего сына Антифонта: «Мальчик способный, по не хочет учиться». Чтобы мальчик изучал судебные законы своей родины, старик пригласил лучшего в Афинах учителя, но Антифонт не хочет заниматься, постоянно огорчает учителя и задает ему нелепые вопросы. А мальчик одарен и пишет стихи немногим хуже самого Еврипида.
Перикл заинтересовался рассказом и пожелал услышать стихи мальчика. Юный Антифонт вышел на середину комнаты и стал декламировать стихи собственного сочинения.
Когда бы был умен родитель мой,
Меня учить наукам он не стал бы,
Но сделал бы выносливым и сильным,
Чтоб я среди несчастий, бед и бурь
Мог выстоять с спокойным, твердым сердцем.
Он лучше б научил меня искусству,
Подобно зверю, голод выносить,
Одной водою жажду утоляя,
Ни холода, ни зноя не бояться
И тени не искать, таясь от солнца.
Но, точно сон, проходят годы детства.
Судьба превратна: может так случиться,
Что скоро мне придется это все
Перенести. Искусство же Орфея
[32]
И сладкий голос Муз не могут брюха
Наполнить и унять! Желудок нам
Свои диктует строгие законы.
— Стихи звучны, — сказал Перикл. — Но откуда у тебя такие мысли? Твои родители богаты, тебе никогда не придется переносить то, о чем ты говорил. И почему ты не хочешь изучать законы нашей страны?
— Если отцовское богатство сохранится и моя доля перейдет ко мне, я буду богат и без изучения законов. А если случится беда и я стану бедным, знание законов мне не поможет.
— Каждый гражданин, как бы он ни был беден, должен знать законы своей страны.
— Но я не понимаю, что такое закон! Не можешь ли ты объяснить мне, что это значит?
— Конечно, могу, — ответил Перикл. — Это совсем просто. Закон — это все, что народ, собравшись вместе, постановляет, решает и записывает, что следует и чего не следует делать.
— Но не потому ли хорош закон, — спросил Антифонт, — и не потому ли мы подчиняемся ему, что он учит нас делать хорошее, а не плохое?
— Клянусь Зевсом, юноша, только поэтому!
— Ну, а если сходятся на собрание для вынесения письменных постановлений лишь немногие богатые люди, там, где у власти не демократия, а олигархия?
— Все то, — ответил Перикл, — что постановит и письменно изложит высшая власть в государстве, называется законом.
— Значит, если тиран захватит власть в государстве и станет предписывать гражданам, что им делать, это тоже закон?
— Да, если это предпишет тиран, пока он у власти, это тоже закон, — отвечал Перикл.
— Ну, а что же такое насилие и беззаконие, Перикл? Не будет ли беззаконием такое положение, когда сильнейший притесняет слабейших, заставляя их не путем убеждения, а путем насилия делать, что ему угодно?
— Именно так, — сказал Перикл. — Я беру обратно свои слова относительно тирана. Издаваемые тираном приказы не законы, а беззаконие.
— Но почему же? Ведь люди, которые имеют власть при тиране, одобряют его приказы, а до остальных ему нет дела.
— Как это нет дела? — вспылил Перикл. — Все, к чему небольшая кучка людей вынуждает народ против его воли, — насилие, а не закон!
— Но ведь у нас, в Афинах, — возразил Антифонт, — большая часть населения — рабы и метеки. А разве их приглашают на народное собрание; разве, когда народное собрание принимает законы, оно спрашивает у рабов и метеков, одобряют ли они эти законы? Значит, ваши постановления, согласно твоим же словам, не законы, а беззаконие и насилие!
— Ловко сказано, — недовольно ответил Перикл. — Ты искусный спорщик, но какие же уважающие себя граждане станут спрашивать мнение рабов? В молодости я тоже был силен в подобных спорах; я также умничал, как ты теперь.
— Как жаль, что я беседую с тобой теперь, а не тогда, когда ты был молод! — скромно сказал мальчик.
Старик Андокид, желая перевести неприятный для Перикла разговор на другую тему, сказал Антифонту:
— Обычно на пирах мальчики не философствуют, а, взяв в руки ветку лавра, поют что-нибудь поучительное из трагедии. Спой хотя бы из трагедии любимого тобой поэта Еврипида песнь о том, как надо «чтить богов бессмертных, родителям почтенье воздавать», дальше ты сам знаешь.
— Хорошо, я спою из Еврипида, но не эту, а другую песню.
И, взяв лавровую ветвь в правую руку, мальчик стал петь: