Волчье семя

  Лицо Сожженного искривила страдальческая гримаса, он сделал шаг назад, потом второй, оттолкнулся от брусчатки и помчался прочь, не касаясь земли. Следом за Господом помчались архангелы, и только один, роняя перья из разрубленного Когтем крыла, неуклюже прыгал по земле и никак не мог взлететь, пока Отто сильным пинком не помог неудачнику набрать высоту. Пламя разом исчезло, словно его и не было, веревки упали, и Отто еле успел подхватить девочку, в изнеможении валящуюся на землю.

  - Я еще вернусь... - донесся издалека совсем уже нестрашный голос.

  - Не вернешься, - прошептала Эльза. - Не вернешься. Ларг сильнее...

  ***

  Белка закричала, когда ложка была вырезана, а суп почти сварился. Закричала страшно, с надрывом, как будто от нее отрезали кусочки. Так орал мечущийся в бреду Грец, там, на хазе, перед самой смертью. Урка тогда уже считай, мертвый был. В брюхо ему прилетело знатно, удивительно, что до хазы дополз, пусть и с помощью Когтя. Но уходил тяжело, мечась в бреду, прося пить и богохульствуя на четырех языках. Умный был Грец, знающий...

  Коготь, чудом не перевернув котелок, бросился под елку. Белка металась, пытаясь сбросить одеяло, и то стонала, то кричала жалобно и страшно. Дышала часто, с хрипом выбрасывая из себя воздух и жадно, большими глотками захватывая новый. Словно это была каша или густой кисель. Жар, исходивший от девочки, ощущался даже у входа. Коготь схватил подругу, прижал к себе и, гладя по волосам, зашептал:

  - Всё хорошо, Эльза, всё хорошо!.. Я здесь, слышишь!.. Не уходи от меня, не надо!.. Эльза, пожалуйста!..

  Белка протяжно застонала, потом рывком прильнула к нему, уткнувшись головой в плечо, и затихла, с неожиданной силой сдавливая Когтя скрюченными пальцами. Короткий ежик отрастающих волос через рубаху больно колол кожу. Горячее частое дыхание обжигало грудь.

  А он нежно гладил ее по голове, продолжая шептать:

  - Всё в порядке, Эльза!.. Всё хорошо!.. Я с тобой!..

  Твердое, словно сведенное судорогой тело понемногу расслабилось, дыхание выровнялось, пальцы девочки перестали врезаться в бока острыми сучками. Коготь не столько понял, сколько почувствовал: самое страшное позади. Вроде, даже жар спал.

  - Ты вернулась... - шепнул он.

  - Ларг сильнее... - сказала вдруг Эльза. - Отто, мы победили... Мы его прогнали...

  - Кого? - не понял Коготь.

  - Господа. Он плохой, Отто! Функи врут, Господь не добрый. Он сердитый и злой! Он... Он... Функи всё врут... Хотел меня сжечь... А вы его побили... Ты и Медвежонок... И прогнали... Ларг сильнее...

  'Сон, - догадался Коготь. - Просто страшный сон...'.

  - Всё хорошо, Белка, - его рука еще раз прошла по коротеньким волосам. - Конечно, прогнали. А еще раз сунется - перо в печень схлопочет! Как Свин и Гундосый!

  - Кто это? - удивилась девочка.

  - Скелет с Амбалом, - пояснил Коготь. - Это они тебя сдали за ларга, уроды! Еще на Медвежонка наехать пытались!

  - Ты их убил? - спросила девочка.

  Коготь хотел подробно расписать свой подвиг на площади, но вовремя вспомнил, как пугают Белку такие рассказы.

  - Да, - просто сказал он. - Они заслужили.

  - Правильно, - согласилась Белка. - Этих - правильно. А больше не убивай, ладно? Только если Господь придет.

  - Или функи.

  - Или функи.

  - Или куница.

  Белка задумалась.

  - Нет, куницу не надо. Она меня у функа отобрала. И накормила. Вымыла, - Эльза оживилась. - Знаешь, это так здорово! Большущая лохань! Воды до краев полная! Теплой-теплой! Горячей даже! Ты сидишь, а тебя моют...

  - Медвежонок найдет избушку, - сказал Коготь, - там обязательно будет лохань. Нагреем воды и вымоем тебя.

  - Так нельзя, - не согласилась Белка. - Вы мальчики!

  - Верно, - согласился Коготь. - Придется куницу звать. 'Приходи, тетя куница, помой Белку и обратно уходи'! А она тебе волосы опять отрежет.

  Эльза грустно вздохнула:

  - Правильно отрезала. Они перепутались все. И трактирные говорили, вши там завелись. На киче.

  - А чего ж плакала тогда?

  - Жалко же... - пропищала Эльза. - Не убивай куницу, пусть живет!

  - Ну пусть живет, - согласился Коготь и вдруг, хлопнув себя по лбу, вскочил, мазнув макушкой по 'потолку'. - Суп!

  Помчался к прогоревшему костру. Похоже, Господь и впрямь испугался Медвежонка: дрова прогорели, но суп не выкипел и не убежал. Более того, доварился и почти не остыл. Самое оно хавать!

  Коготь, не жалея, бухнул в котелок сметаны и протянул Белке новую ложку.

  - А ты? - спросила девочка.

  - Я сытый, - соврал паренек. - Ешь, давай!

  И с таким удовольствием наблюдал, как она с аппетитом уплетает похлебку, что не заметил, как сзади раздвинулись ветви, и внутрь просунулась мохнатая голова.

  - Нашел, - сказал Медвежонок. - Правда, не избушка, а пещера. Но теплая...

Глава 46

  Гулко бухнул тревожный колокол, если можно так назвать висящую рядом с воротами здоровенную бронзовую посудину, по которой в случае опасности колотили, чем попало, чаще всего мечом или топором. Как только не порубили за долгие годы?! Ядвига уверяла, что помнит приспособление, сколько и себя! Да и количество вмятин и зарубок на позеленевших боках подтверждало дочкины слова. Но гулкое, сволочь!

  Хюбнер выглянул в окно, более напоминавшее бойницу. И что тут разглядишь? Заборчик вокруг маетка больше стену напоминает, ворота люди Анджея успели закрыть, а сами с луками и арбалетами расселись по жердочкам, что твои куры. 'Жердочки', конечно, не совсем 'жердочки', но не мог Хюбнер всерьез воспринимать деревянные укрепления. Как бы они ни походили на настоящие! Впрочем, жолнежи сраками своими обзор еще хуже сделать не могли: что за ними ни хрена не разглядишь, что без них. Всё одно придется тащиться под дождь.

  Арнольд накинул плащ и вышел во двор. Ядвига тоже появилась на крыльце, но мокнуть не спешила: стояла под крышей со скучающим видом, словно происходящее ее не касалось. Как всегда, в кожаных штанах и куртке, волосы убраны в 'конский хвост', меч на боку. Хитрюга успел убедиться - не для украшения висит.

  - Дюжины две конных, - доложил Хюбнеру сержант. - Или чуть больше. Говорят, шановного пана друзяки закадычные.

  Докладывал-то пану, но так, чтобы паненка, без усилий расслышала каждое слово. Ну, к Анджею вопросов нет, сам бы на месте сержанта так делал: и актера, что роль хозяина играет, не обидеть, тем паче неплохой мужик вроде, и истинную владелицу вниманием не обойти.

  Не соврала девчонка, любила ее дворня. Начиная от сержанта, и кончая последним поваренком. Но правды ради, не стоит забывать, что со своими людьми Ядвига говорила куда вежливее, чем с новоявленным папашей, не говоря уже об остальных представителях шановной шляхты. На последних Арнольд насмотрелся на третий день после прибытия в маеток. Сбежались, видишь ли, стервятники, доказывать 'неавтопердичность' пана Мариуша. Именно так и выразился дюжий пан Войцех Новак, верховодивший в этой компании.

  Вот тут дочурка и отвела душу! За каждую лишнюю или неправильную буковку вылила на голову несчастного знатока салевы по ушату словесных помоев, при этом ни разу не повторилась, а самым вежливым оказалось предложение пану Новаку вакантного места жеребца пана Леха! А то кобыл по весне брюхатить некому... Обитатели маетка к речевым изыскам хозяйки отнеслись равнодушно, разве что сержант одобрительно покрякивал в наиболее соленых местах, да отец Тадеуш, окормляющий окрестные владения еще со времен отца покойного Ляха, заблаговременно заткнул уши специально приготовленными пробочками. Сам пан Войцех почему-то разнервничался, вследствие чего дело не обошлось без 'Божьего Суда'. Но поскольку мечом шановний пан владел еще хуже, чем салевой, вместо поединка получился фарс, названный Ядвигой 'поркой грязной свиньи'. И то сказать, в грязи Новак вывалялся изрядно, а плеть... ну, не пачкать же хороший клинок об эту падаль! Остальные страждущие опекунства мгновенно растеряли всякое желание общаться с невоспитанной девчонкой, и вопрос о 'автопердичности' решился сам собой.