Адский дом

Ничего не приходило на ум, и он решил подумать о другом. Что еще произошло в церкви? Оторванный кусок обоев. Медальон — разлетевшись на части, он сложился в нечто вроде наконечника копья, указывающего на алтарь. А на алтаре лежала раскрытая книга.

— Боже! — Его голос дрожал от нетерпения. Он был так близко, так близко. «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его». «Себялюбие», — снова всплыло в уме. «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его». Себялюбие. Он замер, но его чувства воспряли от осознания: он почти у цели. Что-то тут есть, но что? «Если правый глаз твой...»

— Лента! — вскричал Фишер.

Он повернулся и кинулся к двери. Эдит бросилась следом, но, когда она выбежала на лестничную площадку, он был уже на полпути и несся вниз огромными прыжками. Эдит, как могла скорее, спустилась и побежала через вестибюль.

Фишер был уже за столом в большом зале и слушал магнитофон. Эдит невольно закусила губу, услышав голос Лайонела: «...вызвавшее в организме шок». Фишер что-то проворчал и, покачав головой, нажал на кнопку перемотки, чтобы отмотать ленту назад, а потом снова пустил воспроизведение. «Динамометр — тысяча четыреста шестьдесят», — проговорил голос Лайонела. Фишер с нетерпеливым возгласом отмотал еще назад и снова нажал на кнопку воспроизведения, «убирайтесь из этого дома, пока я не убил вас всех!» Фишер с рычанием снова отмотал назад и снова пустил воспроизведение. «Здесь слишком долго, — проговорила Флоренс, якобы голосом своего индейского проводника. — Не слушай. Не понимай. Слишком много болит внутри». Дальше последовала пауза. Фишер, сам того не сознавая, наклонился над столом и напрягся. «Границы. Нации. Крайности. Не знаю, что это значит. Крайности и границы. Пределы и крайности».

Эдит вздрогнула от его дикого радостного вопля. Фишер отмотал ленту назад и снова запустил воспроизведение. «Крайности и границы. Пределы и крайности». Фишер схватил магнитофон и торжествующе поднял его над головой.

— Она знала! — вскричал он. — Она знала! Знала! — И швырнул его через зал.

Не успел магнитофон упасть на пол, а Фишер уже с криком «Ну, держись!» бежал в вестибюль.

Он пронесся через вестибюль и коридор, за ним мчалась Эдит. С воем идущего в атаку индейца он распахнул двери в церковь и ворвался внутрь.

— Беласко! — проревел Фишер. — Я снова здесь! Убей меня, если можешь! — Следом вбежала Эдит. — Мы оба здесь! Прикончи нас! Не бросай дело на половине!

Повисло тяжелое молчание, и Эдит услышала, как странно Фишер дышит.

— Давай, — пробормотал он себе под нос.

И вдруг закричал:

— Давай же, вшивый ублюдок!

Взгляд Эдит перескочил на алтарь. На мгновение она не поверила собственным ушам. Потом звук стал громче, яснее, отчетливее.

Это был звук приближающихся шагов.

Она машинально попятилась, не отрывая глаз от алтаря, и не заметила, как рука Фишера удерживает ее. Затаив дыхание, Эдит смотрела на алтарь. Звуки становились с каждой секундой громче. Пол затрясся, как будто приближался невидимый гигант.

Эдит заскулила, вырываясь от Фишера. Грохот шагов уже почти оглушал. Она попыталась зажать уши руками, но смогла поднять лишь одну руку. Вся церковь дрожала от звука шагов, которые все приближались и приближались. Эдит рванулась назад, и ее панический крик заглушили звуки грохочущих шагов великана. Все ближе, ближе. «Сейчас мы умрем», — подумала она.

— Сейчас мы умрем!

Она выкрикнула это и невольно зажмурилась, когда церковь сотряслась от взрыва.

Но от мертвенной тишины тут же открыла глаза.

Разинув рот, Эдит отпрянула назад, но Фишер удержал ее.

— Не бойтесь. — Его голос дрожал от возбуждения. — Это особый момент, Эдит. Раньше никто никогда не видел его рыла, разве что перед смертью. Приглядитесь хорошенько, Эдит. Познакомьтесь с Эмериком Беласко, Рычащим Гигантом.

Эдит с замиранием сердца посмотрела на фигуру перед собой.

Весь в черном, с широким белым лицом, обрамленным черной как смоль бородой, Беласко был огромен. Его зубы, обнажившиеся в дикой улыбке, были клыками зверя, а зеленые глаза светились дьявольским светом. Никогда в жизни Эдит не видела такого злобного лица. Поглощенная мертвенным страхом, она не понимала, почему их еще не убили.

— Скажи-ка мне кое-что, Беласко, — сказал Фишер, и Эдит не поняла, что ощутила от его наглого, оскорбительного тона — облегчение или страх. — Почему ты никогда не выходишь отсюда? Почему ты, по твоему собственному выражению, «избегаешь солнечного света»? Тебе все равно? Или лучше прятаться в тени?

Фигура двинулась к ним. Эдит быстро попятилась, но с ужасом увидела, как Фишер шагнул вперед.

— Ты ходишь неестественной походкой, Беласко, — сказал он. — Тебе тяжело двигаться, верно? — И вдруг резко, пронзительно крикнул: — Верно, Беласко?

Эдит разинула рот.

Беласко остановился. Его лицо пылало гневом, и это почему-то казалось яростью крушения.

— Посмотри на свои губы, Беласко, — все наступая, сказал Фишер. — Их свело судорогой. Посмотри на свои руки. Судорогой их прижало к бокам. Что это, Беласко? Это потому что ты жулик? — В церкви прозвенел его насмешливый гогот. — Рычащий Гигант! Ты? Не смеши меня! Ты хреновый артист! Да ты просто недомерок!

У Эдит захватило дыхание. Беласко попятился! Трясущимися руками она протерла глаза. Но это была правда. Он действительно казался меньше.

— Порочный? — сказал Фишер. Он непрестанно надвигался на Беласко с неумолимой враждебностью на лице. — Ты, смешной маленький ублюдок?

Он окаменел, когда из губ сжимающейся фигуры в черном вырвался крик. Какое-то мгновение Фишер никак на это не реагировал, но потом на его лицо вернулась издевательская улыбка.

— О нет, — сказал он и покачал головой. — Нет, ты не можешь быть таким маленьким.

Фишер снова двинулся вперед.

— Ублюдок! Это тебя так взволновало? О Беласко. Какой ты действительно малыш. Просто смешной ползучий клоп, а не призрак. Ты не был гением. Ты был психом, подонком, извращенцем, недотепой, неудачником. И в придачу ублюдком, незаконнорожденным недомерком. БЕЛАСКО! — взревел Фишер. — Твоя мать была шлюхой, потаскухой, сучкой! А ты был ублюдком, Эмерик! Маленьким, смешным высушенным ублюдком! Ты слышишь меня, порочный Эмерик? Ублюдком, ублюдком, УБЛЮДКОМ!

Эдит зажала уши, чтобы не слышать отвратительного вопля, потрясшего воздух.

Фишер вдруг остановился, звук стер с его лица ярость. Он уставился на смутную фигуру за алтарем — съежившуюся, с крысиной мордой, побитую, — и ему послышался голос Флоренс, шепчущий в голове: «Совершенная любовь изгоняет страх». И вдруг, несмотря ни на что, ему стало до боли жалко стоящую перед ним фигуру.

— Бог тебе в помощь, Беласко, — сказал Фишер.

И фигура исчезла. Еще долго слышался ее крик, как будто кто-то падал в бездонную пропасть, он медленно затихал, пока в церкви не воцарилось молчание.

Фишер прошел за алтарь и посмотрел на стену за оторванными обоями.

Он улыбнулся. Ведь она показала ему это — если бы он только догадался!

Наклонившись, Фишер надавил на стену. Со скрипом и грохотом она открылась.

Вниз уходила короткая лестница. Он обернулся к Эдит и протянул руку. Ничего не сказав, она прошла через церковь, обогнула алтарь и взяла его руку.

Они спустились вниз. Там была тяжелая дверь. Фишер толкнул ее плечом, и она открылась.

Стоя у входа, они посмотрели на мумифицированную фигуру, прямо сидевшую в большом деревянном кресле.

— Его так и не нашли, потому что он был здесь, — сказал Фишер.

Они вошли в маленькую сумрачную комнатку и подошли к креслу. Несмотря на чувство, что все закончилось, Эдит не могла удержаться от содрогания при виде темных глаз Эмерика Беласко, глядящих на них из царства смерти.

— Смотрите. — Фишер поднял кувшин.

— Что это?

— Не знаю точно, но... — Экстрасенс провел ладонями по его поверхности, и тут же пришел образ. — Беласко поставил его рядом с собой и заставил себя умереть от жажды, — сказал он Эдит. — Это было последнее деяние его воли. То есть при жизни.