Проклятый

— Уолтер, ко всем чертям, — взорвался я. — Это же не какое-то одухотворенное, прозрачное воплощение Джейн! Это не какая-то тепленькая, дружелюбная душенька, с которой можно миленько поболтать и посплетничать! Это холодный, грозный и опасный призрак со смертью в глазах и с волосами, трещащими, как пятьдесят тысяч вольт. Ты на самом деле хочешь предстать перед таким лицом к лицу? Ты на самом деле хочешь, чтобы Констанс ее такой увидела?

Уолтер Бедфорд сложил телескоп и положил его на стол. Когда он посмотрел на меня, медленно повернувшись, его глаза были полны грусти и он был близок к плачу.

— Джон, — со спазмами в голосе выдавил он. — Я готов на все, на самое худшее. Знаю, что это будет нелегко. Но наверняка ничто уже не будет так ужасно для меня, как тот день, когда нам позвонили и сказали, что Джейн уже нет. Этот день был наихудшим из всех.

— Я никак не могу тебя отговорить? — тихо спросил я.

Он покачал головой.

— Я все равно приду, приглашенный или нет.

— Тогда хорошо, — я прикусил губу. — Приходите завтра вечером. Сегодня я просто не могу ночевать дома, я слишком сильно боюсь. Но сделай для меня только одно.

— Все, что только хочешь.

— Хочу, чтобы ты предупредил Констанс, чтобы ты убедил ее, что она может увидеть что-то страшное, что она даже может очутиться в опасности. Не позволяй ей входить в этот дом убежденной, что она увидит ту же самую Джейн, которую она знала.

— Она же ее мать, Джон. Джейн перед матерью может вести себя совершенно иначе.

— Ну что ж, это возможно, — ответил я, не желая продлять нашу дискуссию.

Уолтер Бедфорд протянул мне руку. У меня не было выбора, и я пожал ее. Он похлопал меня по плечу и сказал:

— Огромное спасибо, Джон. Ты на самом деле не знаешь, что все это для нас значит.

— О'кей, увидимся завтра вечером. Только не приезжайте слишком рано, хорошо? Лучше всего около 23.00. И прошу еще раз, хотя бы предупреди Констанс.

— Что ж, я предупрежу ее, — уверил мистер Бедфорд и вышел из лавки с такой миной, будто только что узнал, что заработал миллион долларов.

14

Я сидел в лавке до четырех часов дня, и, несмотря на то, что было только начало марта и погода была паскудной, мои дела пошли довольно хорошо. Мне удалось продать большой мерзкий телеграф в корабельном исполнении двум педерастам из Дарьена, штат Коннектикут, которые радостно загрузили его в свой блестящий голубой олдсмобиль-фургончик, а один серьезный серебряноволосый мистер провел почти час, просматривая мои гравюры и безошибочно выбирая самые лучшие.

Заперев лавку, я пошел в бар «Бисквит» (прости меня, Боже) на кофе с пирожным. Там работали проклятые официантки, а одна из них, Лаура, была подружкой Джейн и могла разговаривать со мной так, чтобы не огорчать меня.

— Ну и как сегодня дела? — спросила она, ставя передо мной кофе.

— Неплохо. В конце концов, я продал этот корабельный телеграф, который Джейн так не терпела.

— Ох, эту мерзость, которую ты привез из Рокпорта, когда сам поехал на закупки?

— Вот именно.

— Ну, на будущее не покупай таких вещей, — предупредила Лаура. — Иначе дух Джейн начнет тебя пугать.

Я невольно скривился. Лаура присмотрелась ко мне, склонив голову, и спросила:

— Не смешно? Извини. Я не хотела…

— Все в порядке, — уверил я ее. — Это не твоя вина.

— Мне на самом деле очень неприятно, — повторила Лаура.

— Забудь об этом. Просто у меня плохое настроение.

Я допил кофе, оставил Лауре доллар чаевых и вышел на мороз. Проходя через рынок в Грейнитхед, я думал, что охотнее всего сел бы в машину и ехал бы всю ночь на запад, подальше от Массачусетса, назад, в Сент-Луис, а может, и еще дальше. Несмотря на непрестанный ветер, несмотря на близость океана, мне казалось, что Салем и Грейнитхед крайне малы, темны, стары и затхлы. Меня угнетал огромный вес минувших лет, всех исторических зданий, давно умерших людей, таинственных случаев из прошлого. Тяжесть ложащихся слоях и предубеждений, гнева и страдания.

И поехал на юго-запад, до улицы Лафайета, а потом свернул в Салем, проезжая мимо кладбища «Звезда Моря». День был исключительно солнечным, сильный свет отражался в окнах домов, в стеклах машин и яхт. Наверху, как серебряная игла, небо прошивал самолет, совершая круг перед посадкой на аэропорт Энерли, в пяти милях дальше.

Я включил радио. Радиостанция передавала…

Я доехал до улицы Чартер, напротив главного управления полиции, свернул вправо, в улицу Либерти и там запарковался. Потом я перешел на другую сторону, к Музею Победы, на площади Йет Индиа.

Салем был отреставрирован так же, как и Грейнитхед, а недавно восстановленная чистенькая площадь Ист Индиа была заново вымощена и украшена посреди фонтаном в форме японских ворот. С западной стороны площадь соединялась с длинным крытым торговым пассажем, где рядами стояли изысканные ювелирные магазины, обувные лавки и антиквариат. Подлинное здание 1824 года, известное как Ист Индиа Марин Холл, в котором находился Музей Победы, совершенно не подходило к этому окружению и торчало над всей площадью как родственник мафусаилового возраста, свежевыбритый, вычищенный и великолепно одетый на свадьбу пра-пра-пра-пра…-внука.

Я нашел Эдварда Уордвелла в отделе морской истории. Как в конфессионале, он сидел в обширной каюте яхты «Барка Клеопатры» 1816 года, читая учебник по аквалангу. Я постучал в деревянную стенку и завопил:

— Тут есть живая душа?

— О, Джон, — сказал Эдвард, откладывая книгу. — Как раз о тебе я и думал. Освежаю себе в памяти сведения о нырянии для начинающих. Выглядит так, что хорошая погода удержится до завтрашнего утра.

— Разве что боги бури смилостивятся надо мной и выслушают мои молитвы.

— Тебе нечего бояться, — уверил меня Эдвард. — Честно говоря, во время ныряния очень важно то, чтобы ты не боялся, а по крайней мере овладел страхом. Под водой боится каждый. Мы боимся, что не сможем дышать, боимся темноты, боимся запутаться в водорослях. Некоторые ныряльщики чувствуют страх даже перед подъемом. Но если ты сможешь немного расслабиться, то это может быть твоим великолепнейшим переживанием.

— Гмм, — заговорил я, так и не убежденный.

— Тебе не о чем беспокоиться, — успокоил меня Эдвард. Он снял очки и заморгал. — Я буду с тобой все время.

— Когда ты кончаешь работу? — спросил я. — Мне нужно с тобой поговорить.

— Мы запираем в пять, но потом нужно немного убрать. Это займет минут двадцать.

Я огляделся. За арочными окнами музея спускались сумерки. Приходила очередная ночь, время, когда мертвые из Грейнитхед могут посетить своих потерявших их близких. Время, когда снова могла появиться Джейн. Я собирался ночевать сегодня в Салеме, в мотеле «Под Боярышником», но у меня совершенно не было уверенности, что призрак Джейн может появляться передо мной только в моем доме.

— Пойдем что-нибудь выпьем, — предложил я. — Я иду теперь в «Корчму на Нарах». Может, встретимся там около шести?

— У меня идея лучше, — ответил Эдвард. — Иди в пассаж и представься Джилли Кормик. Она ведет наш корабельный журнал и завтра плывет с нами, поэтому так же хорошо вы можете познакомиться и раньше завтрашнего утра. Джилли руководит салоном под названием «Лен и кружева», наверно, шестая с края лавка под аркадами. Я приду туда, как только кончу работу.

Я вышел из музея и прошел через площадь Ист Индиа. Наступали сумерки, становилось все холоднее. Я энергично потирал руки, разогревая их. Меня миновала небольшая группа туристов. Одна из женщин громко сказала с носовым техасским акцентом:

— Разве здесь не чудесно? Я попросту чувствую атмосферу восемнадцатого века.

«Лен и кружева» был небольшим, элегантным и дорогим салоном, где продавали платья в стиле принцессы Дианы, с жабо, бантами, высокими воротниками и надувными рукавами. Черноволосая, ужасно плоская девица направила меня внутрь салона, показывая за себя длинным кроваво-красным ногтем; и там я нашел Джилли Мак-Кормик, которая как раз завязывала разноцветный, в веселых тонах пакет для какой-то пронафталиненной древней бостонской матроны в вылинявшей норке.