Страница 7 из 9
«Все слишком хорошо»…
Все слишком хорошо. Я этого боюсь. Все слишком хорошо. Так в жизни не бывает. На мотоцикле за автобусом плетусь. Не вскакиваю на ходу в трамваи. Все слишком хорошо. …Вот-вот сорвется капля — вдруг каплю обошел. Ах, это же не камень! Да, я иду к любимой на свидание. Хочу и не решаюсь побежать, как бы по ниточке иду, светящийся, чтобы себя не расплескать, не расплескать. Все слишком хорошо… Я это оценил! Вот стриж воздух стрижет. Вот жерех воду разбил. Через месяц здесь шел! Вдруг вспомнил — я привык, что все хорошо. И вмиг — холодок как будто вода — в семь часов утра за воротом! Скоро вздрогну. Крикну: — Да! Телефон прокаркает вороном.Дом водников
То — чить ножи-и, пилы, нож — ницы, топоры, стамески… У товарной пристани, на круче дом стоял. В зарослях колючих. Деревянный двухэтажный дом. Словно дот! В окнах ветки неводом свисали. Пауки плели на рамах сети. А соседки перед сном вязали рукавички, шарфики и сплетни. Ухал гром! Вода гудела в трубах. Ухал дом! Мерцал громоотвод. Грузчики орали песни в трюмах. Фонари мотались. Хлюпал плот. Темень. Пламя. Острая, как пламя,— память. Тополь — пламя за стеклом. Удалялся гром! Каркали растрепанные рощи. Листья падали в почтовый ящик. Коридоры в нашем доме были в виде расходящихся лучей. Их по две дощечки мыли от своих и до входных дверей. Шли дожди. На чердаке ржавели водосливы, бакены, крюки. Баржи разворачивались, ржали, ветры в уши дули. …Раньше в доме жили речники. Ослепляя ливнями, свободою, блеском дегтя, меди, кирпича, мир тянулся к солнцу пароходами, за стеной клубился и кричал: — То — чить ножи-и, пилы, нож — ницы… Мир творился в двадцати шагах. Детство — ах! — на цыпочки вставало и до отрочества доставало… И тогда — захватывало дух! И о том, как человек рождается, и за что сосед в тюрьме сидел, все, что от таких, как я, скрывается, все я знал. На все, на все смотрел. Убегал. Стучался к инвалиду, он читал мне «Теркина», «Гренаду». У плетня напротив островка мы тягали усачей на донки. У него была одна рука, две медали и четыре дочки. А еще я с тополем дружил, веселым и старым. Никуда он не спешил и «на вид» не ставил. Налетали грачи. Кричали. Красные ручьи мне в ладони сбегали. А однажды — весной под ветром сивизной отливали ветки, и качали свои тени, и рождались изображенья рыб, зверюшек, знакомых лиц, незнакомых носатых птиц. Удивительные мгновения — радость, жалость… Изменялись изображенья. И опять не являлись. Плыл в суденышке утлом оловянный солдатик. — Ой, утонет! — Не смейте! Утро. Я от крика вскочил с кровати. Люди. Дерево. Дворик. — На-по-и-ла! Бодро тюкал топорик. Органом хрипела пила. Вот окно заскрипело, пудовые выкатив груди. Вот оно закричало: — Намучились, милые, будет! Показалась головка. — Руби его, дядька, под корень — Бей! Зверела торговка. — Руби его, хлебом не кормит. — Заслонил помидоры. Всю жизню мою заслонил. Инвалид у забора костылем и зубами скрипел… А-а-а… Качнулась вершина, цепляясь когтями за воздух. С кручи в тину скатились колючие гнезда. …И приснился мне дятел, он в сердце мне клювом стучал. Дятел делался дядькой. И дядька мой тополь срубал. А потом инвалидом казался обрубок в тумане и кричал: — Вандализм! Помидоры вы! Дряни! Сам себе я приснился большим, почерневшим, усталым… — Надорвался, смирился! — мне дерево детства кричало. И пылало, как факел. Как непримиримости факел к равнодушно живущим на этой прекрасной земле. Утро солнцем колючим полыхнуло на сером стекле. Утро было обычным: гудело, пыхтело, плескалось, пузырями яичниц в жиру синеватом каталось. Просыпались сараи. Решительно хлопали двери. Пробегали собаки. Летели куриные перья. Белый парус штанов на веревочке весело бился. Из соседних дворов залетали бродячие листья. Утро будничным было и манило под окнами: цып-цып-цып И охрипло басило: — То — чить ножи-и, пилы, нож — ницы, топоры, ста… — Та — тра-та-та — та-та — та-та! Полыхающий горнами день расплаты настал! Мы шагаем по городу. Половодье по сваям лупит мартовским льдом. Половодье асфальта срывает наш дом. Мы идем — пионеры! Эй, дома-терема! Вы срубили один старый — мы посадим тысячи новых. Эй, вы к бою готовы? Никогда не стучать в двери новому лиху. Не рыдать по ночам поседевшим грачихам. Не срубить топорам наши песни высокие. Мы идем — тополя! Молодые! Веселые!