Страница 20 из 21
Согласно Н.И. Карееву, абсолютизму был присущ откровенно волюнтаристский характер управления, когда политические решения определялись исключительно "особенностями психики лиц", стоявших во главе государства, что вело к "противоречивости, непоследовательности или общей несуразности в ведении дел". В качестве "классического образца сумбурности" ученый приводил факт создания Людовиком XV системы тайной дипломатии ("секрета короля"), действовавшей параллельно с официальной дипломатией. Ученый полагал, что в этом случае король руководствовался "циническим легкомыслием", внося "в управление государством одну путаницу" едва ли не для собственного развлечения[183].
Столь же откровенный произвол, по словам Н.И. Кареева, абсолютистское государство проявляло и в том, что касалось личных прав подданных: "Король был волен в жизни и смерти своих подданных, как волен был и в их свободе...[184]. Огромное влияние при абсолютизме, по мнению Н.И. Кареева, имела полиция. Утверждая, что "полицейскому произволу было подчинено все"[185], он даже называл французскую монархию "полицейским государством". "Что особенно характеризует полицейское государство, так это – неуважение к личным правам: ...произвольные аресты, конфискации, преследование иноверия, перлюстрация частной переписки, цензурные запрещения, сожжения книг рукой палача, гонения, воздвигавшиеся на писателей и т.п."[186] Суд был лишен какой бы то ни было независимости, являясь "лишь одним из административных ведомств, мало чем отличавшимся от такого, например, ведомства, как полиция"[187].
Доказывая неограниченный характер королевской власти во Франции, Н.И. Кареев, однако, вынужден был как-то объяснять историю многовекового противостояния монархии и традиционных судебных учреждений (парламентов), которая совершенно не вписывалась в его схему: "Эта история взаимных отношений королевской власти и парламента во Франции в высшей степени поразительна... Ни в каком современном государстве с самым либеральным устройством правительство не потерпит, чтобы должностные лица судебного ведомства вмешивались в законодательную деятельность государства и устраивали общие забастовки судебных учреждений, абсолютная же монархия двух последних Бурбонов должна была это терпеть и ничего не могла с этим поделать"[188]. Впрочем, сколько-нибудь убедительного объяснения этому феномену ученый так и не предложил. Действительно, если подходить к государственным институтам Старого порядка с теми же критериями, что и к "современному государству с самым либеральным устройством", то распря между монархией и традиционными судами, действительно, могла представляться лишь очередным проявлением "общей несуразности в ведении дел". Ссылка же на то, что парламенты как "средневековые учреждения" лишь "доживали до французской революции, общий же тон политической жизни задавался не ими, а абсолютной королевской властью"[189], выглядела скорее как уход от проблемы, а не её решение, ибо противоречила даже тем немногим конкретным фактам о неуклонно нараставшем на протяжении всего XVIII в. остром соперничестве короны и якобы "доживавших" свой век суверенных судов, которые приводил сам Н.И. Кареев.
"Всепоглощающий" характер абсолютизма проявлялся, по его словам, в тотальном подчинении общества королевской власти, влияние которой распространялось во всех направлениях – и по вертикали, и по горизонтали. По вертикали – через централизацию страны и ликвидацию местного самоуправления, в чем решающую роль, по мнению историка, играли интенданты, обладавшие в провинциях столь широкой властью, что он постоянно сравнивал их с персидскими сатрапами или турецкими пашами[190]. По горизонтали влияние монархии распространялось путем вмешательства государственной власти практически во все области жизни общества – от экономики до культуры. Так, в хозяйственной сфере оно проявлялось в регламентации экономики в целях удовлетворения фискальных потребностей государства или, иными словами, в политике меркантилизма[191]. В области же духовной культуры имело место, с одной стороны, "королевское меценатство" для лояльных трону деятелей искусства, с другой – "подавление всякой духовной свободы ... строгая цензура и сожжение рукой палача произведений печати, в которых проявлялся сколько-нибудь вольный дух, преследование писателей, неугодных властям и сильным мира"[192].
Общая оценка Н.И. Кареевым исторической роли французского абсолютизма, особенно со второй половины XVII в., носила крайне негативный характер. И если в начальный период своего существования абсолютная монархия ещё совершала, по его словам, некоторую созидательную ("органическую") работу, то после смерти Кольбера она стала тормозом для развития страны, которая с этого времени вступила в эпоху "государственного расстройства", "экономического разорения", "задержки в развитии", продолжавшуюся вплоть до Революции XVIII в. Любопытно, что в общем курсе новой истории Н.И. Кареев даже счел излишним подробно освещать данную эпоху, именно потому, что с точки зрения прогресса она являла собою "застой", а то и "возвращение вспять"[193].
Знакомясь с кареевской характеристикой дореволюционной Франции Старого порядка, человек, знакомый с реалиями русской истории, думаю, не мог не испытывать ощущения déjà vu: описанные историком порядки до боли напоминают картины российской действительности в изображении оппозиционных самодержавию публицистов. Однако в названных работах Н.И. Кареев избегал прямых сравнений французского абсолютизма и русского самодержавия, хотя упоминание о том, что Россия до 1905 г. принадлежала к числу абсолютных монархий[194], показывает, что он относил оба государства к одному типу. О том же свидетельствует и единственное в его книге об абсолютизме обращение к примеру из русской истории, когда, объясняя разницу между законотворчеством при сословной и абсолютной монархиях, автор вдруг предлагает "отвлечься на минуту от истории Запада" и заводит речь о различиях в процедуре принятия "Соборного уложения" Алексея Михайловича и Свода законов Российской империи Николая I[195]. Такая, несколько неожиданная иллюстрация русским примером рассуждений, строившихся до того на французском материале, давала понять, что, по мнению историка, исторический процесс в обеих странах идет в общем направлении.
Однако подобная, пусть даже имплицитная, констатация сходства в развитии французской монархии Старого порядка и Российской империи предполагала вывод о неизбежности в России такой же революции, какая покончила с абсолютизмом во Франции. Тем более таким выводом было бы чревато открытое отождествление двух указанных типов государственности. Видимо, поэтому Н.И. Кареев, ограниченный в названных работах цензурными рамками, напрямую такого отождествления и не проводил.
Но он это сделал в книге "Великая французская революция", вышедшей уже после падения в России империи. Теперь он уже прямо называл французское государство Старого порядка "самодержавной или абсолютной монархией"[196], подчеркивая тем самым идентичность французского и российского абсолютизмов. Не сдерживаемый более цензурой, Н.И. Кареев открыто заявил о том, что ранее им только подразумевалось: Французская революция – прямой аналог революции в России. "Наша революция 1905 г., писал он, – была как бы повторением того, что произошло во Франции за сто шестнадцать лет перед тем. В 1789 г. французы сбросили с себя иго королевского самодержавия и сделали попытку его замены конституционной монархией... В 1792 г. во Франции произошла отмена королевской власти и была провозглашена республика. В России повторилось то же самое в 1917 г."[197] Подобно многим своим современникам, Н.И. Кареев верил, что история Французской революции является провозвестием того пути, который предстоит пройти России. Неудивительно, что исходные пункты этого маршрута – монархия Бурбонов и монархия Романовых – представлялись ему столь схожими между собой.