Братья Ждер

Отец Амфилохие пришел ему на выручку.

— Государь, старшина полагает, что хозяин зубра — слуга дьявола, иначе говоря — колдун. Старые люди напугали Кэлимана. Вот он и решил, что на него наложен обет молчания. И сынам своим наказал молчать.

— Истинная правда. Чур тебя, нечистая сила! — натужно выдохнул Некифор. — Давно установился обычай: мы, гуртовщики, оставляли в тайнике позади скита у водопада съестные припасы. И до сих пор так поступаем. Приходит зубр и уносит припасы в пещеру, где обретается этот колдун. А не сделаем так, падет на наших овец мор, либо вихри унесут их.

— Но ведь с давних пор известно, что в пещере спасается схимник.

— А мы слышали другое, государь. Будь он схимником, люди увидели бы его. А так мы только слышали порой, как он кричит, и видели его зубра. Оттого и отдавали мы ему припасы, чтобы не терпеть урона. Так мы поступаем и поныне, храня обычай.

Старшина умолк. Пламя костра все больше разгоралось, сверкая бесчисленными самоцветами. Вокруг стояла мертвая тишина. Усталые охотники дремали у костра. В темных небесных глубинах, казалось, под самыми звездами проносились стаи перелетных птиц. На большой высоте курлыкали журавли, ниже гоготали, перекликаясь, дикие гуси.

Старый Кэлиман прислушался. Когда снова воцарилась тишина, он тряхнул головой.

— Великий государь, — начал он снова, — когда б он был святым отшельником, то мы бы не видели человека, летавшего над лесом верхом на шесте. Случилось это в такой же поздний час, как и нынче. Сидели мы у костра на той стороне горы. Вдруг слышим — несется, словно ветер, и вопит: «Воды! Воды!» Одни говорили, что человек этот во власти чар — потому и летит. Другие перепугались: а может, это Сам летит.

Князь сидел, задумчиво глядя на изменчивую россыпь догорающих углей. Старшина тихо отодвинулся.

Архимандрит подошел к складню. Князь встал, затем преклонил колени и истово помолился. Этого часа дожидались и дозорные, расставленные вокруг поляны; осеняя себя крестным знамением, они стали бить земные поклоны. Маленький Ждер беззаботно спал. Второй конюший прошел к табору служителей, стоявшему на другой поляне, у речки.

Сокровенная мечта господаря раскрыть тайну, связанную с прошлым его отцов, проследовала его и во сне. Смутные видения вставали перед ним, и к часу ночи он проснулся.

В окаменелом молчании пустыни внезапно раздался протяжный рев и пронесся, словно раскат грома, от ущелья к ущелью.

Князь вздрогнул и окончательно проснулся. Он вслушивался, напрягая внимание. Вскоре снова послышался рев, но теперь он был страшнее: долгий, грозный, гневный. Одни из охотников встал и, подойдя к костру, подбросил в него дров. Заметив, что князь не спит и прислушивается, он проговорил как будто про себя, но так, чтоб услышал и господин.

— Сохатые дерутся, из-за ланей.

И растянувшись на земле, тут же заснул.

Малое время спустя пустыня опять огласилась ревом, таким же, как в первый раз. Князь догадался, что это голос белого зубра.

Кэлиман, стоя, точно привидение, в отсветах костра, тоже прислушивался, приложив ладонь к уху.

— Ты слышал, государь? — шепнул он.

— Слышал. Из гончих только одна отозвалась.

— Это пес Ионуца, — пояснил старшина.

Он имел в виду Пехливана. Собака тихо рычала и изредка фыркала, уткнувшись носом в теплую золу.

Небо было высоким и ясным. Стожары склонились к западу. Симион, расставив третью стражу, вернулся на поляну, отыскал Маленького Ждера. Он тряхнул его за плечо, потом погладил по голове и шепнул ему на ухо:

— Вставай, Ионуц. Надо ехать.

— Я готов, батяня, — ответил Ионуц, торопливо вскакивая.

Весь еще во власти сна, он толкнул рогатиной своих приятелей. Сыны Кэлимана повернулись на другой бок, пробормотали что-то невнятное и тут же вскочили на ноги. Придя в себя, они стали собирать с земли поклажу и оружие. Георге Ботезату сунул Пехливана в сумку и подвесил ее к седельной луке.

Когда четверо охотников — Ионуц, сыны Кэлимана и Ботезату — проехали мимо стражи, охранявшей поляну, было еще темно, но небо посветлело, по нему уже тянулись серебристые отблески зари. На востоке показалась утренняя звезда. Онофрей Кэлиман, хорошо знавший места, ехал впереди.

Они двинулись вдоль речки Бухальницы, затем свернули к горному склону. Стало светать. Ехали молча, следуя друг за другом. У опушки молодого ельника с звучным хорканьем взлетели рябчики. Ионуц вздрогнул, очнулся от своих мыслей. Пехливан тявкнул из сумки, привешенной к седлу Ботезату. Тот зажал ему морду, приказывая молчать. Когда осветились вершины скалы, Ионуц увидел, что они едут по дну глубокого ущелья. Кони бодро поднимались по довольно пологой тропке, то и дело обходя осыпи.

— До восхода солнца надо непременно дойти до места, — заторопил Ионуц охотников.

— Должны дойти, — ответил Самойлэ. — Лишь бы Онофрей не сбился с пути.

— А ты не знаешь дороги? Не видишь, сбился он или нет?

— Знаю, как же. А что, если и я дам маху? Пока вроде бы не сбились. А дальше все может случиться. Тут, в этих горах, духов и всяких видений — не перечесть.

Онофрей остановил коня.

— Ионуц, — заговорил он, тревожно глядя на него, — насчет дороги не сомневайся — не собьемся. Надо сделать роздых, — пусть кони отдышатся. Ежели услышим, что на вершине поют косачи, значит, дело верное — с пути не сошли. Тут чабаны никогда не ходят. При ливнях опасно: со скал падают камни и убивают овец. Слушайте.

Уже порозовели скалы на далекой вершине. Оттуда доносилось чуфыканье косача. Легкий ветерок заколыхал листву берез на крутых склонах. Заря разгоралась. Ждер толкнул Онофрея, сосредоточенно слушавшего шорохи в вышине.

Тропинка вывела всадников в какую-то низину: слева виднелся просвет, куда и шла дорожка. Но Онофрей повернул направо и пустил коня в гору. Полчаса они ехали в темноте по узкому руслу ручья, затем вышли к свету. Впереди был обрыв.

Солнце еще не взошло. Но глаз уже свободно различал крутые раскаты падей и склонов, доступных взору только отсюда. Справа, где-то далеко внизу, у подножья отвесной стены сверкал речной поток — там был водопад. Смутно различимая, маячила вдали остроконечная кровля скита. К этому скиту и должна была двигаться княжья облава. От скита вилась тропинка. Она шла к ущельям и склонам, видневшимся с обрыва, у которого остановились четверо охотников. Тропинка то показывалась, то исчезала в лесной чаще или среди острых скал. По долине, вдоль которой она вилась, тоже мчался пенистый поток, вырывавшийся из недр горы.

— Гляди, Белый источник, — пояснил Онофрей Кэлиман.

Казалось, в этой глуши с самого сотворения мира не ступала нога человека, Гора членилась на крутые уступы, по каменным склонам не росла трава. В стороне Белого источника гора высилась такой кручей, что только дикий зверь мог бы найти тут дорогу. К скиту пробраться тоже было трудно — водопад отвесно падал с вышины. Однако тропинка, вившаяся среди скал, свидетельствовала, что какой-то зверь все-таки проторил себе здесь дорогу.

Из слов архимандрита Амфилохие выходило, что именно здесь должна быть пещера схимника, которого искали государевы охотники. А Онофрей и Самойлэ уверяли, что с этих порогов зубр бросается в гущу зарослей и спускается к той тропке в низине.

— Это тропа старого зубра, — подтвердил еще раз Онофрей. — Коли ты, Ионуц, полагаешь, что мы тоже можем перепрыгнуть через пропасть, как он, изволь — вели пришпорить коней и прыгнуть.

Самойлэ сразу понял, куда клонит брат.

— Пока мы долетим донизу, от нас ничего не останется, — сказал он, усмехаясь.

— И все же, — улыбнулся Ионуц, — там, где прошел зверь, могу пройти и я.

Он велел им спешиться и отвести коней в ближайший ельник. Затем внимательно обследовал место у порогов. Пробравшись через густые заросли, спустился в падь, казавшуюся бездонной. Немного времени спустя до охотников долетел его зов, отдаленный, словно из другого мира. Чуть позднее голос его раздался уже в другом месте. Кэлиманы откликнулись, тревожно склонившись над мглистой пропастью.