Братья Ждер

ГЛАВА VII

Ждеры едут в стольный город

Братья Ждер со своими служителями въехали в княжескую крепость 2 сентября, то есть на второй день нового 1472 года. Был десятый час утра, и господарь находился в думной палате, разбирая дело о захвате земли на берегу Прута около Конского Брода. Тяжебщики стояли у дверей палаты со своими священниками и свидетелями — древними дедами. По обыкновению, прежде чем войти в думную палату, господарь отстоял службу в часовне и вкусил просфоры. Творил он суд до полудня, затем люди выходили во двор в ожидании либо государевой грамоты с печатью, либо служилых бояр и межевых приставов, которым надлежало исполнить княжий приговор.

Люди с великим трепетом являлись на суд государя, страшась карающей силы его меча, ибо верили, что князь Штефан избран высшим промыслом для того, чтобы установить порядок в Молдове. Подобно тому как плодоносит земля, так и смертные должны трудиться без лукавства и кривды. Честным — мирная жизнь среди честных, злодеям — кара и тьма подземелий. Государь божьим изволением тверд в своих решениях.

Милости князя дожидались не одни тяжебщики. Были тут и каменных и колокольных дел мастера, были и львовские купцы, и посланец жителей города Брашова. А под окнами часовни дожидались благочестивые иноки со святого Афона.

Только гонец, прискакавший вслед за Ждерами в десятом часу, был немедленно допущен к князю. Он привез спешную весть от белгородского пыркэлаба.

Весть касалась приезда царевны Марии. Тревожный шепот поднялся по ратным службам. Вскоре из дворца показался преподобный архимандрит Амфилохие Шендря. Он заморгал, ослепленный солнечным сиянием и, благословив на ходу окружающих, направился прямо к крыльцу капитана Петру.

Взгляд монаха остановился на Ждерах. Они сразу поняли, что именно их и ищет архимандрит. Ионуц гордо поднял голову, затем снял шапку, ожидая своей очереди, чтобы приложиться к руке монаха. Конюший Симион спокойно подошел под благословение архимандрита.

— Узнав, что ты прибыл, государь обрадовался, — сказал Амфилохие, положив руку на плечо конюшего. — Дай срок, конюший Симион, князь управится с делами сих людей, потом он найдет свободный час и для своих друзей.

От ласковой речи преподобного сердце Симиона забилось чаще. Ионуц украдкой оглянулся. Ему хотелось, чтобы и другие услышали эти слова. Чуть поодаль находился капитан латников. За ним, подпирая стену спиною, стояли могучие сыны старшины. Лишь после того, как Ионуц мигнул им, они поняли, что тоже должны обрадоваться: переглянувшись, они посмотрели на Ионуца, и оба изобразили на лице радость. В глубине галереи, в укромном уголке, находились служители, охранявшие поклажу и оружие братьев Ждер. Георге Ботезату следил за Пехливаном, чтобы он не шумел, а на левой руке держал ястреба Ионуца и совал ему в клюв кусочки мяса. Три кусочка получал ястреб, а четвертый предназначался Пехливану. Собака ловила мясо на лету. Эти служители тоже заметили, как приосанился Ионуц. Видно, заживем неплохо при дворе, рассуждали они, и еды будет вдоволь, и времени для сна. А ведь, кроме ночного сна, есть другой, покрепче и послаще, в жаркие дни бабьего лета, когда лежишь в тени и легкий ветерок отгоняет мух.

Архимандрит Амфилохие повернулся к Маленькому Ждеру.

— Скажи мне, Ионуц Черный, здорова ли конюшиха Илисафта?

— Здорова, слава богу. Благодарствую, отче.

— Небось обрадовалась, что настал конец твоим мучениям в Нямецкой крепости?

— Обрадовалась, — ответил Ионуц, краснея до корней волос.

— А дозволяет ли нам конюшиха считать тебя одним из самых близких слуг господаря?

Ионуц помедлил, обдумывая острый ответ, но вовремя сдержался. Сердце гулко стучало. Монах потянул юношу к себе и, касаясь его уха редкой своей бороденкой, шепнул:

— Недобрые дела забыты.

И добавил, чтобы и слуги услышали:

— Знайте: приближается время достойных.

Серыми своими глазами он тотчас заметил озабоченность, отразившуюся на лицах окружающих.

— Знайте же еще, — продолжал он, — что прибыл гонец от их милости пыркэлабов Луки и Былко. Буря заставила галеры Мехмет-султана укрыться в лимане Святого Николая, за Железными Клыками. А как только установилась погода, на севере показалась генуэзская каравелла, на которой плывет к нам долгожданная радость. Когда в думной палате князю прочитали грамоту с этой вестью, лица всех вельмож посветлели. Так пусть же радуются и служители государя, а его милость пивничер пусть выдаст к обеду положенное.

Весть разнеслась с быстротой молнии, голоса смешались, славя повелителя. Дозорные на стенах подняли кушмы на копьях. Привратная стража затрубила в трубы.

После полудня служители и ратники получили позволение веселиться. Капитан Петру поставил стражу, наказав никого не подпускать к ратным службам, даже постельничего Григорашку Жору. А то как бы не дошли до боярских ушей слова немецких латников и лучников. Кое-кто из них, хмелея, приходил в раж и распускал язык. Правда, капитан Петру умел укрощать своим шестопером и самых строптивых воинов. Стоило ему поднять черный шестопер с серебряной насечкой, как все они каменели. Некоторые при этом чуть-чуть пошатывались, но никто и пикнуть не смел.

Но даже на второй день князь не смог принять конюшего Симиона с младшим братом. К полудню прибыли в крепость старый конюший Маноле и старшина Некифор. Боярин Маноле ждал повелений касательно коней для свадебного поезда. Сам он должен был на княжьем скакуне следовать в свите от крепости до кафедрального собора и обратно. Некифор Кэлиман приехал узнать, каковы будут распоряжения насчет дичи и рыбы для свадебного пира. Старикам тоже не удалось пробиться к князю.

Как только было покончено с судебными делами, вокруг князя расположились со своими столиками писцы, держа наготове гусиные перья. Штефан рассылал королям, воеводам и панам ляшской и трансильванской земли приглашения, уведомляя их о предстоящей церемонии бракосочетания в стольном своем городе Сучаве.

Сколько бы их ни прибыло, все будут приняты как добрые братья во Христе. И недостатка не будут знать ни в пище, ни в жилище. Одно им останется — веселиться. Особые латинские грамоты были написаны дьяками князю Трансильванскому и королю Польскому. Штефан просил их дозволить молдавским боярам, сбежавшим еще при Петру Ароне, вернуться в свои отчины в Молдову, где их ждет прощение. Помимо латинских посланий, для некоторых бояр-беглецов были написаны грамоты на сербском языке. Одна из них вновь уведомляла логофэта Миху, жившего в изгнании во Львове:

«Милостью божьею мы, Штефан-воевода, господарь земли Молдавской, сим уведомляем всех, кто сию грамоту прочтет или услышит, что дана оная его милости логофэту Миху. И по получении сего листа изволь явиться к нам без страха, ибо мы снимаем с тебя опалу и гнев наш из сердца изгоняем. И жить тебе в чести заодно с именитыми нашими боярами, и до самой смерти никто не вспомянет прежних твоих грехов. Ибо прощены они в радостный день сретения новой княгини, в чем порукой честь наша и христианская вера».

Содержание этой грамоты преосвященный Амфилохие передал по памяти, стоя на крыльце дома капитана Петру, где собрались поговорить о том, о сем жители крепости. Конюший Маноле и старшина Некифор недоверчиво покачали головой.

— Прощения прошу, святой отец, — сказал старшина. — Я — что норовистый конь конюшего Маноле.

— У нас нет норовистых коней, — возразил конюший.

— Чур тебя, нечистая сила! Значит, я единственная норовистая кляча во всей Молдове. Не верю, чтобы Миху одумался. Человек, который всегда отвечал кривдой на правду, не может доверять другим. Наверняка логофэт опять останется глухим, когда ему будут читать княжескую грамоту о помиловании. Доходили до него и раньше подобные грамоты, но боярин Миху побоялся оставить Львов. На этот счет конюший Маноле знает побольше моего. Логофэт Миху кричал во всеуслышание возмутительные слова против нашего господина и послал злодеев увести жеребца Каталана, старого коня его светлости. Князь отсылает милостивую грамоту, а читать будет ее лживый недруг.