Братья Ждер

Было у нее и другое горе. Старый Ждер в последнее время все суровее косился на Симиона. Говорил с ним как с чужим служителем, а не как с родным сыном. Старик настаивал, чтобы старший сын женился, а Симион противился. «Конюшему Маноле непременно нужен внук — размышляла боярыня Илисафта. — Ночей не спит, все думает о внуке. Ионуц еще зелен. Дэмиан только и знает, что разъезжает по торговым долам — то во Львов, то в Белгород. А изо Львова еще дальше — в Варшаву и Гданьск; уж он-то, поди, не женится, пока не отрастит живота и не усядется на сундук с золотом».

Женат один лишь Кристя, второй казначей немецкой земли. У него богатый двор за Молдовой-рекой, много и челяди. Живет с достатком. Ему повезло больше всех сынов Маноле Черного. Жену он взял с великим приданым: Кандакия была дочерью бырладского боярина Антона Буздугана. И дал за ней Буздуган две вотчины на Ялане-реке и одну на берегу Раковы. Закрепил передачу грамотой с печатями. И еще дал невесте меха и одежды, серебряные блюда и драгоценности. Но от этого брака детей еще не было.

Отцу иеромонаху Никодиму, бывшему в миру Никоарэ, остается доживать свои дни в бесплодии и печали.

А потому жениться должен Симион. Тридцатипятилетнему воину, чуть ли не старому холостяку, у которого виски начинают покрываться седой паутиной, и все же самому пригожему из всех Ждеров, давно пора подарить наследника Тимишской вотчине. Жизнь человеческая коротка; дни и ночи наши подвержены опасностям; завтра, глядишь, грянет буря, расшвыряет всех в разные стороны света и погубит. Пусть же по воле господней после ярой непогоды расцветет в Тимише сей поздний цветок.

— А мне не верится, — хмуро пробормотал старый Маноле, — чтобы все было так уж хорошо; нынче верить никому нельзя. Самим надо везде поспевать, самим проверять.

— А я и был повсюду.

— Возможно, А что, коли государь проедет тут да насупит брови? Небось сразу покажется, что на тебя надели ледяной панцирь. А ты что глаза выпучил, Маленький Ждер? Скачи что есть духу и мигом воротись с Георге Татару, Есть тут дельце для вас обоих. Ты еще здесь?

— Лечу, батюшка.

— Следовало бы уже воротиться. А что ты сделаешь, второй конюший, — повернулся Маноле Ждер к старшему сыну, — что ты сделаешь, коли государь соизволит спросить, оженился ли ты? Князю давно известно, о чем я печалюсь. Сегодня он опять не увидит на моем лице радости.

Симион пожал плечами, глядя куда-то вдаль. Он очень походил на своего отца — был столь же суров и несговорчив, как и Маноле Черный. Когда моргал глазами, кунья шерстка у левого виска вздрагивала.

— Не знаю, что скажет государь. Узнает, что я по-прежнему холост, вот и все.

— И снова повелит тебе жениться.

— Постараюсь не ослушаться. Ежели смогу, честной конюший.

В его мягком голосе слышался гнев. Старый Ждер глухо кашлянул и стегнул плетью по голенищу сапога.

Маленький Ждер возвращался, горяча пегого. За ним ровно рысил на караковом иноходце с поджатыми ушами тот, кого называли Георге Татару. Он и в самом деле был татарином, прижившимся давно среди молдаван и крещенным еще в юности. Приземистый, широкоплечий, скуластый и косоглазый, с гладкой и смуглой кожей и реденькими усами, он, казалось, только что примчался из степей. Однако носил он молдавскую одежду и был истинным воином Христа. И самым верным среди всех тимишских слуг конюшего.

Юноша и Георге Татару спешились. Конюший повернулся к ним.

— Хочу услышать от вас, — начал он, — как достать для государя дичь к его трапезе и как упредить казначея Кристю, чтобы вовремя явился встречать господаря?

— Все добудем: и дичь, и батяню Кристю, — весело заверил Ионуц, глядя на отца и на брата ласковыми глазами.

— Знаю, на словах ты всегда готов, — буркнул конюший. — Посмотрим, каков ты в деле. Солнце-то не ждет. Глядишь, а оно уж высоко, вот едет и старшина Некифор Кэлиман. Он должен был расставить караулы до самой Браниште, чтобы вовремя оповестить нас, когда двинется княжеский поезд. Скоро князь отъедет из Браниште. Когда же вы успеете доехать и воротиться?

— Князь отъедет только после святой литургии, — заметил Симион.

— Откуда тебе это ведомо? — сердито спросил старик конюший.

— Нетрудно догадаться. Да и мальчонка говорил.

— Мальчонку звать Ионуцем Черным, и велено ему быть отроком при дворе государя.

— Ну и на здоровье. Обойдусь и без него.

Младший Ждер подмигнул брату и показал язык, но тут же прикусил его, ибо отец неожиданно повернулся к нему.

Старшина Некифор Кэлиман, остановившись рядом, удивленно осведомился:

— О каком таком отроке при дворе государя говорят тут?

Конюший Маноле кивнул в сторону Ионуца.

— Чур тебя, нечистая сила! — развеселился старшина охотников. — Стало быть, теперь ты на самом верху, жеребчик? А недавно еще ходил пешком под стол.

Взбешенный юноша вскочил в седло. Татарин тоже вскочил на коня.

— Куда же вы, люди? — крикнул конюший.

— Исполнить твое повеление, — кинул через плечо Ионуц.

— Перво-наперво разбудите казначея! — наказал конюший. Потом дружелюбно обратился к старому Кэлиману: — Зачем ты срамишь моего сына? Что у тебя? Вижу, хочешь что-то сказать.

— Хочу, честной конюший. Только пусть слушает и его милость Симион.

Старый Ждер повернулся к сыну и чинно отвесил поклон:

— Второй конюший, изволь послушать нас.

Пока старшина Кэлиман таинственным шепотом рассказывал свои новости, поворачивая острый нос то к старому Ждеру, то к Симиону, Ионуц скакал впереди татарина, но то и дело оглядывался, догадываясь, о чем говорил Кэлиман. Недобрые предчувствия томили его сердце. Татарин, по своему обыкновению, молча следовал за ним.

Они задержались ненадолго в усадьбе: отвязали псов и достали из клетки ястреба. При этом юноша старался не попадаться на глаза конюшихе Илисафте, чей голос то и дело слышался на поварне. Когда цыганки донесли ее милости, что он на дворе, Ионуц уже скакал вниз, к прибрежным рощам, зеленевшим вдоль Молдовы-реки. Горестно всплеснув руками, боярыня следила за ним с крыльца, пока он не скрылся из глаз.

До двора казначея Кристи Черного было не так далеко — конный перегон. Проехав его, уже можно было увидеть дом казначея, стоявший на той стороне реки.

Татарин протяжно гикнул, вызывая паромщика с противоположного берега. Но тот почему-то не показывался из своей землянки. Татарин взглянул в сторону рощи. Ионуц, прежде чем спешиться, делал ему знаки, чтоб он торопился, Георге гикнул еще раз. И тут же, направив своего каракового иноходца вверх по течению, погнал его в воду.

Когда он выбрался на другой берег, вода ручьями стекала с его одежды. Татарин помчался ко двору Кристи Ждера. Вокруг все дышало негой и изобилием. Рабы и служители грелись на солнце — был праздничный день. У подъезда ждала колымага ляшского образца, запряженная четвериком. Кузов дорогого экипажа, покрашенный в зеленый цвет, висел на кожаных ремнях, смягчавших дорожную тряску. На конях была кожаная глянцевитая упряжь. Кучер, сидевший на козлах, был облачен в дорогой кафтан с позументами. Двое служителей держали коней под уздцы.

Для татарина все это было не внове. Проскакав мимо слуг, он соскочил с коня и вбежал на крыльцо. От его одежды и обуви летели брызги.

— Господи помилуй! Да что стряслось? — кричали цыганки, мгновенно очнувшись от ленивой дремоты.

— Где его милость боярин Кристя? — спросил татарин.

— Боярин наряжается к встрече с государем.

— Где он?

— Где же ему быть, как не в доме?

— Посторонитесь! — крикнул Георге, расталкивая цыганок.

Сперва показалась, величественно ступая, боярыня Кандакия, молодая, знаменитая своей красотою женщина. Белокурые, искусно уложенные волосы ее были в сплошных колечках и завитушках. Щеки слегка подрумянены, так же как и мочки ушей, в которых висели золотые кольца; брови — насурьмлены, чтобы оттенить голубизну глаз.

Она посмотрела на татарина сверху вниз, дивясь дерзости тимишского служителя. Сперва не узнала его, потом вспомнила.