Братья Ждер

А вечером, в положенный час, князь идет на молитву в часовню. Ударит колокол — и все в городе и в стане замрет. Цирюльник отложит в сторону свою бритву. Цыгане засыплют золой угли в своих жаровнях. В корчмах перестанут пить. Воины не будут маршировать. Все остановится на полчаса — до тех пор, пока вновь не пробьет колокол. Тогда снова все придет в движение. Куда же ты так спешишь, боярин молодой? Ты же говорил, что голоден. Ну, коли надо, езжай с богом, угощу тебя в следующий раз. Что я могу сказать тебе еще? Красив твой конь, и хорошо за ним следит слуга твоей милости.

В то время, как дед Иримие, не переставая говорить, все крутился вокруг Ждера на мельнице близ города Васлуя, и вода текла по мельничному лотку, и вертелось колесо, и скрипели жернова, вторя побасенкам мельника, — в городе, на княжьем дворе, в келье возле часовни, отец Амфилохие держал тайный совет с постельничим Штефаном Мештером.

Из рассказа постельничего отец архимандрит понял, что все произошло именно так, как он предполагал.

— Было бы лучше, если бы ты не оказался пророком, честной постельничий.

— Я и сам не рад, что так получилось, святой отец. Однако, с тех пор как я стал приглядываться к княжичу Алексэндрелу, заметил я некоторые странные вещи. Он ни разу не посмотрел мне прямо в глаза.

— Это у него с детства.

— Понятно. С рождения, значит, отец Амфилохие. Подобно тому, как в семенах пшеницы заключено все то, что определяет ее рост, цвет и зерно, так и в человеке от природы заложены его достоинства и недостатки. Как говорит древняя мудрость: «У человека все на лбу написано». Это тайна, которую еще не открыл всевышний людям, и нам неведомо, почему Штефану-водэ не дано иметь счастья в своих детях, тогда как самому ему дарованы все царские достоинства. Облик же Александру-водэ отмечен особыми приметами: во-первых, у него редкие, мелкие и желтые зубы; во-вторых, в уголке правого глаза, у самого носа, синеватое пятно, которое знахарки зовут «мухой». Оба эти знака свидетельствуют о телесной слабости. Да и по всему видно, что он из-за любого пустяка портит себе кровь, как говорят в простонародье. Его лицо увяло от желчности. Горечью напитано его сердце. Нет покоя его душе, как речной волне. Я был удивлен, что он мог подружиться с Ионуцем Ждером.

— Это не было дружбой, постельничий.

— Так оно и оказалось.

— Однако, — добавил монах, — я все же не верил, что он решится нанести удар из-за угла, да еще причинит при этом боль родному своему отцу.

— Оказывается, мои пророчества сбылись. Но я не прорицатель. Я знаю, что между трапезной и покоями князя есть порог. Встав из-за стола, князь первым переступает этот порог, за ним следует Алексэндрел. Я заметил, что княжич каждый раз спотыкается об этот порог. Я догадался, что он от природы рассеян, что в голове у него путаница и не понимает княжич, какой страшный поступок намеревается совершить. Взбредет ему что- нибудь на ум, и он сразу же торопится действовать.

— Да-да, — отозвался отец Амфилохие. — Так, стало быть, погиб Атанасий Албанец, который долгие годы был стражем у покоев нашего повелителя. Княжич выпросил у господаря этого человека шесть месяцев назад, когда поселился в Бакэу. Оп так сладкоречиво уговаривал отца, что тот дал согласие. И вот теперь князь узнает, что Атанасия больше нет в живых. Что мы ему ответим? Либо ничего, либо прибегнем к обману, да простит нас господь. И если бы еще только это! Если бы испуг или страх перед богом остановил княжича! Опасность не миновала, ибо, когда князь все узнает и увидит, его может охватить смертельная тоска! Я думал избавить Алексэндрела от искушения. Он не находит себе покоя прежде всего из-за Ионуца Ждера, который мне особливо дорог, постельничий Штефан. Почему он мне так дорог, может быть, твоя милость когда-нибудь узнает. Я решил устранить его с пути княжича, пусть некоторое время они не видятся; быть может, тогда пройдет у Алексэндрела зависть и остынет злоба. А сейчас, как только перед ним появляется Ждер, княжич приходит в ярость, словно бык, которого дразнят красной тряпкой. Полагаю, что для усопшего вы сделали все, что надлежит?

— Все совершили согласно клятве. Около него остался монах. Он печется о его душе, а для человека нет ничего дороже спасения души.

— Да-да. Я думаю, постельничий, что вокруг господаря собрались верные советники и воины. Некоторых князь избрал по присущему ему дару постигать людей, хотя он слеп перед кровным своим сыном. Чужих хорошо разгадывает, а вот Алексэндрела не знает. Но все-таки князя окружают надежные сподвижники — одних нашел он сам, других подобрал для него я. Все они — словно послушные руки князя. Погубить кого-либо из них — значит ослабить силы князя. Сегодня погубят одного, завтра — другого, и у господаря не останется верных людей, а сейчас он так нуждается в поддержке! Кто знает, может, и мне не миновать гибели.

— Отец Амфилохие, грустные мысли чересчур далеко заводят тебя.

— Не забудь, что сказано в Писании: «Злые не знают покоя».

Постельничий Штефан ничего не ответил, только тяжело вздохнул.

В келье архимандрита воцарилась тишина. За стенкой, в часовне, послышались шаги церковного служки, зажигавшего лампады перед иконой, у которой ежедневно молился Штефан-водэ. Икона находилась справа от алтаря, на ней была изображена богоматерь с младенцем; в левой стороне часовни укреплен был стяг с образом святого Георгия, пронзающего копьем дракона. Возле этого стяга, под которым неизменно шел в бой Штефан- водэ, теплилась лампада. Через окошечко из кельи архимандрита можно было наблюдать за неторопливыми движениями причетника. Оба не шевелились все время, пока шло приготовление к службе. Причетник обогнул алтарь, освещенный мерцающими лампадами, и вышел.

— Князь во дворце? — спросил постельничий.

— Нет, отправился на прогулку в Редиу. Там он увидит начальников над рэзешами и служилых бояр из Лэпушны. Но к молитве вернется.

Слышно было, как кто-то скребется в низкую дверь кельи, и служка, зажигавший лампады в часовне, просунул в дверь голову.

— Владыка, целую десницу. Дозволь уведомить, согласно твоему веленью, что прибыл молодой конюший.

— Веди его сюда, отец Емилиан.

Ждер появился из темноты и подошел под благословение архимандрита. Постельничий Штефан встал ему навстречу, и Ждер, выпрямившись, почувствовал, что его обняли и поцеловали. Откинув голову, он посмотрел на своих друзей и улыбнулся. Архимандрит, любуясь статной фигурой юноши, покачал головой. Растут дети, становятся мужчинами, и недалек тот день, когда они будут седыми.

— Уходишь, постельничий? — мягко спросил он.

— Ухожу. Приду попозже.

— Да. Нам еще нужно поговорить.

Постельничий Штефан понял, что сейчас ему следует удалиться. Лицо архимандрита будто затуманилось, в голосе появились грустные нотки.

Оставшись вдвоем с Ионуцем, архимандрит прошелся несколько раз по келье, останавливался, оглядывал молодого конюшего, наконец, положил ему на плечо руку и, подведя к одному из кресел, пригласил сесть.

— Послушай, Ионуц, с некоторых пор меня гнетет печаль… Мне надо поговорить с тобой.

Ждер выпрямился. Впервые архимандрит разговаривал с ним словно с отроком, выросшим возле него. Были, оказывается, в этом монахе и доброта и отзывчивость, хотя Ждер всегда считал его замкнутым в себе, словно крепость. Теперь из этой крепости опустился мост. А за ним светилась улыбка.

— Расскажи мне все, что произошло с княгинями Раду-водэ у Кристешть. Ничего не пропускай.

— Все в точности расскажу.

Отец Амфилохие сел в соседнее кресло так, чтобы можно было наблюдать за юношей.

Ионуц Черный рассказал все, что случилось.

— Так, — произнес отец Амфилохие. — А теперь скажи мне, Ионуц, что ты обо всем этом подумал.

— Мне нечего было думать, отец Амфилохие. После того как мне раскрыл глаза его милость постельничий Штефан, я знал одно — что должен защищать свою жизнь. И поэтому не дал умертвить Албанца, я хотел, чтобы он мог исповедаться.