Братья Ждер

— Илисафта, брось старое поминать, — что было, то прошло, а о грядущем не пытайся судить, ибо все делается в нашей стране по велению господаря, а над ним властен лишь всевышний. Говори, дитя, что случилось?

— После всего того, что он совершил по вашему велению, он уже не дитя. Насколько я могу судить и верить своим глазам, он уже настоящий мужчина.

— Тогда, матушка Илисафта, не мешай мужчинам поговорить, а сама наберись терпения и помолчи немножко.

— Хорошо, — вздохнула Илисафта, — помолчу, пусть мужчины говорят, а жены и матери слушают.

— То-то же, — нахмурил брови конюший Маноле, — говори, парень.

— А что говорить, батюшка? — попытался улыбнуться Маленький Ждер. — Прежде всего я соскучился по вашим милостям и приехал повидать вас, поцеловать ваши руки. Целую вашу руку, батюшка, целую вашу, маманя. А также передаю поклон от Симиона. С особой любовью кланяется своей свекрови Марушка и просит не забывать о ней, ибо она неизменно нуждается в советах и наказах вашей милости, так же как птице нужна водица.

— Ну, ежели бы она так нуждалась, то могла бы и сама пожаловать сюда. Ведь я не видела ее не помню уж с каких пор.

— Перестань, Илисафта, — рассердился Маноле, — ты ее видела позавчера. Вы сидели и все говорили и говорили, — с обеда до заката солнца. Я отправился за Молдову-реку присмотреть за косарями, вернулся, занялся своими делами, потом вновь ушел, еще раз возвратился, а вы все не могли наговориться! Теперь она опять понадобилась тебе, чтобы все начать сначала.

Ионуц Ждер встал между стариками и вновь поцеловал их руки.

— Так что с этой стороны, батюшка и матушка, все хорошо. Только что прибыл приказ его светлости, которым он повелел подготовить белого жеребца со звездочкой на лбу. Мы и раньше знали, что Визир понадобится его светлости, и не давали ему жиреть. То я, то батяня Симион часто седлали и объезжали его. Осенью хотели отвести в Сучаву. Сейчас гонцы сообщили, что господарь желает на этом коне показаться в стане у Васлуя. И я подумал, что не зря ходят слухи, будто язычники вновь готовят войну. Гонцы-то сказывают, что в кузницах у Васлуя куют подковы. Господарь подождет, пока реки покроются льдом, и тогда тронется со своими войсками.

Конюший Маноле нахмурился, а боярыня сокрушенно покачала головой.

— Подожди, разве мы можем знать, что произойдет? Это ведомо лишь самому князю, а еще больше господу богу. Что с Визиром? Приказано, чтобы ты отвел его?

— Я бы отвел, но пока мы не можем этого сделать.

— Почему не можете?

— Батюшка, вот уже несколько дней с Визиром что-то неладно. Он не находит себе покоя. То становится не в меру пугливым, то вдруг тяжело дышит, и я чувствую, что он устает быстрее, чем следует.

— Ну и что? — ухмыльнулся старик. — Разве вы с Симионом не конюшие? Разве вы не знаете порядков, к которым я вас приучал? Старику Маноле многое ведомо, но молодые конюшие еще толковее, чем он, не зря же господарь поставил их конюшими в Тимише. Я сам своими ушами слышал, что во всей Молдове не сыщешь лучшего рудомета, нежели конюший Симион Ждер. Ножи для пускания крови у вас есть? Целебные травы есть? Чего же вам еще не хватает?

— Всего хватает, батюшка. И Симион проделал все, чему ты научил его. Коню не хуже. Но мы не можем послать его на этой неделе. Мы должны еще посмотреть за ним, пока он не отойдет. А потом нужно, чтобы он походил под седлом. Ведь привести коня к господарю следует во всей красе и силе. Такого коня, как Визир, редко встретишь. Он по всем похож на старого Каталана. Такой же неутомимый, только как будто более послушный.

— Это случается не только с конями, но и с людьми, — жалобно вздохнула боярыня Илисафта.

Конюший покосился в ее сторону, недовольно фыркнул и повернулся к Ионуцу.

— Так чего же вы хотите от меня, честные конюшие?

— Дорогой батюшка, — ответил Маленький Ждер самым вкрадчивым голосом, — и я, и батяня Симион просим, чтобы ты потрудился подняться к нам на холмы, к конюшням. Ведь у тебя познаний в десять раз больше, чем у нас. Ты вырастил не одного коня, ты знаешь все их недуги. Когда требовалось, ты лечил их с таким искусством, о котором мы и мечтать не можем. Тебе стоит лишь взглянуть на Визира, лишь прикоснуться к нему, чтоб узнать, что надо сделать с ним. Все, что ты прикажешь, мы исполним в точности. Чтобы господарю доставить радость, а нам избегнуть позора.

— Ты так думаешь?

— Мы оба с Симионом так думаем. Мы ведь никогда не смели ослушаться тебя, батюшка… И даже эту службу в Тимише нам только тогда доверил господарь, когда ты ее оставил. Нам выпала честь и милость его светлости только потому, что мы сыновья и ученики старшего конюшего Маноле Черного.

— Ты и в самом деле так думаешь?

— Да. Как думаю, так и говорю.

— Ты говоришь так, хитрец, потому что вас прижало… Но придется все-таки вам помочь, хотя немало я попортил себе крови, наблюдая за новыми вашими порядками в господарских конюшнях. Я не потерплю позора и поношения. Да и долг свой перед Штефаном-водэ я обязан выполнить: в сражении господарь должен быть на своем любимом коне. Милостью всевышнего и пресвятой богоматери мой повелитель подымает меч на язычников, чего ждут и жаждут все истинно верующие на этом свете. Именно для такого сражения мои сыновья и готовили ему Визира, как для прежних войн их родитель готовил Каталана, а в давние времена конюшие готовили Буцефала для императора Александра Македонского. И подобно тому, как Буцефал был надобен Александру Македонскому, так и Визир послужит Штефану-водэ. И если Штефан-водэ будет чувствовать себя могучим на Визире, пусть вспомнит о конюшем Маноле. Однако не вспомнит он о конюшем Маноле, — теперь на господарских конюшнях в Тимише не Маноле, а другие, молодые слуги.

— Батюшка, — поспешил перебить речь старика своим певучим мягким голосом Ионуц Ждер, — молодые слуги доложат правду, и господарь узнает, кого ему благодарить. Да ведь твоя милость не только врачеватель Визира, но и друг господаря. И не столько ради нас ты будешь врачевать Визира, ибо мы не достойны этой чести, сколько во имя дружбы с князем Штефаном.

Старый конюший откинул назад голову и, улыбаясь, покосился в сторону своей супруги.

— Слышала, Илисафта? — мягко и ласково проговорил он. — Не смогла бы ты, моя матушка, сказать мне, кто научил сынка таким хитрым уловкам?

— Он похож на тебя, конюший.

— Быть может, он и похож на меня, но я- то знаю, кто мог его этим уловкам научить. Ну вот, второй конющий, я стал воском в твоих руках, и не пройдет и часа, как я приготовлю травы и инструменты и подымусь к конюшням. Надобен будет мед. Не для молодого конюшего, почтенная Илисафта, хе-хе, а для больного жеребца его светлости. А чтобы достать мед в сотах, мне нужно прежде всего сбросить с себя одежду, которую топтал медведь, а то его запах тотчас растревожит пчелиный рой.

— Дорогой батюшка, благодарю тебя, целую твою руку. Дозволь отведать немного меду и мне, я ведь с дороги. Два конных гонца доставили мне приказ явиться к преподобному отцу Амфилохие. И потому, поднявшись к конюшням, я пробуду там только до завтра. На рассвете возьму с собой татарина с пожитками и направлюсь в Васлуйский стан, к господарю.

Боярыня со слезами на глазах бросилась к своему меньшому, обняла его.

— Вот-вот! С самого начала я почуяла недоброе! У тебя на лице написано, что собираешься ты в дальнюю дорогу. Вчера мне гадала на бобах пана Кира, и она тоже предсказала мне печаль. Так уж, видно, суждено мне горевать всю жизнь. Ведь коль скоро господарь готовится к войне, то пойдут воевать не только молодые, но и старики. Потому-то некоторые старцы набираются сил при помощи неслыханных врачеваний — им тоже не терпится идти на войну. А ты, боярыня Илисафта, оставайся одна, как оброненная с ожерелья бусинка. Недаром снился мне вещий сон: позавчерашней ночью виделась мне большая река, через которую не находила я ни брода, ни моста. Вчера утром я трижды хотела чихнуть, и никак не удавалось. Вчера же, поднимаясь с крыльца в дом, я трижды споткнулась о порог. Я уж не говорю о том, что с некоторых пор беспрестанно чувствую, как дергается у меня левое веко, что люди, которым ведомо будущее, говорят о моих бедах, о новых моих заботах и жалеют меня. Не смотри на меня так пристально, конюший Маноле; слово, которое ты хочешь сказать, лучше попридержи, не позволяй ему сорваться с твоих уст, ибо это не доброе слово, оно не утешит мать и супругу. Иди переоденься и сходи на пасеку; времени осталось мало, мешкать нельзя.