Клад

До рокового шага оставались считанные мгновения. Искусно пугаясь, Колча увлекала слушательниц в дебри сновидений и скоро впала в неистовство: явившийся в очередной раз Смок натуральным образом хватился таскать Колчу за волосы и пинать, сопровождая истязания изуверскими угрозами и бранью. Наконец Колча очнулась – покрытая синяками, изувеченная, она едва владела собой. Кое-как, из последних сил добравшись к черте прибоя – после полученной во сне взбучки… могла ли она еще противиться решительным повелениям змея? – добравшись до моря, Колча увидела движущийся своим ходом сундук, который ей сказано было принять со всем содержимым. Но, видно, на Колчино счастье, Смок отчаялся добиться от упрямой старухи послушания – к берегу спешили вызванные тем же способом, через сон, кабацкие пропойцы, забубенные головы Поплева и Тучка. Этим-то, верно, нечего было терять.

– Помяните мое слово, – пророчествовала Колча, и голос ее возвысился, наполнился скорбной силой убеждения, – ох и хлебнем же мы все еще через эту Смокову соплячку горюшка.

И вот тут-то вдова суконщика Подага с непосредственностью не особенное увлеченного разговором человека вдруг припомнила:

– Помоложе я была. И повадилась ходить к соседской девочке подруженька… Да ведь как повадилась – из подполья, – Подага пожала плечами, как бы удивляясь несуразности иных знакомств. – Родители, видишь, уйдут, закроют двери и ставни наглухо. Оставят ее и запрут, чтобы какого дурна не вышло. А девочке скучно. И к ней стала ходить подруженька из-под пола. Ну, девочка, ребенок! возьми и скажи про то родителям.

– Ребенок! – согласилась Шатилиха.

А Колча кинула на перебежчицу выразительный взгляд и отхлебнула квасу, бесконечное терпение было разлито на ее скисшем личике.

– Так вот, значит, – неспешно повествовала вдова. Она, кажется, и сама удивлялась взошедшей на ум истории, не придавая ей никакого особенного значения. – Значит, дело-то как было: она сказала родителям – мать у нее торговала вразнос, отец по людям нанимался – сказала родителям: ко мне ходит маленькая подруженька из-под пола. Ясное дело, родители не поверили. Может, кому остаться надо было, последить, да люди бедные, день ото дня кормились. Вот. А девочка не отстает, рассказывает про подруженьку, да так ее хвалит… Ну, родители и пожаловались одной ведунье. Вещая была бабка, Мореной звали. Ведунья за некоторую мзду их и научила. Теперь они говорят доченьке: как появится снова подруженька, скажи ей, мол, так… – Подага оправила складки на подоле нового зеленого платья. – Скажи ей так, – повторила Подага, словно бы припоминая, хотя это была чистой воды уловка – вдова, однако, не лишена была свойственного хорошим рассказчикам честолюбия. – Скажи, мол, заклятие и ударь подруженьку по голове. Девочка-то говорит маме: жалко. Видишь, подруженьку ей жалко.

– Ребенок! – вставила опять – и совершенно к месту! – Шатилиха.

– Да ты, мол, потихоньку ударь, потихоньку. Вот, пришла подруженька. Девочка ей сказала, что нужно, сказала аминь! Аминь! – сказала. – Рассыпься! И ударила по голове. А подруженька и рассыпалась вся. Золотом, – гибкий голос Подаги упал до шепота. – Чистым золотом. Грудой червонцев. Один к одному – червонцы… Зазвенело, посыпалось, покатилось… По всему полу. Подруженька ведь та была клад.

Состоятельная вдова суконщика Подага скромно потупилась, как исполнивший дело мастер.

– Да… да… – пробормотала Колча. – Да точно ли так?

Случилось то, что хитроумная старуха попалась, как самая глупая недоверчивая баба в руки базарному наперсточнику – она не знала чему верить, и знала, что верить нельзя, – никому, и не могла не верить глазам. Она нерешительно, даже жалобно возразила:

– Глупости все!

Подага горестно изломила брови, выказывая готовность отступить перед грубым напором.

– Да где это было? – спросила Колча, пытаясь изобразить голосом ехидство. До некоторой степени ей это удалось, тогда как руки – о чудо! – выдавали нечто похожее на мольбу.

– Мы жили тогда в имении, потом мы его продали. Дед еще продал. И там была деревушка в четыре дома – Волочевка. Я тогда девчонкой была, чуть постарше Малаши.

– Да сами-то вы это золото видели?

– Видела. Ви-де-ла, – утомленно отозвалась Подага.

И хотя Колча казалась оглушена, в голове ее с необыкновенной пронзительностью сложилось один к одному все, что не удавалось прежде состыковать, все, что не находило ни соответствия, ни смысла: сундук, ребенок, золотые волосики… это странное, неизвестно откуда взявшееся имя – Золотинка. И эта хищная, едва прикрытая лицемерными заходами готовность, с какой кабацкие изверги подхватили золотого младенца и умчали. Выходит, они уже тогда знали… С самого начала.

Колча с усилием встряхнулась, словно пытаясь вернуть себе спасительное недоверие… И сказала еще:

– Заклятие-то каково было?

– Кабы знать! – отозвалась Подага. Снисходительная усмешка тронула ее большой рот.

– Такое богатство свалилось! – вздохнула тут своему Шатилиха.

– Малашка-то ходила потерянная, вот… убитая какая-то, – неожиданно сказала Подага. – Не сладко девчонке пришлось. Что-то с ней сделалось после этого. Нехорошее что-то. Они все ошалели. Ничего никому не сказали, да только соседи утром пришли, а дом стоит пуст, дверь нараспашку – все как есть бросили и бежали.

Больше Колча ничего не спросила. Хитрость и осторожность вернулись к ней, а все остальное – нет.

Тогда Колча решилась разузнать что можно обиняками, здесь и там при случае она наводила разговор на занимающий ее предмет. И ничего путного не узнала. Выбрав время, Колча сходила за Первую падь и точно нашла такую деревню – Волочевку, которая за близостью к городу порядочно расстроилась. Она нашла и дом, в подполье которого обитала Малашина подруженька; дом сохранился, как сохранилось в памяти людей и предание. Нетрудно было, однако, заметить, что старожилы заметно путаются, припоминая подробности чудесного происшествия. Впрочем, противоречия говорили более об искренности свидетелей, нежели о чем-то ином. Самые противоречия убеждали Колчу в достоверности главного. И она уверилась окончательно.

Золотинке не было тогда еще и двух лет. Колча кружила вокруг «подруженьки», не зная, как подступиться к делу. Временами находило ужасное предчувствие, что чудесная девочка уже исчезла, потерялась – то ли утонула в кадке с водой, то ли подавилась кашей – изверги объявят об этом без зазрения совести, не моргнув глазом и не краснея, а немного погодя выйдут на лодке в море и бесследно канут в его просторе. А то наберутся наглости, чтобы перебраться в один из лучших особняков Колобжега. Колча испытывала болезненную потребность иметь «подруженьку» перед глазами, присматривать за ней и подглядывать. Однако лето сменилось зимними бурями и холодами, и снова вернулось тепло, и ничего не произошло, кроме того, что Золотинка подросла. Подросла, стала повыше, покрепче… и побольше весом.

С каждым месяцем подруженька прибавляла в весе.

Колча подстерегала девочку в гавани, ощупывала и обгладывала ее вожделеющим взглядом, она заигрывала с братьями, вставляя всюду, где можно, свое угодливое «зна-аете что-о?», но не могла преодолеть их настороженности. Свойственное истинно любящим чутье позволяло им угадать в Колчином сердце нечто недоброе. И они ревниво ограждали Золотинку от сладострастных старухиных ласк. Приметив в улочках Колобжега безобразный, лишенный определенных очертаний чепец с обвисшими наподобие слоновых ушей крыльями, братья спешили укрыться в тихом заулке, где ложились в дрейф или, смотря по обстоятельствам, сразу уваливали под ветер, как говорится, шли «на фордачка», то есть, имея полный ветер в корму, удалялись от устрашающего Колчиного чепца, пока вовсе не пропадали за горизонтом.

Заветная мысль Колчи мало-помалу превратилась в страсть, не оставлявшую места для иных чувств и побуждений. Колча стала задумываться; случайные припадки задумчивости сменялись лихорадочным блеском в глазах и неодолимой потребностью в деятельности. Она нашла подходы к некоторым городским колдуньям, которые втихомолку, при снисходительном неведении властей занимались своим незаконным промыслом.