Клад

– Бочонок портавара, нынче ночью мне доставили его из Мессалоники. Знатное винцо. За государевым столом этот портавар будут подавать недели через две. – Среди оживленного разговора с Поплевой Миха Лунь не упустил и маленькое Золотинкино затруднение: с некоторой опаской она держала на весу стакан вина.

Девушка не призналась, что никогда ничего, кроме чистой воды, не пила, а покраснела.

– Из Мессалоники? Ночью? – сказала она с удивившей ее саму небрежностью – какой-то противной и… лживой.

– Я велю отослать бочонок вам на дом.

– Признаться портавар нам не по карману, – с неуверенной улыбкой возразил Поплева.

– За морем телушка полушка, да червонец перевоз, – тонко усмехнулся Миха. – Я, собственно, имел в виду товарищескую любезность, не более того. Но если настаиваете на оплате, на полушке и сойдемся. Большего оно не стоит – в Мессалонике.

Поплева тоже покраснел вслед за Золотинкой, густо зарделся щеками. Зеленый свет, значит, ничего не скрывал. Напротив, в этом волшебном, морочном свете были они перед Михой Лунем, как на ладони, – оба, и Поплева, и его дочка. Тутошние товарищи волшебника. Туземцы.

– Разумеется, я полагаюсь на вашу скромность, товарищ, – свойски потрепавши Поплеву по плечу, заметил еще Миха Лунь. – Этот собачий вид на волшебство. Что я буду вам объяснять: он не предусматривает ночную доставку товара из Мессалоники.

Храбро сморщившись, Золотинка глотнула с треть стакана и потом покосилась по сторонам: никто, однако, не разделял с ней ни трудности предприятия, ни конечный успех.

– …Да нет же, – с властной ленцой возражал между тем Поплеве Миха, – наоборот, товарищ, тут всё загадка: как вот они не побросали дома свои и пажити, извините, разные там пожитки. Жены, значит, не побросали мужей, а мужья жен и не кинулись все волхвовать? Все это мельтешение безвестных поколений – извините. Тщета жизни. Можно ли жить брюхом, когда высоко-высоко… где-то над головами – не разглядишь! да и голову поднять жутко – таинственно шумит под ветрами вечности полная листьев и цветов крона?! Вот объясните это, товарищ! Вы человек из народа. Вы знаете жизнь. Что подсказывает вам природный рассудок, не испорченный еще эдакими, в самом деле… э… разными штучками? Беретесь вы объяснить? Ага! То-то! Вот мы с вами сидим, в некотором роде волшебники, – щедро расплескивая вино, Миха Лунь очертил стаканом объемлющий присутствующих круг. – Вот нас четверо товарищей, тех, кто ступил на этот исполненный сомнений и трудов, но благородный путь…

– Золотинка умничка, она тоже знает, – заметил Поплева, из скромности не касаясь собственных успехов. – Кое-что знает. Девочка наша.

– Сейчас! – развязно засмеялась Золотинка. А Поплева поощрительно кивнул, не замечая этого дурного смеха. – Сейчас! – повторила Золотинка, навалилась локтем на стол, а правую руку отставила – уперлась пятерней, словно хотела подняться. И так, в промежуточном положении, приготовившись встать, но не вставая, она остановилась. Нужно было слить в единое быстрое целое сложную последовательность умственных усилий. Прежде ей требовалось на это час-полтора полнейшей сосредоточенности, теперь хватило бы при удаче и двенадцатой доли часа. Но голова непривычно гудела, может быть, от вина, не за что было уцепиться. И Золотинка не могла возбудить в себе ту бессознательную, изящную легкость, за которой стояли года упорных упражнений.

– Нет, не могу… что-то соскочило, – легко сдалась она и хихикнула, что было уже совсем не к месту и лишало ее всякой надежды овладеть собой.

– Она не может! – изумляясь густыми бровями, молвил Миха Лунь. Как умудрился он вложить в безразличное замечание столько проникновенности? Умудрился обернуть не очень-то лестного свойства восклицание живейшим одобрением? Необыкновенную ловкость эту следовало признать одним из чудес Миха Лунева ремесла. – Она не может! Что-то соскочило!

– У вас есть кошка? – спросила Золотинка, ненужно улыбаясь.

– Кудайка, в этом доме есть кошка?

– Только крысы, – с поклоном кабацкого подавальщика сообщил ученик. Не покидавшая его полуулыбка, хранимая обычно, как простое напряжение губ, возвращалась слащавым расцветом, как только молодой человек встречал Золотинкин взгляд.

– Годятся и крысы, – сказал за девушку Поплева.

Волшебник поощрительно подмигнул ей. Поплева надеялся на нее. С кувшином в обнимку застрял где-то за спиной у Золотинки Кудай, оглянувшись, она встретила новую поспешную улыбку.

– Будут вам крысы! – заявила Золотинка. И снова попробовала напрячься, опершись локтем о стол… Но крысы на ум не шли. Некоторое время Золотинка изображала усилие нарочно для зрителей, хотя внутренне уже сознавала поражение.

– Крысы далеко! – наконец, сказала она. И соврала. С тщеславием и обольщением в душе, бестолково взвинченная, она не только не способна была подманить крыс, но даже не чувствовала их – далеко они там или нет.

– Далеко! – с готовностью подтвердил Миха Лунь. Предательская улыбка тронула выпуклые влажные губы волшебника, тогда как глаза под суровыми бровями смотрели скорбно: они далеко! – печалились глаза.

Золотинка с важностью отхлебнула вина и сразу же позорно отвернулась, чтобы не прыснуть на стол, – вино не пошло ей впрок.

– …Вот я и говорю, товарищ, – без зазрения совести, как ни в чем не бывало, не замечая Золотинкиных содроганий, продолжал свое Миха Лунь, – души в этом нету! Души только и нету! А должен я вам доложить, милейший, что нынче при дворе плюнуть некуда – все волшебники и чародейки. И заметьте, талантливейшие люди попадаются. Ведь это талант нужен, особый, прямо скажем, талант, чтобы так все схватить и воспроизвести. Самые приемы волшебства, ведь они переданы тютелька в тютельку. Это ведь какие способности нужны, какая сметка, и глаз, и хватка, чтобы так все передрать, всю вот эту внешность соблюсти: и руками-то он помавает, и глазами вращает, и пыжится, и где нужно дым пускает. А посмотришь в итоге-то: пшик! Пши-и-ик! – вольным движением кистей он изобразил восходящие клубы «пшика». – Души в этом нет. Одна оболочка. Только и слово, что волшебство. Внутри-то пусто. Не работает. Похоже, а не работает. Ведь, что можно было украсть, – украдено, будьте покойны! Что можно было где позаимствовать – позаимствовано. Все, приступай к делу! Сколько краденой мудрости наворочено – действуй! Ан нет. Куда там. Куда что девается?… И ведь умнейшие люди! Что за притча? И потом, возьмите это… – оглянувшись на окна, Миха Лунь внезапно смолк и прислушался, рука его легла на спинку стула.

На площади за ставнями окон, озаренных изнутри волшебным светом, раздавался заливистый женский крик, сопровождаемый невнятным гомоном толпы. Крик обрывался и после томительного промежутка, когда казалось, что оборвался уже навсегда, повторялся на все той же надрывной ноте.

– Стучат, – прошептал Кудай. Снизу доносился раздробленный стук в дверь.

– Ну вот, – расстроился Миха Лунь. – Требуют чуда. Не будет чуда – стекла побьют. – Позвольте! – возвысил голос волшебник, обращаясь к окнам вполоборота. – Может статься, я за всю свою жизнь одно чудо и совершу. Но почему именно сейчас? Вынь да положь вам чудо! Не делается это так, дурни, поймите. Вы хотите чуда, – с громыхающим укором внушал он ставням, – когда в обществе очаровательнейшей девицы и способной при том, – (соответствующий взгляд в сторону Золотинки), – в обществе многоуважаемого товарища, природные задатки которого… гм… Я сижу со стаканом сладкого портавара, за уставленным яствами столом… – Тут ему понадобилось свериться, чем же именно стол уставлен: – Печеный заяц на одной ноге, помидоры, огурчики, гм… перчик… креветки… сырка кусочек… и краюшка хлеба с маслицем… Подумайте и вразумитесь: совместимо ли все это с чудом, печеный заяц, пусть на одной ноге, и чудо?

Желая, очевидно, принять посильное участие в увещевании ставень, добросовестный и никогда не кривящий душой Поплева заметил:

– Воскрешение мертвых науке не известно.

– Вот! – встрепенулся Миха Лунь. – Скажите им это! Скажите им это наконец! Найдется ли кто-нибудь, кто сумеет им это втолковать? Я вас прошу, не в службу, а в дружбу! Вы знаете этих людей. Вы самородок. Вам поверят! У вас хорошее честное лицо, вам поверят – скажите им, что воскрешение мертвых науке не известно.