Мы нижеподписавшиеся

Шиндин смотрит на него.

Девятов. Давайте акты!

Шиндин. Я их порвал... и выбросил... в лес...

Девятов (чуть подумав). Идемте со мной. Пошли, пошли.

Шиндин поплелся за ним. Они дошли до купе. Девятов снова зовет Нуйкину.

(Вышедшей Нуйкиной). У вас есть чистые листы бумаги?

Нуйкина. Какие листы? Бланки?

Девятов. Не бланки. Просто чистые листы бумаги.

Нуйкина. Есть.

Девятов (Шиндину). Сколько должно быть экземпляров, я забыл?

Шиндин. Вроде пять.

Девятов (Нуйкиной). Несите пять листов.

Нуйкина пошла в купе.

Шиндин. Что это вы вдруг?

Девятов. Не ваше дело.

Нуйкина вышла из купе – с бумагой.

Девятов (Шиндину). Значит, мы сейчас подпишем чистые листы, а вы потом впечатаете нужный текст. А подписи наши у вас уже будут. Ясно? (Расписывается пять раз. Передает листы Нуйкиной – вместе с ручкой.)

Нуйкина. Юрий Николаевич, я ничего не понимаю.

Девятов. Все нормально. Подписывайте.

Нуйкина (посмотрев на Шиндина. Девятову). Я – я хотела бы с вами поговорить.

Девятов (Шиндину). Я вас позову.

Шиндин направился обратно в тамбур.

(Нуйкиной.) Вас, наверно, удивляет, почему вдруг я решил подписать?

Нуйкина. Конечно!

Девятов. Виолетта Матвеевна, вы помните, два года назад мы принимали у Грижилюка молочную ферму?

Нуйкина. Еще бы! Мы тогда не приняли.

Девятов. Но вы помните, как обстояло дело? Грижилюк позвонил в облисполком. И Иван Иванович приказал мне по телефону акт подписать. Он по-своему тоже болел за дело. Без этой фермы область тогда не выполняла план по сельхозстроительству. Но я не стал подписывать. Вы тогда подписали, а я не подписал.

Нуйкина. Я подписала, потому что...

Девятов (перебивает). Не в этом дело. Когда я тогда вернулся в Елино, Иван Иванович меня вызвал и снова настаивал, чтобы я подписал акт. Я сказал – нет. Объект не готов, я подписывать не буду. И предупредил, что если другой подпишет вместо меня, как это частенько делается, я подниму большой шум. Что вы так волнуетесь?

Нуйкина (скрывая волнение). Нет-нет, ничего!

Девятов. Иван Иванович был очень разгневан. Сказал, что, очевидно, мы не сработаемся. Тогда я пошел в обком и рассказал всю эту историю. После этого Иван Иванович не стал со мной конфликтовать, выживать меня – как умный человек он понял, что со мной нельзя действовать грубо. Он почувствовал, что я могу за себя постоять. Что с вами происходит, вы не здоровы?

Нуйкина. Все в порядке, я вас слушаю.

Девятов. Он нашел другой выход – невероятно простой! Он просто перестал меня назначать в комиссии по приемке объектов! Он назначал таких людей, которые всегда сделают так, как ему надо. Я ж не могу требовать: назначьте меня. Он регулирует. И вдруг позавчера, прекрасно зная, что я собираюсь в отпуск, он посылает меня в Куманёво принимать хлебозавод. Дескать, Морозов получил срочное задание, придется тебе поехать. Я грешным делом подумал, что он просто решил мне подпортить отпуск. Но теперь я понял, что все обстоит гораздо хуже: Иван Иванович вместе с Грижилюком – они старые друзья – решили моими руками убрать неугодного Егорова! Во-первых, зная мою дотошность, они не сомневаются, что я хлебозавод не приму! Что им в данном случае и требуется. А если Егоров пойдет в обком жаловаться и доказывать, что все специально подстроено, то опять же, благодаря мне, они запросто отведут от себя обвинение! В обкоме знают, что со мной они не могли войти в сговор! Вы понимаете, что происходит? Они манипулируют моей принципиальностью! Когда она им не нужна была, они её выключили. Теперь она им потребовалась – они её включили! Так что я вас прошу подписать акт. Тем более что печь хлеб завод может!

С Нуйкиной что-то происходит – она сделалась неестественной, то бледнеет, то краснеет, неуместно покашливает.

Девятов. Почему вы не подписываете?

Нуйкина (ей очень неловко). Но там все-таки много недоделок, Юрий Николаевич...

Девятов. Вы что, ничего не поняли? Не надо подписывать, дайте сюда! (Хочет забрать листы).

Нуйкина (не отдает листы). Я подпишу, подпишу... Я просто... может быть, мы неправильно поступаем, может быть, этот Егоров... мы же судим только со слов этого весьма подозрительного молодого человека... С этим днем рождения, от которого я ещё опомниться не могу...

Девятов. Виолетта Матвеевна, я так же, как и вы, видел сегодня Егорова первый раз. Но даже коротенькая встреча кое о чем говорит. Вспомните, как Грижилюк себя вел, когда мы у него принимали ферму! Был накрыт стол – до того как мы попали на объект, мы попали на шикарный завтрак! Потом он не отходил от нас ни на шаг! Лично сопровождал от начала до конца! А эти звонки в облисполком! А Егоров пришел, поздоровался, четко сказал: завод печь хлеб может, но есть ещё целый ряд недоделок. Смотрите сами. И ушел. И этого молодого человека не он же послал! Хотя Егоров прекрасно понимает, что в сложившихся обстоятельствах этот акт решает его судьбу! Я вас не заставляю подписывать, Виолетта Матвеевна. Я вам только объяснил, почему я считаю, что надо подписать. Больше ничего!

Нуйкина. Нет, я подпишу... ваш авторитет для меня... (Дрожащей рукой подписывает листы. Передает их вместе с ручкой Девятову. Начинает плакать.)

Девятов. Ну что с вами? Почему вы плачете? В конце концов, я же председатель комиссии. Вы всегда можете на меня сослаться. Я вам разрешаю это делать...

Нуйкина. Извините. (Вытирает слезы, успокаивается немного.)

Девятов идет в тамбур. Там ждет его Шиндин.

Девятов (передает листы). Подпишите ещё у Семёнова, и все. (Предупреждает благодарное движение Шиндина.) Не надо никаких слов. Идите подпишите у Семёнова.

Купе строителей.

Семёнов по-прежнему спит, похрапывает. Малисов сидит у столика, читает. Алла забралась на полку Шиндина – наверх, настроение у неё не изменилось.

Шиндин (входит). Все в порядке! (Трясет бумагами.) Они подписали акт!

Шиндина (обрадовалась). Как? Подписали?

Шиндин. Подписали оба! Сейчас этот подпишет (на спящего Семенова), и все!

Малисов не реагирует – продолжает читать.

Шиндина. А как же – указание? Ему же влетит!

Шиндин. Разобрался что к чему – и плюнул на указание! (Посмотрел победительно на Малисова.) Понял? Есть ещё люди на свете! А не только... ты мне, я тебе!

Малисов. Покажи.

Шиндин. Обойдешься!

Малисов. Ну покажи!

Шиндин (показывает издалека). Вот. Я те акты порвал – разозлился. Они подписали чистые листы, а потом впечатаем.

Малисов. Ну, дай посмотреть! В руки дай! (Смеется.) Ты что, боишься, что порву, что ли? Очень хорошо, что подписали! Премию дадут! Разбудить? (Кивнул на Семёнова).

Шиндин. Я сам. Не надо помогать. Надо было раньше помогать, понял? Сколько осталось до Елино?

Шиндина (посмотрела на часы). Ой! Полчаса!

Шиндин (тормошит Семенова). Философ, подъем! Хватит дрыхать! Опохмеляться пора. Сейчас я его пощекочу, как он проводника щекотал. Ну-ка, боишься щекотки? (Пытается щекотать.)

Семёнов просыпается тяжело, резко отбрасывает руку Шиндина, поворачивается на другой бок.

Шиндин. Вставай, вставай, вставай! (Поднимает, усаживает.)

Семёнов длинно зевает, содрогаясь. Потом долго трет глаза, опять зевает, ему холодно, он дрожит.

Шиндин. (наливает в стакан коньяку.) На, дёрни!

Семёнов (с отвращением). Не!.. (Открыл глаза.) Фу, черт. Жуткий сон приснился. Какой-то дворец... огромный! И я туда вхожу. А там тысяча голых баб... Жутко много их! И все на одно лицо... все близнецы, как из инкубатора... Жуть! А потом я присмотрелся – мамочки родные, это же моя жена... ну, они все моя жена!.. Жуть! А тут ты меня, гад, разбудил... Правильно сделал. А то я бы во сне повесился, честное слово... от этой жены, жён, черт их знает... Что, уже Елино? (Выглянул в окно, чтобы сориентироваться.) Ни черта не понять.