Одна минута славы

Судьба столкнула их дождливым осенним вечером, около двух лет назад, на премьере спектакля в «Сатириконе». Она уже не помнила ни названия этого спектакля, ни того, о чем шла речь на сцене. Пришла она в театр по долгу службы — в начале карьеры она писала стоящие статьи о стоящих людях. В тот раз Борисыч поручил ей весьма ответственное задание — взять интервью у Константина Райкина. Бунин тоже притащился на спектакль далеко не по велению сердца, а из профессиональной необходимости — он был представителем спонсоров спектакля. Пришел не один — с какой-то пышногрудой брюнеткой, про существование которой тут же забыл, как только столкнулся с Аленой в буфете.

Справедливости ради надо сказать, что Алена тоже напрочь выкинула из головы поручение начальника в тот злополучный момент, когда между ними проскочило нечто вроде электрического разряда (именно это банальное выражение потом часто всплывало в ее мозгу, когда она пыталась охарактеризовать, что же произошло, когда они встретились взглядами, стоя в одной очереди за бутербродами с сырокопченой колбасой). Именно это нечто, вспыхнувшее в гудящей толчее буфета, и определило личную жизнь Алены на последующие два года.

Сначала их встречи были частыми и немногословными. Они никуда не ходили, проводя все время в постели. Потом он стал появляться в ее квартире все реже и реже, и наконец его визиты стали напоминать скачки кузнечика — редкие и захватывающе парящие. Оба они жили своей жизнью, без стеснения обсуждая друг с другом проблемы даже пикантного свойства. Алена, к примеру, знала, что Бунин таскает в кармане пиджака мобильный телефон, который у него всегда выключен, потому что, как только он его включал, телефон просто разваливался от напряжения. Константина пыталась разыскать половина женского населения столицы. Одни считали его своим женихом, другие — надежным любовником, третьи — чуть ли не мужем, но все в конце концов приходили к выводу, что он — очень непорядочный человек. Бунин с женщинами был в корне не согласен («я же каждой даме еще на первом свидании честно говорю: роман продлится недолго, чего же они от меня хотят?!»).

Но, видимо, никто из несчастных женщин ему так до конца и не поверил, поэтому, когда он бесследно исчезал, они шли по его следам толпами. Единственной, кто принял его игру в «легкую любовь», стала Алена. После третьей встречи она спросила его, провожая: «Значит, больше не увидимся?» Надо признать, тогда она едва не выдала голосом свое сожаление по этому поводу, но гордость все-таки победила. Он пожал плечами, а через месяц позвонил сам. За это время она уже смирилась с мыслью, что действительно никогда Бунина больше не увидит, переболела влюбленностью и, когда он проявился, даже почувствовала легкое сожаление.

Потом уже у них появилась традиция каждый раз расставаться «навсегда», впрочем, и эта традиция за два года отношений благополучно умерла. Сейчас Алена точно знала, что не любит его. Скорее всего… впрочем, это не столь важно. Она старалась не задаваться вопросом, почему не способна прекратить их странную связь. А может быть, ей вовсе и не хотелось этого. Любовник он был замечательный. И потом, они сдружились (Алена знала, что это звучит по-идиотски — друг-любовник, но тем не менее). Костик был единственным мужчиной, с которым она могла поговорить по душам. И не то чтобы эти два года прошли для нее совсем без поклонников, но с остальными все обстояло иначе — довольно стандартно: флирт, ухаживание, кино, выставка, ресторан и далее по списку. А с Буниным Алену интриговала непонятная природа их взаимной близости — они тянулись друг к другу, им было хорошо вместе, но ненадолго. Дальше — расставание, полное забытье и снова неожиданная и всегда приятная встреча.

Одним словом, непринужденная, ни к чему не обязывающая любовь. «А может быть, это все от одиночества? В конце концов, еще непонятно, как я поступлю с Костиком, если встречу кого-нибудь, кого полюблю! — думала она. — Наверное, пошлю ко всем чертям!» Но пока суд да дело Бунин бодро походил по гостиной, словно разминался перед забегом, снял свой дорогой пиджак, бережно повесил его на спинку стула, кинул взгляд на работающий монитор компьютера и, поморщившись, покачал головой:

— О ком на сей раз?

— Ивар Скрипка. — Она села на диван, согнулась, обхватив колени руками.

— Фу, какая гадость! — Его физиономия изобразила болезненную брезгливость, в которой он выразил как свое отношение к отдельному представителю отечественной эстрады — безголосому певцу Ивару Скрипке, так и ко всей отечественной эстраде целиком. Алена заранее была с ним согласна, что Мадонна круче Пугачевой, а «Иванушки Интернэшнл» рядом не стояли с «U2», поэтому просто улыбнулась. — Ты же еще год назад хотела завязать. Хотела писать о чем-нибудь стоящем…

— Это моя работа.

— Это моя работа, — пискливо передразнил он. — Можно ведь работать и развиваться одновременно.

— Опять, — обреченно вздохнула она, предчувствуя, что сейчас ее начнут песочить. — Ты не оригинален, каждый раз мне говоришь одно и то же.

— А толку-то! — горячо воскликнул он. — Для себя, что ли, я это говорю! Когда же ты поймешь, что с твоими способностями пора уже перерасти эту хренотень. Для начинающей журналистки интервью со звездой — редкая удача, для журналистки с двухлетним стажем сидеть на этом сиднем — просто регресс! Нужно же профессионально расти! — Он обвел руками широкий круг, показывая возможные перспективы ее профессионального роста.

— А главному редактору мне что сказать? Прости, Борисыч, но, кажется, я уже переросла свой «звездный отдел», дай-ка мне настоящую работу? Да он мне тут же на дверь укажет и будет прав!

— Не делай из меня идиота, можно писать параллельно. А все твои отговорки — просто лень и нежелание хоть чуть-чуть пошевелить мозгами.

— Важно не о чем писать, а как писать! Впрочем, ладно, — махнула она рукой, понимая, что он прав. Удивительно, но Бунин знал ее лучше ее самой. — Будем и дальше обсуждать мое профессиональное падение?

— Думаю, не стоит. — Он подошел к ней и, наклонившись, коснулся губами родинки на шее. — Я все сказал.

— Бунин, как ты мне надоел, — прошептала она.

Глава 5

— Так вот. — Бунин затянулся и выпустил колечки серого дыма. Это был его коронный трюк: когда колечек набиралось достаточно, чтобы подтвердить его виртуозность, он складывал губы трубочкой и выпускал оставшийся дым тонкой и сильной струйкой, аккурат пронзая парящие в воздухе кольца. — Продолжая прерванный разговор, я все-таки настаиваю, чтобы ты начала свой профессиональный рост.

— Ты прямо как отец родной! — буркнула Алена и, взяв у него сигарету, тоже затянулась. Ей было хорошо и удивительно легко на душе. Как всегда, пока Бунин еще лежал рядом. Потом он уйдет, и она снова почувствует себя обманутой пастушкой, которую бросили в стогу сена после бурной оргии. Но это все потом, а пока ей очень даже неплохо. Эти последние полчаса их свиданий она любила больше всего — время, когда можно поговорить по душам. А разговаривать с Костей было не менее приятно, чем заниматься любовью.

Но только не сегодня, потому что сегодня он был настроен на бесконечное брюзжание:

— Тебе нужно растить имя…

— Бунин, Бунин… Мне бы такую фамилию. С такой фамилией я бы горы свернула.

— И не надейся, — усмехнулся он.

— Зануда. Успокойся, я тебе в жены не набиваюсь.

— Хотелось бы верить, — проворчал он и рывком вскочил с кровати, но неожиданно замер, так и не успев до конца выпрямиться: — Хотя… ты ведь очень выгодная невеста: одна только трехкомнатная квартира чего стоит.

— Меркантильная скотина, — беззлобно ругнулась Алена.

— А вот и нет. — Он натянул черную водолазку и, взяв в руку джинсы, легкомысленно помахал ими в воздухе. — И работа у тебя престижная — со звездами общаешься.

— Надоело бегать по чужим гримеркам. — Она потянулась под простыней.

— Заведи свою.

— Иди ты к черту! — Алена накрылась с головой, чтобы не видеть, как он выходит из спальни. — Кстати, а почему ты никогда не остаешься на ночь? Поздно же, ушел бы утром…