Одна минута славы

— А ссора накануне убийства, вы же сами говорили?

— Подумаешь, ссора! Они и раньше ссорились, он уходил дня на два, потом возвращался.

— А кто мог знать про то, что деньги в квартире?

— Понятия не имею. Лялька наверняка никому из посторонних не рассказывала. А подруг у нее не было. Так, приятельницы в лицее. Но с работы ее попросили, я думаю, что с этими приятельницами она больше не общалась. Родители, наверное, знали, Генка опять же. Кстати, она ведь занимала деньги!

— Да?! — Он снова написал что-то в блокноте, и Алена порадовалась, что хоть эта дополнительная информация слегка реабилитирует ее в глазах следователя.

— Да, — с энтузиазмом продолжила она. — У меня хотела занять, но я могла взять деньги из банка только в понедельник, а она пришла ко мне вечером в пятницу. Она сказала, что в понедельник будет поздно, деньги ей нужны в воскресенье.

— А зачем ей деньги, она сказала?

— Нет, она очень неопределенно хмыкнула, правда, намекнула, что якобы рекламный кошмар скоро прекратится.

— Странно… — Он сунул ручку в рот и в задумчивости уставился на нее.

— Вот и я говорю — странно!

— Удалось ей деньги занять?

— Не знаю. Больше я с ней не общалась.

— Вы же были с ней приятельницами?

— Можно и так сказать.

— Почему же, когда услыхали скандал возле их квартиры, не вышли посмотреть, что происходит?

Теперь Алена имела все основания обидеться. Она даже покраснела от возмущения:

— Уж не знаю, за кого вы меня принимаете, но я не имею обыкновения влезать в чужие семейные разборки. Если ссора выходит за рамки квартиры, по-моему, неприятно продолжать ее на глазах у любопытствующих соседей. И долг каждого нормального человека в такой ситуации — оставаться в стороне.

Он явно смутился и перевел разговор в другое русло:

— Так вы не знаете, зачем вашей соседке нужны были деньги?

— Я думаю, что на машину. Она хотела машину купить, может быть, не хватало.

— Она хотела? Для себя?

— Нет, что вы! — хохотнула Алена. — Она хотела сделать мужу подарок. Сюрприз, так сказать.

— А она понимала в машинах?

— Лялька?! В машинах?! Да она «Москвич» от «Жигулей» не отличала. У Костика спрашивала, какая лучше.

— А кто такой Костик?

— Костик? — Алена замялась, почувствовав себя клубком, который вот-вот начнут раскручивать. Она прекрасно знала правила этой игры — если сказал «а», то «б» из тебя непременно вытянут. Теперь придется рассказать и о Бунине, хотя это уже совсем лишнее для следовательских ушей. — Константин мой приятель. Он заходит в гости. Вот недели две назад зашел, и Лялька зашла за чем-то, за подборкой «Оберега», по-моему. Ну, ее в последнее время увлек наш «семейный» раздел, где всякие психологи, сексологи и прочие изгаляются на тему супружеских отношений. Тогда ее рекламный ролик на экранах еще не появился. Лялька призналась, что хочет купить мужу автомобиль сюрпризом, а поскольку Костя за рулем уже лет десять и других знакомых, которые знали бы о машинах так же хорошо, как он, у нее нет, то попросила его посоветовать. Ну, он сказал тогда, что «Жигули» не в пример лучше «Москвича», и пообещал помочь выбрать.

— И больше он с ней не общался?

— Нет. Если бы общался — он бы рассказал. Мы все время шутили, что Лялька своему мужу такое в подарок преподнесет, что он не обрадуется. Купит какую-нибудь рухлядь втридорога, ну и все такое.

— Константин Бунин… кто он? — Терещенко записал что-то в блокнот. Алена прокляла себя в этот момент. Если даже Бунин никакого отношения к убийству Ляльки не имел, то ее-то он точно шлепнет. Еще бы — так подставить человека! Да он сроду никаких отношений с милицией не имел. Теперь вот, по вине ее длинного языка, непременно заимеет!

— Кто бы он ни был, Лялька со своими тремя тысячами его не интересовала, — отчеканила она.

— А все-таки?

— Он работает в рекламном агентстве. Организовывает презентации, фестивали и прочие мероприятия под спонсорство. Словом, сводит спонсоров и нуждающихся в них людей. Вполне законно, между прочим. Он за неделю больше зарабатывает, так что убивать за две с половиной тысячи не стал бы.

— За три.

— Взяли-то только две с половиной.

— Чувствую, что общение с Харитоновым прошло очень конструктивно. А почему вы чай не пьете? — Он вдруг улыбнулся и взял из вазочки шоколадную конфету.

— Что-то расхотелось, — буркнула Алена. Милашкой он ей больше не казался.

— Тогда давайте поговорим о Геннадии Харитонове.

— Да что о нем говорить, — она совсем скисла. — Я и так уже всех с потрохами сдала.

— Странное у вас отношение к милиции. Можно подумать, вы полжизни за решеткой провели. Между прочим, со мной даже рецидивисты откровеннее держатся. — Взгляд его просто лучился доброжелательностью.

— Не сомневаюсь. — Ей было не до его взглядов. Она уже видела разъяренную физиономию Бунина.

— Ну хорошо, — Терещенко встал и развел руками, будто бы извиняясь за причиненные неудобства, — не стану вам больше надоедать.

Алена поспешила проводить его в прихожую. Там он еще раз обернулся:

— Если все-таки придет что-нибудь в голову, позвоните. — Он покопался в нагрудном кармане пиджака и, выудив из него визитку, вручил ей. — Кстати, не знаете, почему вдруг Ольга Харитонова заинтересовалась «семейным» разделом вашего журнала?

— Понятия не имею. Должен же человек чем-нибудь интересоваться. Может, она надеялась Генку перевоспитать…

— А в журнале «Оберег» рассказывают, как это сделать? — усмехнулся Терещенко.

— Да есть у нас одна деятельница — посмотрит мелодраму какую-нибудь, потом сюжет перекатает, сделает поправки на нашу действительность и выдает за письмо читательницы. Чего только не переписывала уже — она у нас любительница видео. Даже «Красотку» умудрилась втиснуть в свою колонку. Кто не знает, почему-то принимают за чистую монету, мол, чего в жизни не бывает.

— Вот как, значит, журналисты работают.

— Не все, конечно. — Она нахмурилась и решительно открыла дверь. — Идите ради бога, а то я себя уже сексотом чувствую.

Глава 9

В многочисленных коридорах студии «Мосфильм» было, как всегда, полутемно, холодно и пустынно. Творчеством тут уже лет десять не пахло, а пахло сыростью, грязными плевательницами, забитыми представляющими уже антикварную ценность окурками, пыльными лестницами и еще какой-то дрянью. Алена шла по одному из таких длинных коридоров, ежась от затхлой сырости. Неуютно здесь было. Гулкий стук ее каблуков разлетался во все стороны, разбиваясь о грязно-зеленые стены и оседая на грязном полу. Она не любила «Мосфильм», находя это скопище беспорядочно соединенных между собой зданий самым ужасным строением в городе. Проще всего здесь было заблудиться, отыскать же нужный кабинет без навыков следопыта или не имея разряда по спортивному ориентированию совершенно невозможно.

С каждым посещением студии она все больше утверждалась во мнении — архитектор, который это построил, либо изначально был импрессионистом, либо, никакого отношения к модернизму не имея, сошел с ума уже во время грандиозного строительства. Нормальный человек такого здания сотворить не мог бы. И дело тут не в отношении к импрессионизму как направлению в искусстве (Алена, кстати, очень любила и Моне, и Дега, и даже Пикассо), но всему же есть предел! По ее разумению, люди должны жить и работать в удобных зданиях, где просто найти вход и выход, где третий этаж в одном подъезде не соответствует пятому в другом, и когда заходишь в лифт, то точно знаешь, что попадешь на пятый этаж, нажав соответствующую кнопку, а не на четвертый или седьмой, как на «Мосфильме».

Кроме странной планировки, здание это имело еще одну неприятную особенность — каждого, кто сюда заходил, охватывало чувство, что он попал в далекое постядерное будущее, когда из всех существ, живших некогда на планете, остались лишь тараканы. Тут Алена всякий раз задавалась одним и тем же вопросом: как в таком сюрреалистическом кошмаре можно что-то творить, а тем более снимать кино. Правда, последние картины свидетельствовали о том, что снимали их именно на «Мосфильме» — до того они все были гадкими, безвкусными и по большей части жестокими.