Страница 3 из 54
— Ну и вымахал! — говорили знакомые мазы, разглядывая меня откуда-то снизу.
Я даже курить начал, разумеется, тайком от мамули, пребывая в бесплодных мечтах, что от курения рост прекратится. Ведь капля никотина убивает даже лошадь!
Цитата из нравоучений моей милой мазы. Я вырос уже на метр восемьдесят шесть сантиметров, что отнюдь не мешает моей матери постоянно повторять: «Ешь давай, ты еще растешь!»
Так что никакими подвигами мой путь не усеян, я не испытал никаких жизненных трудностей, не голодал, не бедствовал, не совершал хулиганских действий, не дышал бензином и клеем «Момент», не дрался и ни разу не заступился за любимую девушку. А знаете, почему не заступался? Потому что у меня нет любимой девушки. Иногда мне кажется, что я не вполне нормальный, и рост у меня выше среднего, и девушки меня не интересуют. Единственное утешение — меня не интересуют и юноши, я имею в виду однополую любовь. В университете многие перешли в противоположную ориентацию, полагаю, чтобы благополучно закосить от армии. Дескать, я — педик, гомик, гей, ну, там, всякие СПИДы, ВИЧ-инфекции, вирусы, а в армии нужны полноценные парни — без вирусов и микробов.
И сразу же все завопили о новом законе, правда, потом его не утвердили, и все осталось по-прежнему. Этот новый закон о прохождении службы в армии враз положил бы всех любителей острых ощущений на лопатки, по этому закону все гомики просто обязаны были оттрубить свой срок в вонючих портянках. Я сам слышал, как какой-то полковник заявил по телику во всеуслышание, что в армии Македонского абсолютно все воины были педики и шли в бой с особым азартом после гибели любимой «подруги» или «жены». Дескать, это способствовало победам полководца. Меня чуть не стошнило, ей-богу! Меня вообще тошнит при мысли о том, что парень начнет ко мне приставать, а от него пахнет пивом и табачищем, и грудь у него в волосах. С другой стороны, от всех девчонок тоже за версту несет пивом и табачищем, что уж тут поделаешь. А я не переношу дурных запахов, наверное, потому что никогда не жил в общежитиях и коммуналках. Меня воротит от наших девчонок, особенно с нашего курса. Вот такой я, Денис Белов, тезка великого Сани Белого из народного сериала «Бригада». Честно говоря, я и не хочу совершать ничего великого, мне нравится моя комната, моя мутер, мой молчаливый папахен, иногда даже тетя Галя мне нравится, особенно когда ее не тревожат мысли о покинутых мужьях и женихах и она не очень обжирается.
— Иди, помоги мне. — Мамуля проворно шустрила у плиты, забыв про пуховый платок и печаль.
Все-таки любит она свою подругу. По квартире разносился дивный запах обжирального ужина. Я представил, как грозная подполковница оттянется за домашним ужином, и зажмурился. Мне уже не грезился одинокий странник в пустыне, уныло бредущий по зыбучим пескам.
В тот злополучный вечер решилась моя судьба. Гюзель Аркадьевна Юмашева, так зовут тетю Галю на службе, одним махом стерла из моей памяти картинку с одиноким солдатом. Она предложила другой вариант.
— Представь себе, что ты — Эраст Фандорин! Читал книги Бориса Акунина? Не читал? Плохо дело! Срочно прочитай, даю тебе два дня на изучение творчества великого писателя нашей современности.
Не пойму я, когда она шутит, а когда говорит всерьез. Наверное, никто этого не может понять, ни моя мутер, ни мужья тети Гали, ни, разумеется, ее многочисленные женихи.
— Так вот! Представь себе, что ты — Эраст Фандорин! Герой нашего времени! Чацкий! Онегин! Александр Матросов! Базаров! Рудин! Раскольников, э-э, не-ет, только не Раскольников. Он нам не годится. Кто же еще? — Тетя Галя поджала губы.
Классная тетка! Не зря она изводит себя медом и орехами. Выглядит, как фотомодель для солидных женщин. Неужели такие фотомодели бывают? Что-то я не слышал…
— Ты еще Василия Теркина вспомни. — Мама легкомысленно прикалывается в присутствии тети Гали.
— А что? Чем не герой Василий Теркин? Это тебе не Саня Белый. Кстати, где Саша? Куда твой герой запропастился?
— На даче. Вторую неделю там живет. Мы ему надоели. — Мамуля абсолютно не стесняется прикалываться.
— Он теперь знаменитый стал, тезка народного героя, — ворчит тетя Галя и продолжает, не забывая уплетать долму за обе щеки: — А тебя, юноша, я отправлю служить в уголовный розыск. Хоть жизни научишься, пооботрешься там, человеком станешь. Привык жить без трудностей, нужды не знаешь.
Это какое-то целое поколение зловредных людей, и полноправными членами этого поколения являются мои родители и их подруга. Они все прошли коммуналки и общежития, работу на стройке и всякую лабуду, именуемую суровыми тяготами жизни. Эти зловредные люди способны выжить даже на Северном полюсе, в тайге, в пустыне, их хлебом не корми, дай только вспомнить про их тяжелую юность.
— Обтереться можно и в армии! — Я не даю себя в обиду и безжалостно жалю поколение зловредных людей.
— Ну уж нет! — Оба полноправных представителя зловредного поколения вскинулись, как заполошные. — Ни за что!
— Если бы все с твоего курса пошли служить, слова бы не сказала.
Тетя Галя опять накинулась на долму, словно в тарелке находились все несправедливости жизни и их непременно нужно было срочно уничтожить.
Долго же она орехи ела, да, голод — не тетка!..
Неожиданно я уселся на колени к мазе и заорал диким голосом:
— «Ты накрашенная — страшная и не накрашенная — страшная!»
Со мной такое случается, я могу совершить дикий поступок, совершенно не входящий в планы зловредного поколения, когда-то перенесшего все тяготы суровой действительности.
Обе вскочили как ужаленные и завопили в голос:
— Иди к себе в комнату, занимайся, у тебя же диплом на носу!
Я мигом удалился, но не потому, что диплом был на носу, а потому что они обе мне надоели и своими байками про народных героев, и жуткими страшилками про тяготы жизни, и всем таким прочим. Не люблю я это зловредное поколение, особенно когда оно начинает пугать сказками про суровую действительность. Никакой суровости я не ощущаю, в комнате тепло и уютно. Мерцает монитор компьютера, переливается огоньками музыкальный центр, сверкают кожаными боками боксерские перчатки.
Я осторожно нажимаю кнопки аппаратуры, готовясь к очередной атаке на зловредное поколение. Кажется, уже все готово, мгновение — и я включаю на полную мощность все энергоносители, находящиеся в моей комнате. В этом деле главное — включить все разом и на полную мощность. Через секунду в дверях моей комнаты возникают два призрака из прошлой жизни и начинают давить мне на психику своими жалящими взорами. Переждав минуту-другую, я позорно сдаюсь. Вырубаю энергоносители и валюсь на кровать. Призраки исчезают…
Кажется, я проиграл, мне ярко засветила другая армия. Я представил себе ухмылки моих однокурсников, и меня опять затошнило. Почему меня всегда тошнит, когда я вспоминаю своих однокурсников? Они удачно отмазались от армии, представив справки о неизлечимых болезнях, поступлениях в аспирантуру и всякие другие, включая справки о срочной беременности. Некоторые не постеснялись удариться в дурку, то есть обратились за помощью в психушку. Но ни один не пошел работать в милицию, интересно, почему? Неужели удариться в дурку престижнее, чем работать в органах внутренних дел? И что я там буду делать?
Знаменитая тетя Галя сдержала свое мужское слово — она отправила меня стажером в самый занюханный отдел милиции. Она так и сказала — «занюханный», самый-самый, на улице Чехова, 15. Раньше там было районное управление внутренних дел, а после очередной реформы РУВД превратилось в тот самый занюханный отдел, скромный и грязный. В далекой молодости там работала сама подполковник Юмашева, правда, в то время она была еще лейтенантом, но понюхала пороху вдоволь. Не знаю, какой порох она там нюхала, но то, что отдел самый занюханный в городе, я понял в первое же посещение. Еще на пороге мне в нос шибанул такой коктейль из ароматов, что я пошатнулся. Меня даже не затошнило от запаха, просто я чуть не потерял сознание. Устоявшийся запах мочи разносился по небольшой улочке окрест — и как только прохожие все это терпят? Давно бы вызвали представителей «Гринписа». Прижав палец к верхней губе, таким образом стремясь уравновесить желания, я тихонько пробрался к лестнице. Внутри меня тихо тлели два страстных желания: первое — незаметно исчезнуть отсюда, второе — оказаться в пустыне, и оба находились в борьбе противоречий.