Страница 28 из 49
— Нет. — Тамара Игнатьевна катала по бледно-зеленой виниловой скатерти хлебный шарик. — Но есть кое-что, правда, это выполнимо примерно так же, как воскрешение из мертвых. — Она усмехнулась.
— Что? Скажи. — Гутя подалась еще ближе и накрыла рукой бабушкину руку, как Петрушину, когда он катал хлебный шарик по столу.
— Все прекратится, — рука Тамары Игнатьевны замерла, но Гутя чувствовала биение пульса на запястье, — если двое из взаимно проклятых родов поженятся.
— Ого! — Гутя засмеялась. — Ну… тогда это навсегда. — Она убрала руку и отодвинулась от стола.
Тамара Игнатьевна пожала плечами.
— Все, что я знаю.
Гутя встала:
— Прекрасные новости, но мне пора спать. Сказка на ночь была захватывающей. Как в детстве. Думаю, черти сниться не будут. Вместо них — женихи.
— Выключи верхний свет, — попросила Тамара Игнатьевна.
Гутя щелкнула выключателем и вышла из кухни.
Тамара Игнатьевна осталась сидеть за столом. Свет лампы над мойкой слабо освещал стол, не мешая рассматривать прошлое.
…Она хорошо помнила вечер, когда тот мужчина, коллега, попросил об одолжении. Он пригласил ее к себе, она сразу поняла, что это не его квартира. В ней не пахло каждодневной жизнью.
— Ты здесь не живешь, — сказала она, оглядевшись.
— Нет. — Он засмеялся, стаскивая красный полосатый галстук. — Здесь живет… любовь.
Она захохотала.
— Я серьезно. Это съемная квартира нашего декана. Иногда он позволяет воспользоваться ею своим лучшим… своим самым исполнительным сотрудникам.
— Ты хочешь сказать, у нашего декана есть любовницы?
— А ты не знала? Разве тебе неизвестно, откуда возникла нынешняя заместительница? А прежняя? Проанализируй, сама все поймешь.
Тамара Игнатьевна испытала настоящее потрясение. Но он не позволил ей отдаться только этому чувству.
— Сейчас мы поужинаем и поговорим, да? — Он подмигнул ей.
Она следила за его плавными движениями, видела, как уверенно он ходит по квартире — она двухкомнатная, в старом доме в центре Москвы. Она тоже прошлась, потом остановилась у окна. Звезды на кремлевских башнях рубиново горели. Они так близко и так ярко светили, что, казалось, обжигали даже сердце.
Он нравился ей — этот большой русоволосый мужчина. Не только ей, знала она. Но он пригласил сюда ее. И она пришла…
— Тебе нравится Пол Анка?
Она оглянулась и увидела, что мужчина стоит над открытым проигрывателем и вынимает из белого конверта пластинку.
— Здесь он есть? — спросила она. — Да, очень.
— Мне тоже, особенно одна вещь…
«You are my destiny…» Она чуть не задохнулась. «Ты моя судьба». Это правда? Она смотрела на него — как похож на самого певца. Такой же коротко стриженный, в очках.
— Ты не против, если мы перед ужином немного выпьем? — подошел, положил руку на плечо. Развернул к себе.
— Нет. — Она покачала головой. — Смотри, какие звезды…
— Ты о рубиновых или настоящих? — спросил, всматриваясь в ее лицо.
Она не ответила.
Он кивнул и отошел к столику, на котором стояла бутылка «Ркацители». В то время пили грузинские сухие вина.
— Возьми. — Он подал ей прозрачный бокал.
Кисловатый вкус вина пригасил привкус во рту, возникший от ощущения близкой опасности. Еще ничего не случилось, но случится. «Вот-вот, вот-вот, — колотится сердце. — Вот-вот».
Глоток — опасность смыта, можно облегченно засмеяться.
— Взгляни на это, — он обвел рукой с бокалом комнату, — на ту… дверь. — Он засмеялся. — Там — настоящее место для защиты… Понимаешь?
Она пожала плечами.
— Но я не… — смеялась молоденькая Тамара Игнатьевна.
— Ты особенная, другая. Редкая. — Он гладил пальцами ее запястье. — Если хочешь знать мое мнение, девочка в аспирантуре — пустое место. Выйдет замуж, нарожает детей, всей науке конец.
Пол Анка не унимался. Он пел о судьбе, наполняя душу сладостью, а сердце — слабостью.
Она хотела того и другого, потому что ей не хватало их в жизни…
Лежа в чужой постели, понимая, что до нее здесь побывали разные тела, все они делали одно и то же, она не пыталась уловить запах декана и его фавориток. Голос Пола Анки, шепот мужчины, обнимавшего ее, заставляли выгибаться навстречу с одним желанием — соединиться…
— Понимаешь, — говорил он утром, подливая ей кофе, — если мой парень не поступит в аспирантуру, он загремит в армию. Я обещал ему… Между прочим, он черноморец. Мы можем поехать отдохнуть к нему на родину… с тобой вдвоем, а? — Он наклонился к ней, кончиком языка прошелся по контуру губ. — Хочешь?
Она ехала домой, тогда еще в Никольское, в полупустой электричке, не замечая ничего и никого. Трезвость утра еще не наступила. Она сделает так, как хочет он…
Она сделала.
Настоящая трезвость, беспощадная и пугающая, наступила вечером, когда услышала девочку, проклинавшую ее…
Так что же? Во всем виноват Пол Анка? Его голос, вводящий в трепет от надежды на перемены, возбудил ее настолько, что она сделала то, чего никогда прежде не смогла бы.
Самое забавное, вспоминала она, через несколько дней, в деревне, которая почти влилась в их Никольское, она услышала, как босоногий мальчишка бежал по улице и распевал странные слова на эту чувственную мелодию:
— Дуста-а не-ет, дуста не-ет.
В изумлении Тамара Игнатьевна остановилась, полагая, что ослышалась. Но потом спросила:
— Мальчик, а ты про что поешь?
— Про то, чем клопов травят, — без тени сомнения ответил он.
В то время еще не все знали расхожие английские слова так, как сейчас. Теперь даже дети понимают незатейливый смысл иностранных песен.
«И не только клопов травят, — пришла в голову глупая мысль, — людей тоже».
У них с мужем в то время были не самые лучшие отношения. Он говорил ей о новом назначении, в Вятку, но она не была уверена, что поедет с ним.
Тот звонок от дипломницы все изменил, Тамара Игнатьевна сама торопила мужа уехать из Москвы, чем сильно удивила его.
Она теряла Москву, вожделенную и недоступную для многих, работу, но избавлялась от наваждения…
В доме в Никольском оставалась ее мать. Это уже потом они продали его — земля в Никольском стала золотой — и купили квартиру в Москве, на Сиреневом бульваре. Теперь там живет Полина, дочь Тамары Игнатьевны, мать Августы.
В Вятке она тоже не сразу обрела покой. Выходила на улицу и со страхом ждала — а вдруг она выйдет из-за угла… Тамара Игнатьевна вздрагивала, когда ей казалось, что на нее смотрят горящие глаза. У дипломницы были особенные глаза, зеленые. И особенная походка, как у всех, кто учился танцу. Тамара Игнатьевна понимала: это самый настоящий стресс.
Муж Тамары Игнатьевны умер скоро и загадочно — говорили, что на него напали вечером, ударили по голове и сняли бобровую шапку. То было время, когда мех ценился. Но была и другая версия — месть из-за любовницы.
Она осталась одна с дочерью Полиной. Но муж успел устроить ее преподавать литературу в медицинское училище, которое было недалеко от дома.
Тамара Игнатьевна запрещала себе думать о проклятии, произнесенном хриплым голосом в трубку. Запрещала бояться за будущее дочери, поэтому с особенным рвением начала ею заниматься.
Она готовила Полину к жизни в Москве. Девочка должна вернуться туда, где родилась, несмотря ни на что. Тамара Игнатьевна гнала от себя чувство вины — если бы не ее собственный неразумный поступок, если бы они с мужем жили в полном согласии, он отказался бы от назначения в Вятку. Не важно, что ему приказала партия. С ней тоже можно договориться.
Полина родила девочку на первом курсе мединститута. Августу почти сразу забрала к себе Тамара Игнатьевна. На четвертом курсе Полина развелась, а после окончания института благодаря семейным усилиям и московским связям попала во флебологический центр.
Тамара Игнатьевна как-то спросила, уже после гибели Сергея, не хочет ли Гутя тоже переехать в Москву. Но она, прожив у матери две недели, сказала:
— Это не мой город.