Страница 16 из 49
— Болезнь, — продолжал доктор, — испытание или кризис. Выдержите — подниметесь на новую ступень. А если не справитесь, сорветесь в бездну, — предостерег он.
— И увлеку за собой всех, кто рядом, — в тон ему добавила она. — Нет, от этого мне не станет легче.
— Знаете, Надя, я уверен… вы удивите даже себя.
— Почему?
— Вы сидите передо мной в своем кресле так, словно оно из дорогого гарнитура. Мне кажется, я вижу резную спинку, обойный шелк… — Он улыбнулся. — Я не знаю, какие на вас туфли, но, судя по тому, как вы прекрасно причесаны и искусно подкрашены, у вас на ногах не шлепанцы в клеточку.
Она засмеялась.
— Я показала бы вам туфли, но…
— Простите. — Он быстро наклонился и отогнул край пледа. — Черные лодочки. — Он засмеялся. — Я рад, не ошибся.
— Я даже дома не ношу такие тапочки, — заметила Надя.
— И не носите. Они — первая ступень…
— Я догадалась, — пришла на помощь Надя.
— Мудрые знаете кто, Надя? — спросил доктор. — Познавшие себя. А умные — те, кто познает других. Только познав самого себя, ты можешь стать самим собой. Удачи, дорогая…
В эту ночь, как уже много, много ночей, Надя лежала одна в двуспальной супружеской кровати. Николая переселила в отцовский кабинет со старым кожаным диваном. В ночи вроде сегодняшней Надя чувствовала себя так, словно предощущала родовые схватки.
Доктор говорит, что она станет другой, с другими мыслями, которые подходят ее другому телу? Переродится? Родится заново? Казалось, она давно угадывает надвигающуюся боль, без которой этого не произойдет. Ей не хотелось больше утыкаться Николаю в шею и плакать, просить, чтобы он обнял ее.
Надя сама знала: ей все равно придется остаться один на один с собой. Но доктор сказал об этом так ясно, без всяких ужимок и успокоительных слов. Да, она будет с Марией, Которая утром — уже скоро — усадит ее в кресло, повезет в ванную, поможет совершить все, что положено человеку делать по утрам самому.
Доктор сказал одну фразу, которая понравилась ей странностью. Долгий брак — это произведение классической музыки и точно так, как оно, требует стройной композиции, гармонии, но взамен обещает удовольствие для тела и для души. Краткий брак похож на попсу в трехминутном формате на ультракоротких волнах. Важен только ритм, он дает удовольствие телу. Душа ни при чем.
Он прав, подумала Надя. В браке с Николаем было больше физиологии, чем чего-то еще.
Настроение поднялось — что ж, она соображает. Еще до встречи с доктором начала понемногу расставаться с прежней жизнью, а он успокоил ее — все правильно, так и надо.
Толчком послужил мелкий случай — Надя потребовала от Марии надеть на нее полосатую юбочку, прежде она была так хороша в ней. Она подчеркивала тонкую талию, а Николай восхищался ее фигурой, похожей на песочные часы. Но юбка не застегивалась на раздавшейся от долгого сидения талии. И тогда Надя поняла — все должно измениться, даже одежда.
— Ее и вот это, — она указала на ряд вещей в шкафу, — отнеси в церковь, — велела она Марии. — Женщина удивленно посмотрела на нее. — Нет, я не собираюсь ходить в халате. Но мне нужно все другое… новое, — добавила она. — Я надену брюки. — Она указала на черные, из хорошей шерсти, купленные перед поездкой в Москву. «Чтобы не продуло в дороге», — сказала мать, а Надя усмехнулась — ее бедра давно ничего не чувствуют.
Так, может быть, иначе взглянуть и на предложение дяди Александра? У дочерей обнаружился идеальный слух. Дядя Александр предложил, когда им исполнится шесть лет, отправить их к нему, в музыкальную гимназию, за обучение в которой он готов заплатить.
Надя понимала: его шаг объясняется не только одиночеством — дядя Александр холостяк. Но дело еще и в том, догадывалась она, что он считает себя отчасти виноватым в произошедшем с ней… Тот самый случай, когда благими намерениями вымощена дорога в ад. Но не тому, у кого возникли эти намерения…
Возможно, вспомнила она, стоит принять еще одно его предложение — отдать деньги в траст. Не ему, а его протеже из Тампере. На этой операции она может заработать очень прилично. К тому же риск берет на себя он. Ей нужны не столько деньги немедленно, сколько проверить свои возможности. Она хочет убедиться, что не пропадет в этой жизни. Не только потому, что у нее есть провайдерская фирма, в которой Николай, по сути, наемный работник — на этом настоял отец, Наде нетрудно догадаться почему. Она должна понять, способна ли рискнуть деньгами и приумножить их.
Ее родители немолоды, хотя вполне стойки, если учесть, что открылось им однажды… И что старались сохранить от нее в тайне. Надя узнала тайну давно, о чем они не подозревали. Поэтому они будут держаться вместе с ней так долго, как позволит жизнь.
Николай — вот с кем труднее всего разобраться. Бессонными ночами Надя вела с ним мысленный разговор, готовясь воспроизвести его при ясном свете дня.
— Николай, мне не нужна твоя жертва. Я не хочу, чтобы в конце жизни ты утешался тем, как много претерпел ради меня. Но я хочу, чтобы ты был счастлив. Как мужчина.
— Я… счастлив, — отвечала она самой себе за него. Она знала, что он ответит именно так. Пока…
— Мужчина не может быть счастлив с женщиной, которая… Сам понимаешь. Тебе все равно придется обманывать меня. С другими или с другой. Это естественно. Ты тот, кому нужна не просто жена, женщина, но и компаньонка для игр. Я была ею. Ставила палатку вместе с тобой, разводила костер, не важно, хотелось мне этого или нет. Помнишь, ты говорил, когда девочкам исполнится пять лет, мы станем брать их с собой в лес? Но не вышло. Я осела в кресле, когда им исполнилось три.
Иногда она говорила мысленно с ним грубо, хлестала словами наотмашь.
— Мне не выбраться с тобой. Я должна тратить силы на то, чтобы успокаивать тебя. Видеть твои печальные глаза и чувствовать себя виноватой. Я, а не кто-то мифический испортит тебе жизнь.
Но ничего такого она не говорила ему. Надя удивлялась, как плохо помнит их прежнюю жизнь, она блекла со скоростью дурно пропечатанной цветной фотографии. Она радовалась этому, радовалась разрыву со знакомыми, вычеркивала из памяти то, что не нужно для жизни сейчас.
Николай, напротив, то и дело пускался в воспоминания:
— А помнишь, когда мы отдыхали у моих родителей, как лазили по заповеднику, по красноярским Столбам? Неужели, правда, ты ничего не помнишь?
Выходит, если они останутся вместе, ей предстоит постоянно слушать о прошлом? О том, чего уже нет?
— Не помню, — говорила она. — Не помню, — упрямилась. — Потому что там с тобой была не я. Я теперь другая, понимаешь?
— Но я был, я помню… Тебя тоже — помню…
— Твои проблемы, — говорила Надя и замыкалась.
Она помнила кое-что, о чем никому не говорила. Когда Надя узнала, что усаживается в кресло не на один день, не на неделю, даже не на месяц, но, может быть, навсегда, она думала: а не выскочить ли насовсем из этой жизни?
…В тот день она попыталась попросить у мужа то, что прежде давал ей с такой щедростью, даже утомительной навязчивостью, и, получив отказ, подумала — лучше уйти навсегда.
Но как ей это сделать?
Экзотическим способом — купить путевку, например, в Турцию и…
«Не выйдет, дорогая, — быстро приструнила она себя. — Все никак не привыкнешь, что не ты распоряжаешься своим передвижением». Но можно отправиться с группой инвалидов? А там — проглотить таблетку и… конец всему.
Приходило утро, оно смывало все, набросанное рваными темными мыслями в черной темноте. Перед ней снова возникал чистый лист бумаги, на котором Надя должна написать свою жизнь в свете дня.
Она решила — незачем обрекать других еще на большую печаль, она знала, что родителям, детям, мужу ее уход принес бы лишние страдания. Напротив, надо снизить градус страданий для всех.
Она знала, как это сделать.
9
Августа вернулась засветло.
— Вот она я, — бросила Гутя, открыв дверь своим ключом. Скинув ботинки и куртку, протопала по зеленому ковру. — Есть хочу, умираю. — Она взмахнула руками, изображая крылья умирающего лебедя. — Ты одна? Или вы вдвоем? — Она огляделась.