Тоже Дейв

Голуби и вороны беснуются. Они такие здоровые. Сегодня их двуногость делает их в моем восприятии гуманоидами. В своих сальных, покрытых перьями серо-черных плащах они вполне могут быть птицеподража-телями, оказывающими сексуальные услуги, то есть порхание и размахивание крыльями, в обмен на орешки.

Когда я оказываюсь рядом с двумя мужчинами, один из них отворачивается от ограды – из его затянутых в перчатки рук россыпью летят орешки и голуби.

«Увидимся, Дейв», – говорит его спутник, но без особых эмоций. Дейв смотрит на меня – всего один раз, но неожиданно пристально, будто читает меня. Уходит вперед, разбрасывая ногами маленькие кучки старых листьев, гнили и веточек. Очевидно, что он чувствует себя неуютно и хочет увеличить расстояние между нами. Я ускоряю шаг.

Я поймал его у восьмиугольной деревянной беседки, в которой персонал парка хранил инструменты и попивал чай. Он оказался неожиданно массивным, его тело было как водопад под мягким пальто. Драка была злобной и неуклюжей, и последствия оказались неприятными для нас обоих. В наших животных рыках и судорожных ударах не было никакой симметрии, никакой хореографии. Он рухнул на колени, быстро и тяжело – полный энтузиазма неофит церкви потери сознания.

Прислоненная к стене мотыга была чем-то испачкана. Я взвесил ее в руке. Она оказалось такой легкой, почти невесомой. Я удержался от искушения метнуть ее прямо в голубоватое небо, чтобы увидеть, как она поднимется к небесам, медленно вращаясь, – как в «Космической Одиссее 2001».

Его бумажник был сделан из кожи, чуть пушистой на ощупь. Вероятно, свиная. Кредитки, визитки, водительские права, карточка донора почки, все на имя Джонатана Д. Шзма. Я задумался об этой «Д.». Означала ли эта буква Дэвида или Дейв – не более чем прозвище Шзма? И имело ли это теперь значение?

Вельма открывает дверь. Она выглядит очень устало, очень серо. Дверь она открывает самую малость, только для того, чтобы я смог заметить, как устало, как серо она выглядит.

– Ты плохо выглядишь, – говорит она, – и вся куртка порвана.

– А это что такое? – спрашиваю я, указывая на дверь, на щелочку и Вельму за ней. – Вельма, я же ведь не продать тебе что-то пытаюсь – можешь снять цепочку с двери.

– Я… я не уверена, что стоит это делать. Не думаю, что хочу, чтобы ты зашел. Дейв позвонил мне из кафе – он сказал, ты немного не в себе.

– Да твою же ж мать! – Я прислоняюсь к кирпичной кладке и неловко бью кулаком воздух. Я изо всех сил стараюсь выглядеть естественно – но у меня есть подозрение, что получается так себе.

– Дейв сказал, что у тебя сегодня на три назначен прием у доктора Клагфартена.

– Ага.

– После того как Дейв мне позвонил, я позвонила доктору Клагфартену – он сказал, что ты можешь зайти к нему прямо сейчас, переговорить с ним. Он сказал…

– Что? Что он сказал?

– Что ты можешь быть немного расстроен – из-за меня…

– Из-за тебя, Вельма? – Теперь я гляжу на нее и вижу в ее глазах слезы. – Из-за тебя, Вельма?

Она трясет головой:

– Не Вельма, нет, больше не Вельма, больше… – Она рыдает, и всхлипы превращаются в цикл, истерический цикл, который она разрывает выкриком: – Д-Дейвина! Дейвина! Так меня зовут! Дейвина!

Я несколько ошеломлен собственной невозмутимостью. Я выпрямляюсь, принимая мирный, но внушающий уважение вид. Дейвина все еще всхлипывает, но уже тише.

– Если ты теперь Дейвина, значит, ты решила официально поменять свое имя?

– Да, я подала документы. – Она успокаивается.

– И сколько времени это займет?

– Где-то шесть недель.

– И до тех пор?

– Ну, ты просишь своих знакомых называть тебя так, как ты предпочитаешь… – Она уже полностью успокоилась. – В каком-то смысле в этом заключена сама идея имени. Ведь, в конце концов, имя – просто определенное условное название.

– И в твоем случае это…

– Дейв.

– Дейв?

– Именно так.

Доктор Клагфартен стоит у окна, спиной ко мне, и глядит куда-то над крышами. Желтоватое стекло придает его голосу легкую желчность:

– Вы находите подобную вездесущность имени Дейв неприятной, хмм?

– Нет, не совсем. – Я спокоен – впервые за два часа после выхода из кабинета доктора Клагфартена. Он отворачивается от окна и усаживается за стол. Улыбается мне и располагающе кривит губы.

– Какие чувства вы бы испытали, скажи я, что дрозда, залетевшего к вам через каминную трубу на прошлой неделе, зовут Дейв?

– Скепсис – и любопытство.

– То есть вся эта ситуация с Дейвами не вызывает у вас исключительно негативные ощущения…

– Я просто не понимаю, почему это обязательно должен быть Дейв.

– Ну, Колин Клагфартен – сочетание откровенно смешное, как Рональд Макдональд. А Дейв Клагфартен – имя звучное и весомое.

Несколько минут я перевариваю это предложение. Дейв продолжает добродушно улыбаться. Ему нравится тишина – он считает, что мы существуем в контексте тишины, и вне зависимости от того, наблюдается ли ее отсутствие или присутствие, его можно использовать как лакмусовую бумагу для собственной личности.

– Вы же ведь не хотите сказать, – выдавливаю я наконец, – что все это начинается с вас?

– Нет, нет, конечно же нет. Я абсолютно уверен – это отдельно взятый случай, не имеющий связи с остальными, хотя он и ложится в схему вашего расстройства, а именно – деперсонализации.

– И все же тот факт, что библейский Давид был личностью, наиболее полно воплотившей теократические идеалы древних иудеев, и что ожидание его возвращения стало источником почти мессианского пыла…

Он пожимает плечами, снова кривит губы:

– …Вполне допустимо предположить, что возникновение новых Дейвов отражает что-то сходное – возможно, мирское ультрамонтанство?

– Но здесь речь идет о Дейвах, а не о Давиде. – Я понимаю, что цепляюсь к мелочам, но не могу удержаться.

– Да ладно, какая подсознанию разница? Знаете, я думаю, что вы начнете чувствовать себя значительно лучше, если мы снизим дозу парстелина, – думаю, что мы даже можем достичь прорыва. Знаете, мы могли бы вместе подготовить исследование…

– Если бы я был…

– Если бы вы были… – Он кивает, улыбается. Каждой клеткой своего тела он убеждает меня произнести это вслух. И я говорю:

– Тоже Дейв.