Страница 16 из 90
Как-то зимой гулять на Чистые пруды меня повез на санках не дедушка, как обычно, а дядя Вася. Рядом шел отец. На бульваре нас сфотографировал уличный фотограф. Меня поставили на стул между папой и дядей. Это единственный снимок, на котором запечатлены вместе братья Кочкуровы.
В воспоминаниях бывших молодогвардейцев, живших в общежитии (быт остается за скобками), возникает картина их творческого содружества.
«Разговаривали мы с Артемом о том, как надо писать, — вспоминал Виктор Светозаров. — Вот, что примерно он говорил:
— Писатель должен работать так, чтобы его поэтическое воображение было свободно, не связано с идеей. Поэтическая фантазия — главное в творчестве. Сюжет — не главное; показать жизнь, эпоху — вот основное, и показать так, как он это понимает нутром.
Как-то я спросил Артема, когда он закончит повесть.
— Разве соловей знает, когда он закончит свою песню?..
Я напечатал „Три стены“ — рассказ, в котором описана суздальская тюрьма.
Ночью часов в 12 (жена уже спала) раздается стук в дверь. Входит Артем. Только что прочел рассказ, зашел поздравить, обнял» 2.
В общежитии проходили теоретические занятия по литературе. Лекции читали литераторы старшего поколения — Осип Брик, Николай Асеев, Виктор Шкловский. Для семинаров по технике стиха свою комнату предоставлял Михаил Светлов, по технике прозы — Марк Колосов.
Из воспоминаний Валерии Герасимовой
В комнату вошел, с нашей точки зрения, почти по-«нэпмански» одетый человек. На нем был аккуратный костюм, галстук, добротные штиблеты, помнится, даже с серыми гамашами (как у Макса Линдера!). Умные, чуть насмешливые глаза поблескивали за очками в роговой оправе. Это был наш руководитель «по прозе» Осип Максимович Брик.
Семинары с Осипом Максимовичем обогатили наше представление о мастерстве литератора, мы воочию столкнулись с подлинной, глубокой литературной эрудицией […]
Мы стремились постичь тайны литературного мастерства. Вспоминаю, как огромный, широкоплечий Артем Веселый, от которого так и веяло матросской «вольницей», обклеил все стены своей комнатки […] листками рукописи.
— Так все на виду, — угрюмо пояснил он. И переходя от стенки к стенке, яростно вытравлял все то, что, по его словам, «позорило» произведение: случайно «залетевшие» штампованные, псевдолитературные обороты, столь чуждые его свежей и смелой стилистике, по недосмотру проскользнувшие те или иные «красивости» беспощадно им вытравлялись. Свирепо «отжимал» Артем также ту мутно-розовую водичку, которой грешат столь многие произведения начинающих… 3
ЛИТЕРАТУРНАЯ СРЕДА
Не только молодежные литературные объединения стали средой, в которой жил молодой писатель Артем Веселый. С начала 1920-х годов он вошел в круг старших известных литераторов.
«Из рассказов Артема о литературной жизни в Москве, — вспоминал ростовский писатель Павел Максимов, — было видно, что наиболее близкими ему людьми из писателей были Н. Н. Ляшко, А. С. Новиков-Прибой (которых он всегда уважительно называл не иначе как Николай Николаевич и Алексей Силыч), Феоктист Березовский, В. М. Бахметьев, Л. Н. Сейфуллина (ее он по-приятельски называл Сейфулихой)» 1.
Артем знакомится с Маяковским, тот дважды печатает его в журнале ЛЕФ 2.
Из воспоминаний Ольги Миненко-Орловской
Помнится, осенью 24 года Артем повел меня к Фурманову[28] на литературную вечеринку. Я видела Фурманова еще в Чапаевской дивизии в девятнадцатом году и несколько раз в Самаре. Вместе с Артемом мы прочли первый вариант «Чапаева».
В маленькой квартирке Фурманова в Нащокинском переулке мы появились первыми из приглашенных. Дмитрий Андреевич вышел к нам своей быстрой и легкой походкой, в штатском платье (таким я его еще не видала), по-прежнему юношески стройный и как будто даже помолодевший против девятнадцатого года. Он посмотрел на нас веселыми внимательными глазами и, пожимая руки, сказал с упреком:
— Вы, самые аккуратные, все же опоздали на шесть минут.
— Шесть минут — это чепуха, — сказал Артем, — я дни и месяцы пускаю по ветру.
Фурманов возмутился.
— Это преступленье, — сказал он. […]
Месяца два спустя Артем писал мне в Воронеж, где я училась в университете: «Работаю, как черт. Не выхожу из библиотек. Читаю о прошлом, чтобы осознать лучше сегодняшнюю действительность. Что-то делается со мной странное. С некоторых пор не могу слышать тиканья часов: физически ощущаю, как бегут минуты, и каждую жаль, хочется удержать. Все кажется, что я не успею сделать что-то важное…» 3
В другой раз Ольга Ксенофонтовна вспоминала:
Зимой 1924 года из Москвы от Артема пришло письмо: «Роман закончен. Срочно требуется твое карающее перо. Приезжай. Режь, прессуй, просеивай через сито».
Необоснованное право резать и прессовать свое творчество Артем предоставил мне еще с 1918 года, когда я, в свои семнадцать лет, была литературным правщиком в самарской газете, а он, тогда еще полуграмотный парень, начинал пробовать в печати свое «дикое перо»[29], брал первые ноты «Большого запева»[30].
«Впрочем, — писал Артем, — тебе едва ли удастся разгуляться по страницам „Страны родной“.[…] „Страна родная“ — моя первая серьезная вещь и большая победа».
Я знала Артема, всегда остро неудовлетворенного своими вещами. На этот раз письмо дышало радостным возбуждением и творческой удачей.
Однако, когда две недели спустя я перешагнула порог его полутемной, узкой комнаты, я застала его совсем в другом настроении.[…]
— А насчет романа, Ольга, я тебе наврал. Никакой там особой победы нет. Какая там победа! И боя не было. Еще только маневры. Опять сырье и хаос. Размахнулся широко, гребнул мелко.
Я сказала, что это его фантазия и ненужное самобичевание.
Он ответил:
— Не думай, я зря себя не хаю. — И добавил, засияв глазами: — Вот Серафимович написал на ту же тему. Это вещь! Взлет к бессмертию! Слезы выжимает. Хорошие думы родит.
Он не дал мне даже отдохнуть с дороги, натянул на себя матросский бушлат, в котором ходил — грудь нараспашку — в двадцатиградусные морозы, и потащил меня к Серафимовичу.
Уже две ночи перед этим пропадал Артем у Серафимовича, слушая «Железный поток». На сегодня сговорились закончить чтение. […]
У Серафимовича были неожиданные гости. Я чувствовала, что мы пришли не вовремя. Но Артем сел в кресло, не обращая внимания на гостей, и заявил, что он не сдвинется с места, пока не дослушает конца романа, тем более, что он специально привел своего «критика-литературоведа», которому надо зарядиться пролетарским духом, раньше, чем приступить к разгрому «Страны родной».[…]
Александр Серафимович решительно не хотел в этот раз заняться чтением романа. Он дал Артему недочитанные главы, напечатанные на машинке, с условием вернуть на следующий день.
Всю ночь громыхал Артем, читая вслух страницы романа. Иногда он вскакивал и тяжелой походкой ходил по комнате. Он останавливался передо мной и, упираясь в меня невидящими глазами, спрашивал:
— Ты слышишь, Ольга, как они идут, идут… Ты видишь это человеческое море с босыми солдатами, почерневшими до костей, с младенцами, с бабами Горпинами… Буйное людское море в железных берегах. Вот этих-то берегов и не хватает мне!
Желая его успокоить, я сказала что-то о молодости, которая не любит скрупулезно думать.
28
В 1919 году Дмитрий Фурманов и Артем Веселый встречались в Самаре.
29
Так назвал свою статью об Артеме Веселом критик С. Пакентрейгер 4.
30
Название сборника произведений Артема Веселого 5.