Страница 21 из 30
Доставшаяся Ричарду гнедая шла мерной рысью, она не была ни позором, ни сокровищем. Путешествовать на такой и даже представляться союзным офицерам можно, сбежать – вряд ли. Бежать без оружия и денег, не зная дороги, – безумие, но Дикон рискнул бы, если б не вернувшаяся тварь. В лагере она не докучала, но стоило перебраться через речонку, дала о себе знать. Теперь Ричард недоумевал, как он мог забыть этот взгляд, но так случалось и раньше. Стоило соглядатаю отвернуться или задремать, и он тут же исчезал из памяти, зато, вернувшись, отыгрывался за передышку сполна. Ужас сгущался, как сгущается туман, еще немного, и он каплями потечет по лицу и шее. Тихий ужас и какой-то ползучий, что ли… Если б в темнеющих предгорьях что-то выло, рычало, ворочалось, можно было бы поднять тревогу, но тварь просто ждала, а они двигались на северо-восток. К ней. Двенадцать человек уходили в пока невысокие холмы, а вечер был теплым и тихим. Тепло тоже бывает обманом, и еще оно влечет змей.
– Поворот! – крикнули спереди. – Вона… На Краклу!..
– Прямо, – буркнул из-под генеральской шляпы Карваль.
Прямо? От поворота на Краклу?! Они едут в… Надор?! Но там же… И потом от Кракловой развилки до замка три дня плоскогорьем, где и людей-то почти нет. В Олларию всегда ездили через Роксли и Лебединку. Ричард, само собой, знал про Манлиев тракт, но сам им не пользовался ни разу, потому и перестал узнавать окрестности, едва перешли Лукк. Дорога вильнула, обкусанным пальцем погрозил закату торчащий на перекрестье столб. Страх вился над отрядом, как вороньё, а дура-гнедая весело бежала рядом с конем Дювье.
– Быстрей, – велел Карваль, и Ричард дал гнедой шенкеля. Он не мог больше выносить эту дорогу, этот вечер, эту кобылу, и потом – отношения следует выяснять раз и навсегда. Коротышка – лжец и мерзавец, но шпагу он носит. И вряд ли его обучал хотя бы Робер, не говоря уж о Вороне.
– Сударь, – назвать это ничтожество генералом язык у Ричарда не повернулся, – пора объясниться.
– Еще нет.
– Я настаиваю! – Голоса растягивали сжимающееся кольцо, надолго ли? – Вы предатель, убийца и лжец… Что вы сказали Роберу про Штанцлера? Вы солгали, это очевидно!..
– Быть верным сюзерену – значит действовать к его пользе, а не бегать с докладами о всякой чепухе.
– Будь у меня оружие, вы бы заговорили иначе!
– В свое время оно у вас будет.
– Тогда мы поговорим…
– Несомненно.
Оружие вернут! Это приказ Робера, иначе поганец вел бы себя иначе. Карвалю поперек горла и эта поездка, и приказ, но ослушаться он не может. Поднять руку на друга «Монсеньора» на глазах десятка южан – это мог бы Ворон, но не этот… гриб с перьями. Ничего, клинки все расставят по местам.
– Это вы подрезали подпругу Моро!
– Да, и что?
– Вы – убийца, убийца государя!
– Я не приписываю себе чужих заслуг. Я как мог способствовал смерти узурпатора, но убила его собственная глупость. Отправляйтесь к Дювье. Мне неприятно на вас смотреть.
– Взаимно!
– Тогда тем более убирайтесь.
– Сначала вы… Вы – шпион Сильвестра… Втерлись в доверие к Анри-Гийому и доносили… Потом переметнулись к Альдо и все равно остались олларовской шавкой! Святой Алан, Штанцлер знал правду, поэтому вы…
– Дювье, забери Окделла и впредь держи при себе.
– Вам нечего ответить… Ординар!
Когда нечем крыть, отмалчиваются, удирают, натравливают солдат… Карваль, видите ли, выбирает, что докладывать, а что – нет. Ординар решает за герцога! Сейчас он откровенен, ведь Окделл и Эпинэ больше не встретятся. Может, и так, но письмо Робер получит. Через посла Гаунау или Дриксен. Две строчки. Благодарность за свободу и предупреждение о вцепившейся в стремя подлости. Если Иноходец пожелает остаться слепым, ничего не поделаешь…
– Будешь дурить – отберу поводья!
Как же противно! Унизительно и противно.
– Я сказал этому господину все, что хотел. Дальше будет говорить моя шпага.
– Вот ведь! – буркнул чесночник и обернулся. Оглянулся и Ричард, хоть и не собирался. Столб маячил далеко позади. Кавалькада, срезая угол, двигалась через луг прямиком к щетинистым темным холмам. К полной злобы неизвестности.
4
– Мне нет дела до других. Они меня не радовали, почему я должен радовать их? – заявил кому-то вернувшийся Хайнрих, но кого-то под сосной не было, а был один-единственный талигойский маршал.
– Больше всего ты должен, не имея долгов, – произнес ничего не значащий парадокс Савиньяк и приподнял очередной стакан.
Король плюхнулся на скамью и наподдал что-то достойной монумента ручищей. Лионель подставил ладонь, не давая пущенному по доскам предмету свалиться, и не выдержал – присвистнул. Маршал Талига избавил от падения его высочество Фридриха. Такого конного и знакомого…
– Я его выкупил. – Довольный Хайнрих походил на разбухшего трактирного кота. – Прощелыга Зауф стоит дорого! Вы изрядно потеряли при сделке.
Лионель усмехнулся и сделал вид, что пьет. Он не то чтобы любил сорить деньгами, но брошенное на ветер порой возвращало нечто, ушедшее из дома и из души после гибели отца. Меняя портреты на глазах у офицеров и обалдевшего трактирщика, маршал веселился как мальчишка; правда, другие этого не заметили. Теперь веселился Хайнрих.
– А что сталось с продавшим вас подданным?
– Он трактирщик. Он продал и получил прибыль, вместо того чтобы потерять. Вам был нужен портрет, и вы бы его взяли.
– Если трактирщик умен, он назовет свою харчевню «Король и Леворукий» и огородит стул, на котором сидел король, веревкой. Да, я взял бы портрет и оставил бы за него деньги в любом случае. У каждой войны свое лицо, я хочу иметь его перед глазами.
– Наша война спит. Продайте мне вашу рамку, она по праву принадлежит моему зятю.
– Пожалуй… Из тех, кто в ней побывал, Фридрих достойнейший. Да простит мне ваше величество…
– Еще чего! Сколько вы хотите?
– А как вы намерены с ней поступить?
– Я вернусь в Липпе и отправлю манатки гусака вслед за ним. Вместе с портретом, и лучше, если тот будет в рамке. С его свинячьими лебедями!..
– Ваше величество, не почтите за праздное любопытство. Вы написали кесарю об успехах племянника?
– Хорош бы я был, позволь этому засранцу порочить моих солдат и моих офицеров! Хватит того, что я отдал ему лучший корпус, а достало бы одного мориска! Армия не может встать на дыбы, иначе это не армия, а сброд. Генералы, мои генералы, подчинились и пошли к Ор-Гаролис. Они не виноваты – ноги за задницу не в ответе! В ответе голова, моя голова. Нужно было думать, прежде чем ставить Фридриха главным. Нужно вообще думать, и я посоветовал кесарю именно это. Если Готфрид доверит Фридриху командовать хотя бы брадобреями, он глуп, как корыто! Ваше здоровье!
Есть! Он угадал с письмом, он угадал со всем, кроме обвала, но такое не просчитаешь.
– Ваше величество, я не трактирщик и не могу торговать реликвиями, но неделимое лучше не делить. Северная Марагона да будет в Талиге, а Фридрих – в рамке. Она ваша, если утром вы о ней вспомните.
– Я еще не так стар, чтобы забывать… Я ушел из молодости, уйдешь и ты, тогда и оценишь все, от войны и до вина! Серые пугали нас, допугались, булькнули… А мы живы и под закат пьем! Мы с тобой враги, и что с того? Хотел бы я знать, кто решил, что раз враг, то сам страх и ужас? Оно ведь даже не с агарисцев пошло. Леворуким еще Манлия вашего объявляли. Воевать, так с самим Злом во плоти, иначе вроде как неудобно… А что с приличным соседом можно пасеку не поделить и дойдет до драки на века, с этим как? Нет, Зло им подавай! А ты тоже хорош, вырядился в красное. Жаль, Кримхильде тебя не видит… У тебя ведь мать жива?
– Да. Она в Савиньяке. – В Савиньяке ли? К кошкам! Не думать ни о чем, имеет же он право хоть ночь побыть Эмилем!
– Твоя мать – вдова… Я вдовец… Ее здоровье!
Снова горечь. Когда Рокэ уезжал в Фельп, они пили не касеру, а «Кровь». И после Октавианской резни тоже пили, верней, запивали. Тогда все только начиналось, теперь разогналось, не остановить, но сегодня передышка. Передышка, летний вечер, чужие сосны и горько-сладкая земляника, тоже чужая…