Страница 6 из 7
— Нет, не заметила.
— А я заметила, — вздохнула Тоня, — вот и сегодня всю дорогу молчал…
И все-таки Вере Николаевне повезло: Тоню окликнула и забрала с собою Мария Александровна. Выяснив, что Тоня совершенно не разбирается в грибах, Мария Александровна уже не отпускала ее от себя.
Вера Николаевна никогда прежде не бывала в тайге и не знала ее. Теперь же, одиноко шагая между вековыми деревьями по мягкому пружинящему вод ногами желто-зеленому мху, Вера Николаевна впервые поразилась мощи и величию этого края. Нет, она не боялась сейчас, а просто было у нее такое ощущение, что так вот можно идти и день, и два, и неделю, и никогда не кончится это царство седых великанов, этот мягко-зеленый полусумрак, осторожное потрескивание, неожиданный всплеск чьих-то невидимых крыльев. В одном месте, наткнувшись на поваленную ветром лиственницу, Вера Николаевна присела и долго слушала удивительной глубины тишину. И здесь, среди тайги, Вере Николаевне показалось, что время замерло, она вырвалась из заколдованного круга и жизнь впереди бесконечна. Это длилось только мгновение, но и мгновения хватило, чтобы поверить в возможность счастья. Огромного, как эта тайга, безмерного, как остановившееся на миг время. Так хотелось верить… Так хотелось жить…
На обратном пути Вере Николаевне повстречался Бездомцев. Вернее, вначале она увидела сизоватый дымок, тонко струящийся между стволами, а потом и Бездомцева, одиноко сидящего у костра. Что-то такое было в его позе, одиночестве, маленьком костерке среди непомерно огромной тайги, что заставило Веру Николаевну невольно сдержать шаг и пожалеть Бездомцева почти материнской жалостью. Краем уха она слышала, что он практикует дома, зарабатывает хорошие деньги, проворачивает какие-то махинации с золотом, но сейчас ей не хотелось в это верить. Вечно готовый вспылить, наговорить самые ужасные глупости, он казался Вере Николаевне составленным из треугольников или что-нибудь в этом роде. У него было длинное узкое лицо, острые плечи и чрезвычайно разболтанная походка, и всегда у него что-нибудь торчало углом: локоть, колено, лопатка под нейлоновой рубашкой.
Заметив Веру Николаевну, Бездомцев вскочил и обрадованно пригласил:
— К нашему шалашу, Вера Николаевна.
— А вы разве не один? — она встревоженно огляделась.
— Это так говорят, — улыбнулся Бездомцев, — во множественном числе. А вам везет — полнехонькая корзина.
— Зато у вас, я смотрю, полнейшее невезение, — Вера Николаевна присела к огню, чувствуя необыкновенно домашний, удивительно близкий и понятный уют от легонько всхлипывающего костерка.
— Ну что вы, Вера Николаевна, — Бездомцев присел напротив и закурил, — день у меня сегодня бесподобно везучий… Вначале, волею коллектива, я попал в тайгу, это ли не везение? С тайгой у меня, Вера Николаевна, мно-огое связано. Вы даже и представить не можете, как много… А потом вдруг приходите вы, с корзиной, в платочке, совсем не похожая на ту, что едва здоровается со мною в ординаторской! — Бездомцев опять улыбнулся и пристально посмотрел в глаза Вере Николаевне. — Это ли не везение? Так что мы с вами равны.
— А что у вас связано с тайгой? — полюбопытствовала Вера Николаевна, сделав вид, что не слышала о корзине, платочке и ординаторской.
— С тайгой? — Бездомцев задумался. — Многое… Я ведь в детдоме воспитывался, Вера Николаевна, сирота… казанская. А из детдомов в ту пору принято было убегать. Вот я и бегал. По месяцу в тайге прятался. Вот эти грибы, — он кивнул на корзину, — сырыми едал… Но это разговор невеселый, Вера Николаевна, скучный разговор, А мне бы не хотелось, чтобы эту нашу встречу вы вспоминали со скукой… Но и веселить, увы, не умею.
— И не надо, — тихо и серьезно попросила Вера Николаевна. — Здесь и так очень хорошо.
И в самом деле здесь было хорошо, очень хорошо, неповторимо хорошо. Возможно, чтобы это понять, Вере Николаевне нужна была именно эта минута среди тысяч и тысяч других, именно эта и никакая другая, чтобы ей стало вот так хорошо, уютно и покойно у маленького костра среди большой тайги. Случись другая минута, и, как знать, пришли бы другие мысли, чего-то вдруг недостало или мешало бы что-нибудь, тонкий свист комара, например, Бездомцев… А сейчас — нет. И мысли были… О южном городке, пляже и коротких кострах, которые разводили из оставленных на пляже газет. Именно у такого костра и нашел ее Палашников… Да, для этого тоже нужна была своя минута, именно та, в которую он подошел к ней и спросил… Неважно, о чем он тогда спросил, гораздо важнее — как спросил и как она услышала…
— Вы красивая, Вера Николаевна, — неожиданно сказал Бездомцев. — Вам, наверное, часто об этом говорят?
Вера Николаевна с усилием оторвала взгляд от костра и с удивлением посмотрела на Бездомцева.
— Спасибо… Но я не люблю таких комплиментов.
— И Красильников, наверное, уже сказал, — как бы разговаривая с самим собой, задумчиво произнес Бездомцев. — Наверняка — сказал… Вы не любите мужа, Вера Николаевна…
Она поразилась не словам, нет, а тому удовольствию, с каким Бездомцев выговорил их. Он словно бы наслаждался этими словами, их смыслом и потому почти весел был. Зачем-то ему надо было, чтобы она не любила мужа.
— Почему вы это говорите мне? — раздражаясь, спросила она.
— Почему? — Бездомцев усмехнулся, и лицо его перекосилось в треугольник. — Все очень просто, Вера Николаевна, оч-чень просто… Я объясню… Когда-то меня обманула женщина, очень красивая, как вы… С тех пор я перестал верить красоте и дал себе слово не верить никогда. Понимаете? И вдруг приезжаете вы… Очень красивая женщина. Серьезная. Строгая. Я целый год наблюдал за вами, и вы, Вера Николаевна, чуть было не изменили мое представление о красоте. Да, я уже готов был ошибиться во второй раз, и тут появился Красильников… Не обижайтесь, Вера Николаевна, я не хотел и не хочу говорить вам неприятные слова, но как-то так получается… Знаете, липнет ведь к красоте всякое дерьмо. Извините… Я очень верил в вас. И сейчас…
— Хватит, Бездомцев! — глухо оборвала Вера Николаевна. — Что вы понимаете в красоте? Господи, его один раз обманули, и он готов… Ладно… Пора идти.
Ей было горько и больно за потерю того душевного состояния, которое появилось на минуту и так глупо оборвалось на монологе Бездомцева. Нет, он не обидел ее, он просто украл лучшие минуты жизни, которые она собиралась прожить.
Когда они вернулись к машине, там уже пир шел горой. Всю снедь, которую захватили из дома, выставили на широко расстеленное покрывало, нажарили шашлыков (по этой части большим специалистом считался Петр Иванович) и — пошла писать губерния. Встретили их шумно, налили но штрафной, и Вера Николаевна, нимало не думая, хватила почти половину стакана «Старорусской». Нет, не забыла она слова Бездомцева, и видеть теперь его ей было неприятно.
— Вот, природа, — говорил Петр Иванович, — душу очищает. Почаще бы нам, а?
— Сиди, — урезонила мужа Мария Александровна и передразнила — Душу очищает. А сколько мне сил понадобилось, чтобы тебя на это очищение вытащить. По телевизору, видишь ли, сегодня футбольный матч… Очистители.
— Нет, и в самом деле здесь так интересно, — восхитилась Тоня, — а мы за сколько лет впервые собрались.
Тоня сидела рядом с Красильниковым. Она успела привести себя в порядок, даже кофту переменила и смотрелась этакой хорошенькой куколкой из галантерейного магазина.
— Вот, жизнь к закату пошла, — вздохнул Петр Иванович, — а много ли у нас таких дней было, Мария Александровна? Голодовки, война, работа, дети. И все бегом, бегом, оглянуться некогда было. Я в войну, Вадим Сергеевич, санитаром служил, такого насмотрелся, упаси бог…
— Очень интересны им твои побасенки, — опять перебила Мария Александровна, — это тебе — война, а им — кино.
— Почему, очень интересно, — возразила Тоня…
Пообедав и немного отдохнув, решили еще раз пройтись по ближайшим релкам.
Уезжать никому не хотелось. Не хотела уезжать и Вера Николаевна. Опорожнив свою корзину, она медленно побрела в лес, ни о чем особенно не думая и ни на что особенно не надеясь. От выпитого хотелось спать, легонько кружилась голова и грустно думалось о прошлом. Она не заметила, как догнал ее Красильников и некоторое время с улыбкой шел за нею. Наконец он тихо окликнул: