Закон души

Я повернулся к металлургическому институту. Довольно сносно слышал, что спрашивали люди, наклоняясь к оконцу, и надеялся, что, стоя на отшибе, разберу все, о чем он и Женя будут говорить.

Он постучал в дверь киоска. Женя спросила, кто стучит, и он глухо назвал себя Лешей.

Она не открыла: у нее в киоске дети, и так негде повернуться.

Он молча ждал, покуда не разошлись покупатели.

— Неужели не примешь?

В голосе и мольба, и вера, и отчаяние.

— Отгорело.

— Дотла?

— Искорки не осталось.

— Обманываешь, Женюр. Проучить хочешь.

— Тебя невозможно проучить, ты, как река: куда потек, туда и будешь течь.

— Я исправился.

— А в цирке?.

— Сразу начисто не исправишься. Фраер был с тобой, меня и взяло…

— А после цирка?

— Женюр, я не собирался… У меня…

— Как ты бухал сапожищами в квартиру! Подъезд гудел. Детей до утра колотило. Даже Максимка напугался. Так они ненормальными сделаются.

— Прости.

— Не для чего.

— Женюр, я перевоспитаюсь.

— Пока перевоспитаешься, нас исковеркаешь. Уезжал бы поскорей.

— Ладно, уеду послезавтра. Только со Степой разреши гулять. Не чужой.

— Чужой.

— Что от алиментов отвиливал, поэтому?..

— Ты знаешь почему.

— Разреши сына на руках подержать. Степик, идем на ручки.

— Видишь, отвернулся.

— Ты настроила! Ничего, я расположу. Степа, иди к папке! Конфетку шоколадную дам.

— Не упросишь.

— Сперва Степу подержу.

— Не сможешь ты стать человеком.

— Ну-ка, отвори!

Скрежет выдираемого гвоздя. Женин вскрик. Крючок упал на порог. Подлец! Выхватил через распахнутую дверь Степу. Побежал по тротуару. Степа заходится в крике.

Я метнулся на обочину шоссе. Перехватил его у машины. Он саданул меня плечом. Я ударился о бок «Волги», отскочил и облапил его, пытавшегося залезть в кабину. Дверцу ему оттолкнул водитель. Подоспела Женя, вырвала Степу и побежала к киоску, проваливаясь в газонный снег.

Таксист втянул Лешу в машину, и они умчались.

Одиноко стою на шоссе.

Небо все мельтешит, клубится, сыплет. Струи поземки шелестят, вздуваются, никнут.

Идти сейчас к киоску неудобно.

Я укрылся от пурги в книжном магазине, купил книгу «Кибернетика в военном деле» и целый час, ткнувшись плечом в стену, просматривал ее, а потом уже отправился в киоск.

— Хау ду ю ду, Женя!

— Гуд дей, Глеб.

— Здравствуйте, малышатки.

— Здра-а-сте!

Вот что значит ясельно-детсадовская выучка: дружно ответили. Степа нахмуренный, настороженный. Хоть и скоротечным было умыкание, страх, вызванный им, может бить Степу и через много лет.

— Гив ми «Ивнинг стар», — прошу я, а мысленно умоляю Женю не вспоминать о недавнем эпизоде, из-за которого мне пришлось торчать в магазине.

— Плиз.

— Оказывается, мы с вами знатоки английского.

— Я бы о себе этого не сказала.

— Девочка, как тебя зовут?

Женя уговаривает насупившуюся сестренку сказать, как ее зовут. Та молчит. Тогда я говорю, что знаю ее имя. Это заинтересовывает девчурку.

— И нет, и не знаешь.

— Валюша.

Заулыбалась. Довольна. У такого крохотного существа уже есть понятие о собственном достоинстве и самолюбие.

— Дядь, я Степка-растрепка.

— Растрепка?

— Обманывает. Он аккуратист. Валюша в ясельки ходит, Степа — в детсад. Воскресенье томятся здесь. Еще у нас Максимка есть. Не хочет с ними водиться. Как что — кулаки в ход. С них спрос не велик. Зашалят, закапризничают — приласкай, утешь.

— Мордовать проще простого. Воспитывать тяжело. Мама нас в строгости держала, но пальцем не трогала. Отец, тот вообще был добросерд. Тона не повышал. Нашалишь, тихонько расспросит, почему и как. Сты-ыдно!..

— А я и не помню, Глеб, била меня и сестру мама или не била. Я была как Степа по годам, когда маму застрелил немец. Ее за деревню расчищать дорогу погнали. Снега в ту зиму высоко нападали. Немцам для машин, для танков была нужна дорога, они и гоняли на нее женщин и стариков. Мама заморилась. Кушать хотела. Воткнула в сугроб лопату и ест картофлянник. Немец ждал, чтобы она прекратила работу, и застрелил из автомата.

Она бросила к лицу ладони. Валя и Степа тревожно захлопали ресничками. Я потупился: ненароком расстроил Женю.

— Дядь, у ракеты мотор есть?

— Смотря у какой.

— На которовой Юра Гагарин летел.

— У, есть! Моторище!

— А которовыми на праздник стреляют, у них?

— Они пороховые.

— Дядь, я конфеты «Ракета» люблю.

— Пойдем купим.

— И я.

— И ты, Валюша.

Женя отпустила со мной и сына, и сестренку. Погуляем до обеда. Совсем засиделись малышатки.

Перед тем как пойти за «Ракетой», я намеревался сходить с ними в художественный салон. Пусть посмотрят картины. Но Степа и Валя проявили самостоятельность и утянули меня в «Игрушки».

Я прикинул, каким капиталом располагаю. Было досадно, что иду с детьми в магазин не после аванса или получки. Заработок у меня полновесный: чистыми получаю на руки не меньше ста семидесяти в месяц. Я бы накупил им сейчас лошадок, кукол, экскаваторов, занимательных игр.

Мы стоим перед игрушками. Валя теребит меня за рукав. Ах, какой недогадливый дяденька! Ничегошеньки ей не видно: гигантской стеной прилавок.

Поднял девочку на плечо. Она весело ахнула. Я изумился: кнопочка, а уже умеет так здорово ахать!

— Дядь, бум-бум.

— Что, Валя?

— Бум-бум.

— Ни бум-бум не понимаю.

Рассмешил продавщицу.

— Степа, что она просит?

— Пианину.

Попал в историю!

Валя тузит кулачком по клавишам пианино, смеется.

Как ее убедить, что сегодня эта игрушка мне не по карману: стоит целых одиннадцать рублей.

— Бяка бум-бум, — морщась, говорю я.

— Нака, нака!

— Бяка!

Валя не соглашается со мной, и пианино еще громче издает ксилофонные звуки.

Я моргаю продавщице: мол, спрячь инструмент, и, чтобы отвлечь Валю, прошу подать собачку.

Меж передними лапами собачки зажат мяч. Он на оси.

Завожу собачку, пускаю. Она катит по прилавку, переворачиваясь через спину.

Валя хлопает в ладоши. Тем временем продавщица прячет под прилавок пианино. Наверно, можно было и не прятать. Валя и не вспомнила о пианино, получив коробку, в которой жужжала заводом кувыркливая собачка.

Покамест тетя выбирала игрушку, племянник, привстав на цыпочки и зацепившись подбородком за хромированный поручень, приглядывал что-нибудь для себя.

Я догадывался, что он выберет шестирублевый электрический автомобиль. И когда Степа не совсем уверенно показал на автомобиль, я посочувствовал мальчику, вероятно, привыкшему к отказам в дорогих покупках, и себе, который хотел доставить ему радость, а вместо этого должен обмануть.

Я стал охаивать автомобиль. Степа угрюмо помалкивал, но глаз с автомобиля не сводил.

Как назло, продавщица, только что оказавшая мне помощь, начала доказывать, что я не прав: «Автомобиль, папаша, сказочный».

О, женская непоследовательность! Она вынудила меня прибегнуть к мине терпящего бедствие, и лишь тогда продавщица вспомнила о своем недавнем благодеянии, сбегала на склад и принесла игрушку, якобы оставленную для сына.

Гироскопический самолет? Что за диковинка?

Продавщица раскрыла коробку. Вынула синюю подставку. К изогнутой никелированной проволоке приладила самолет. Другой конец проволоки примкнула к гироскопу — чаше, внутри которой, насаженный на стержень, свободно вращался массивный желтый барабан-диск. Это сочленение она водрузила на ножку подставки, втолкнула острие навощенного шнура в дырочку, просверленную в стержне, потом намотала шнур на стержень и резко дернула.

Шнур повис на пальце продавщицы. Серебристый самолет полетел, быстро делая круги. Пропеллеры мелькали. Слышался рокот, похожий ни шум моторов. То был звук крутящегося барабана.

Я ликовал, а Степа отвернулся от прилавка.

Он заметил мальчишку, стрелявшего пробкой из деревянного пистолета. Я спросил у продавщицы, есть ли такие пистолеты. Были. Осенью.