У светлой пристани

— Гля, Светка, — дернула за руку Вера, — стюденты пришли. А моего флюгера что-то не видать.

Их было человек пять. Они молча толпились у двери, с интересом поглядывая на танцующих, Светлана, вначале только мельком глянув через плечо и не обнаружив парня с плашкоута, загрустила. Раньше она давала себе слово, что, как только появятся на танцах студенты, непременно уйдет домой, а теперь ей вдруг захотелось хотя бы еще раз увидеть того парня. И когда она услышала за спиной чей-то бойкий, развязный голос: «Серега, пригласим вот этих», — напряглась, непонятным образом почувствовав, что Серега — это и есть он. И замерла в томительном ожидании — подойдет или нет. И уж хотела, чтобы подошел и взглянул на нее запомнившимися добрыми глазами. Но стих баян, и мокрый от пота Савелий смущенно ковылял к стулу и сел как-то неестественно прямо, вытянув перед собою деревяшку в синей брючине. Светлана поискала глазами Таисью и увидела ее за столом в кругу женщин, удивительно помолодевшую, строгую и печальную. Она медленно катала по столу хлебную крошку, и высоко поднималась ее усохшая материнская грудь.

Вдруг подскочила к Сергею Сонька-Бубонька, прозванная так с детства за то, что до пяти лет ничего не говорила, а лишь бубнила никому не понятные слова, и пронзительным голосом окончательно захмелевшей бабенки закричала:

— А ну, Сережка, дамский вальс! С хлопушками!

И попритихли ребята и мужики в тревожном ожидании, пригласит, нет ли та, на которую загадывал каждый, а если думает пригласить, то поскорее бы, а то ненароком перехватит кто другой, и пропал танец.

Первой увела на круг Аркашку красивая и томная Нинка Лукьянова, кладовщица леспромхоза. Танец начали они правильно, как-то просто и легко приникнув друг к другу, и всем было ясно, что этой осенью свадьбы не миновать. Потом Сонька-Бубонька выдернула на танец заведующего ОРСом, тучного, с мясистыми плечами Ивана Ивановича Белобородова. И пошло, и закружилось, и уже Верка танцевала со своим флюгером, а Светлана все стояла у стены в одиночестве, не решаясь глаз оторвать от пола. На минутку всплыло перед нею Володино лицо, но было оно каким-то далеким и словно бы чужим теперь для нее.

— Что же ты не танцуешь, девонька? — услышала Светлана, и подняла голову, и увидела перед собою строгое и грустное одновременно лицо Таисьи. — Ты танцуй, милая, потом уж не до этого будет.

— Не хочется мне, — обрадовалась Таисье Светлана, — а вообще хорошо у вас гуляют, так хорошо…

— Это мы можем, — усмехнулась Таисья, — гулеванья разводить. Нам-то что, погулял — не слинял, по-работал — не усох, а только и честь пора знать.

Светлана глянула по кругу, по стульям и не увидела Савелия. Ушел, наверное, и спускается теперь в темноте с крутого берега, цепляясь руками за ветки рябины.

Ушла и Таисья, пожелав Светлане ночи без конца и радости без счета, а дамский вальс все продолжался, и неугомонная Сонька-Бубонька уже отхлопывала себе, наверное, десятого по счету партнера.

И вдруг сиротливо и неуютно показалось Светлане среди веселых, танцующих людей. Она тряхнула короткой прической и пошла к выходу, и когда уже спускалась с крыльца, услышала, что кто-то вышел следом.

Ночь была удивительной даже для лета, для июня. Узкой полосой прочертили небо облака, и у самой их кромки величаво покачивался красный диск луны. Был он необычайно огромным, властно приковывающим взгляд, и Светлане, как в детстве, показалось, что это злой волшебник, подглядывающий за делами людей. И, может быть, поэтому они долго шли молча и Светка уже боялась и своих чувств, и самое себя.

Как и в прошлый раз, он вплотную подошел к ней и тихо спросил:

— Я провожу тебя, Света?

И она ничего не ответила, повернулась и пошла, по не к дому, а к пристани, и Сергей пошел рядом. В свете луны его волосы холодно серебрились, а глаза были темными, далекими, и в них Светка хотела и боялась заглянуть. И еще она удивлялась тому, как легко и радостно ей было с Сергеем, даже без слов и без мыслей даже, и она, еще не сознавая этого, потянулась к нему. Тайно даже для себя, доверилась светло и чисто.

Она знала одно место, над самой пристанью, куда бегала по вечерам и подолгу сидела в одиночестве, провожая глазами огни катеров и громадных самоходок с углем. Здесь можно было удобно сидеть на камнях, и Амур был под самыми ногами, и если прикрыть глаза, а потом быстро открыть их, то на минуту представлялось, что сидишь ты среди громадного моря и тени погибших кораблей проносятся под облаками.

Они устроились на камнях, и смотрели на Амур, и одновременно слышали приглушенную расстоянием музыку из клуба.

А внизу привычно и покойно покачивался на мелкой волне плашкоут, и красным светились сосновые бревна избушки Савелия. Сам он стоял на корме, хорошо видный отсюда, и по временам загоралась его папироса огоньком.

— Светлая, — сказал Сережа, и Светка вздрогнула и зябко повела узкими плечами, — ты любишь того парня?

— Не знаю… — ответила она не сразу и заметила, что луна теперь словно бы катилась по черной кромке туч, вздрагивая и подпрыгивая на ухабах, и тихо повторила: — Не знаю я…

— Ты похожа на мальчишку, тебе говорили?

— Нет… Но я знаю.

— У тебя нос курносый и губы толстые. — Сережа тихо засмеялся. — И вообще непонятно, кто ты? Когда я подошел к тебе в прошлый раз, ты мне показалась Аленушкой, а сегодня, на танцах, Наташей Ростовой.

Светка загрустила. Сидела на камне и грустно думала, почему Сергей не приехал в деревню раньше. Она бы его встретила по-другому, и разговор у них, наверное, другой бы получился. А теперь ей было как-то неловко и перед Володей, и перед Сережей тоже, и казалась она себе непостоянной, дурной девчонкой. И впервые почувствовала Светлана, что она уже успела что-то потерять, что-то такое, чего не вернуть и чему нет объяснения, а просто возникло томительное чувство потери, от которого пусто и неуютно становится на земле.

— Ты здесь часто бываешь? — спросил Сергей.

— Часто, — одними губами ответила Светлана.

— Я тебя именно такой и представлял.

— Какой?

— Девочкой-мальчиком. И когда увидел на плашкоуте, сразу узнал. Понимаешь, я тебя уже словно бы сто лет знаю. — Сергей сидел чуть ниже, переламывая в руках сухую ветку, и смотрел на нее радостными глазами. — Ты не думай, это я говорю не ради того, чтобы заполнить вакуум. Так я еще никому не говорил…

— А почему?

— Для тебя берег.

И Светка чувствовала, понимала, что он говорит правду, что все так и есть, и она ему нравится, но уже не могла обрадоваться этому и загрустила еще больше.

— Странно все… — сказала она задумчиво, — сидим мы, совсем посторонние люди, а уже вроде бы и не чужие. Только знаете, Сережа, вы больше не подходите ко мне. Не надо. Мне с вами хорошо, но лучше не надо. Я ведь неправду сказала, я Володю люблю, а с вами мне просто как-то спокойно.

Сережа отвернулся и посмотрел на плашкоут. Он был темным и мрачным, а мимо него струилась светлая вода, и небо до горизонта было светлым, и там уже обозначался едва видимый рассвет. Он отцепил от куртки значок, протянул Светлане.

— Возьми на память и прости меня. — Сережа встал и опять посмотрел на плашкоут, и ему хотелось взять Светлану за руку и поцеловать ее, но он лишь вздохнул и пошел белой тропинкой.

В какой-то момент Светлане хотелось окликнуть его, вернуть и доверчиво прижаться к нему, и заглянуть в большие, добрые глаза. Но он уходил так спокойно, такой высокий и решительный, с серебристыми волосами в лунном свете, что она не решилась и тихо заплакала.

Она плакала и понимала, что прошла сегодня мимо чего-то главного в своей жизни, чего ни вернуть, ни повторить никогда больше.

У самой кромки воды, рядом с плашкоутом, ровной стеной стояли кусты черемухи. И Светлана сидела на берегу до тех пор, пока не рассвело окончательно и плашкоут не потонул в белой черемуховой дымке.

Утром, перед работой, забежала Вера.