Голубиная охота

Когда они выходили из классного коридора, с лестницы к ним бросилась Кира: не утерпела и на часок отпросилась из лаборатории.

Маша успокоила Киру, и они отвели девочку, пожелавшую переночевать в городе, к бабушке.

Кире нужно было возвращаться в цех, и Маша поехала с ней, когда узнала, что в заводской проходной дежурит жена Коли Колича. Давно было стыдно Маше: выросла в металлургическом городе, а на мартене, у доменных печей, на коксохиме ни разу не бывала. Этот завод хоть и меньше тамошнего, зато почти новый и в чем-то, должно быть, гораздо интересней. И, главное, здесь работает ее отец и сейчас его смена.

До проходных ворот металлургического комбината ехали на трамвае. Охранница рассияла, увидев Машу, и гребанула рукой в сторону завода, прерывая объяснения Киры.

— Доченьку Константина Васильевича завсегда пущу.

У себя в родном Железнодольске, хоть и со стороны, Маша все равно неплохо знала, где что находится на комбинате. Даже зимней ночью сквозь туман могла угадать расположение цехов: три скобы алых небесных огней — копровый цех, там газовыми огненными струями полосуют сталь; скаканье высотных сполохов — мартеновский; оранжеватое зарево — доменный.

Тут она сразу определила, где прокат, а где мартен, отличив их по трубам: над прокатом трубы пониже, пореже и не дымят.

Однажды Маша видела в киножурнале опущенный на дно океана батискаф. Вблизи домны напоминали батискафы, а воздухонагреватели — тупомакушечные ракеты, приготовленные для запуска. Сходство дополнялось тем, что атмосфера, окружавшая их, была сумрачно-зеленоватая, и в ней мерцали пластинки графита, будто косячки каких-нибудь блескучих глубоководных мальков.

У Киры в химической лаборатории, наверно, строгий начальник. Так быстро она шла по заводу, что Маша еле-еле поспевала за ней. Через залик проскочила, лишь на мгновение задержавшись возле длинношеей женщины. И в памяти Маши только и скользнул стальной цилиндр нейтрализатора да толстенные коленья — вытяжная вентиляция.

— Тетя Кира, что за специальность у дежурной по установке?

— Аппаратчица.

— А дети у нее есть?

— Сын.

— Искусственник?

— Искусственник.

— Значит, предупредили, когда она устраивалась аппаратчицей?

— Предупредили.

— Отчим говорит — не предупреждают. Он сам на пиридиновой установке работает.

— Думается, обязательно предупреждают и в отделе кадров и в отделе по технике безопасности.

— Хмырь… отчим доказывает: предупреждать — без аппаратчиц останешься. Позже им сообщают, когда они привыкнут к месту.

— Не должно быть.

— Неужели ничего нельзя сделать?

— Установки герметизируют, чтобы не выделялись пары пиридина.

— Тогда почему ее сын искусственник?

— Предосторожность. Кормила бы грудью… а вдруг бы ребенок умер?

— Почему пиридин именно в груди скапливается?

— Такая у него особенность.

— Раз вредная установка — женщин не принимать.

— Пиридин вреден и для мужчин.

— Закрыть установку.

— Следуя твоей логике, нужно прикрыть весь коксохим… Необходимость, Машенька! Без пиридина не обойтись ни фармацевтам, ни медикам, ни химикам.

— А нельзя ли и здоровье и коксохим?

— Задача прекрасная. Учись. Решай.

— Почему я «решай»? А вы?

— Мы, в смысле наше поколение, решаем. Вы присоединитесь. Новое поколение хорошо тем, что ему кажется: до него туго понималось и медленно нейтрализуется зло сопутствующее промышленным энергиям, сырью, без которого не выплавишь первостепенных металлов, не запустишь двигателей, не совершишь открытий. В школе почему-то не принято затрагивать эту тему. В понятие прогресс вкладывается лишь положительный смысл. Дескать, издержек прогресса нет, и люди зачастую трудятся на вредных и опасных производствах только по сознательности, а не по необходимости и потому, что другого выбора не было.

— Вы не совсем правильно… Историк нам много всего объяснял. У него девиз: в правде — движение. Татьяна Петровна, по-английскому… У нее обо всем спрашивай, и она откровенно ответит. Мы и сами с усами: между собой чего-чего не обсуждаем.

— Рада.

— Тетя Кира, почему маленькими все умные?

— Достоинства проверяются в сгорании, если рассматривать человека, как уголь. В сгорании обнаруживаются его прежние свойства и создаются новые. Грубое уподобление: дети — уголь, общество — печь, взрослые — коксовики. В определенных условиях, по определенным нормам, схемам, разработкам взрослые и общество «спекают» из детей граждан. Потом, способствуя производству духовного и материального продукта, эти граждане выявляют свои первичные и вторичные свойства. Пластичность. Калорийность. Нет, заменим калорийность на пользу, пользотворную способность. Почность. Зольность…

«Здорово я ее завела!» — восторженно подумала Маша.

— Вы интересно… Но я не совсем про то. Я заметила: маленькие все умные. Нормальные маленькие. Станут первашами — некоторые, смотришь, тупы. Дальше, дальше. Смотришь, приглупленные выявились. В одних яслях со мной были Миша Моховой и Нинка Нагайцева. И в детсадик вместе попали, и в школу. Старухи говорят: «Что не боле, то дурней». Так и Миша с Нинкой. В этом году меня как стукнуло в голову: «А Моховой-то дундук»; «А Нагайцева-то глупындра». Вы не рассердитесь, тетя Кира. Но больше дураков, чем среди взрослых, нигде нет. Мы иногда придумаем шкодный вопрос и задаем учителям. Раз с Митькой Калгановым придумали. Физичка Екатерина Тимуровна пришла в класс. Митька встает и спрашивает: «Екатерина Тимуровна, ни Михайло Иванович Ломоносов, ни Майкл Фарадей не учили этому, однако я спрошу: все рождаются равными, а откуда берутся валютчики и бюрократы?» А еще Митька при встрече со своими родителями выдает коронную фразочку: «Взрослые? Взрослые любят критику. И самокритику тоже».

— Вы не без яду!

— Какой там яд, тетя Кира? Мы покорные существа. Слегка поострим, на том наши обличения и закончились.

Кира шла в тени, Маша — на солнцепеке. Их разделяли стволы тополей. Едва мимо них проехал кургузый автопогрузчик, Кира перевела Машу через шоссе.

Вступив в прохладу турмы — угольной башни, Маша покачнулась: так резок был переход из упругости зноя в невесомость тени.

Турма громоздилась под облаком, окутываемая дымом. От нижней части турмы вправо и влево простирались батареи коксовых печей. Все сооружение: угольная башня и коксовые печи — напоминало перевернутую букву «Т»; оно ничем не отличалось от того, которое Маша видела издали в Железнодольске.

Она знала от Хмыря, что вдоль одной стороны катаются коксовыталкиватели, а вдоль другой — двересъемные машины.

Какой-то неуклюжий громадный красный агрегат стоял на рельсах. На его высокий мостик выскочил человек в толстой суконной робе и войлочной шляпе, задержался у круглых железных перил, взглянув на огненный квадрат, и нырнул обратно в кабину.

Маша заинтересовалась этим огненным квадратом и чуть не ахнула, подойдя к агрегату поближе: то был не квадрат, а полая, вертикальная кирпичная камера, ее бока, раскаленные, гладкие, источали золотисто-розовое марево, и сквозь это марево чернела неподалеку «глава» домны и виднелись барашки — распадался в небе след реактивного самолета. Кира подошла к ней и объяснила, что обыкновенный коксовыталкиватель выдавил из камеры коксовый пирог. Камеру сейчас наглухо закроют стальными огнеупорными дверями и наполнят шихтой, и за неполную смену из шихты получится кокс.

В стеклянной будочке Кира подошла к тучному мужчине. Она назвала мужчину товарищ Трайно. Он наливал в стакан газировку. Пока вода пузырилась из крана, Кира успела объяснить, кто Маша такая и к кому ее надо отвести. А пока он, разжимая на резиновой пипетке зажим, капал в воду соляной раствор, Кира ушла. Поднимаясь за Трайно по лестнице, Маша сановно полузапрокинула голову, приспустила веки и тяжело ступала, свесив руки. Если бы он оглянулся, то обозлился бы: так похоже она копировала его.

Он вывел ее на ветер и солнце. Это был верх коксовых печей — кирпичное поле, на котором, пожалуй, можно играть в лапту, а может, и в футбол.