Страница 160 из 180
Потом пошло: "Снегурочка", "Валькирия", "Три Волхва", "Фуэнте Овехуна", "Игорь", "Салтан", "Садко", "Весна Священная", "Сестра Беатриса". В Художественном театре "Пер Гюнт". Для Свободного театра были готовы эскизы для "Принцессы Мален". Марджанов очень мечтал об этой постановке. Бенуа хвалил эскизы, но в театре начались какие-то местные передряги, и предстояло закрытие антрепризы. Марджанов шепнул: "Лучше заберите эскизы, как бы не пропали". На том и кончилось. Сейчас серия "Принцессы Мален" разбежалась широко. Кроме русских собраний, отдельные части имеются в Атенеуме (Гельсингфорс), в Риксмузее (в Стокгольме), в Париже и в Америке. Так же широко разбросало и серию "Пер Гюнта". Особенно помню эту постановку, ибо тогда впервые пришлось встретиться со Станиславским и Немировичем-Данченко, и эти встречи остались среди лучших воспоминаний. А сегодня читаем о смерти Станиславского — еще одна большая страница перевернута.
"Нунст унд Декорацион" назвал мои вагнеровские эскизы лучшими среди интерпретаций Вагнера. Не забудется и скандал, происшедший в Париже в 1913 году при первой постановке "Весны Священной". С самого поднятия занавеса какие-то "джентльмены" вынимали свистки и завывали так, что даже музыка была слышна с трудом. Бросалось в глаза, что свистки были принесены заблаговременно, и свист и гам начинались с увертюры, — значит, все было припасено заранее.
Публикуется впервые
Битва
Многие битвы гремели. Были старания остановить, а то и просто стереть, уничтожить. Б. старался так расположить голоса при выборах, чтобы устроить вражеский перевес, но хотя бы одним голосом победа оставалась за нами.
После выставки в С. Луи в 1906 году 800 русских картин, весь русский отдел был продан таможнею с аукциона. Пропали моих 75 вещей. Разве ладно?
В Гельсингфорсе в день открытия выставки потухло электричество, и снег завалил верхний свет. Разве хорошо?
В Стокгольме в день открытия выставки 8 Ноября 1918 года отрекся Вильгельм. Шведы были потрясены. Неладно!
В 1920 году в Лондоне при открытии моей выставки чиновник из министерства иностранных дел уверял, что картины не мои, а сам я убит в Сибири. Вот какие дела!
В 1930 году в Лондоне Коренчевский мне лично сказал, что я не Рерих, а Адашев. И такие нелепицы бывали.
У Кингора во время открытия лопнуло электричество. Произошла паника. Неприятно!
В Музее в день открытия с трудом был предотвращен пожар. Только по случайности успели принять меры. А было 10.000 посетителей.
Храм в Талашкине в 1914 из-за войны остался неконченным.
Уничтожены "Сеча при Керженце" и "Казань". Пропали: "Ункрада", "Зовущий", "Крик змея" и многие. Испорчены "Песнь о викинге", "Древняя жизнь", "Поход", "Поморяне", "Волокут волоком", "Три волхва" и многие.
С трудом нашли в Лувре "Замки Майтрейи". Кто хотел их присвоить? А где "Ростов Великий"? А где "И открываем" из Пекинского Музея? А как назвать проделки Кашанина? А где Пакт после подписи 21 страной?
Сгорел "Гроссман и Кнебель" в 1915 году со всеми клише и манускриптом "Монографии". Пропали вещи у Белого. Хоронили в Англии.
Назвали антихристом в Харбине. Поносили в Париже за оборону Родины.
Происходит хоршевский вандализм. Вот какие темные дела!
Можно припомнить битвы без числа. Повсюду темная рука пыталась разгромить. Но "говорят, что мы мертвы, а мы живы". Не только живы, но преуспели. Теряли, но находили. Видали предателей и учились распознавать лики.
Битва да будет благословенна!
Публикуется впервые
"А вор так ни в чем и не виноват?"
О ходже Наср-Эддине рассказывают:
"У ходжи украли осла. На следующий день ходжа, плачась, рассказал об этом друзьям и просил их помочь. Выслушав его, они начали подавать ему советы. Один сказал: "Нужно на дверях конюшни повесить замок". — "Ну, что там вешать замок на обыкновенную дверь? Какой из этого толк? — заметил другой. — Толкнешь дверь — и она рассыплется".
— "А что ты скажешь о стене вокруг дома? Отчего ее не сделать несколько выше?"
— "Да ты живой был или мертвый? Ведь не за пазуху себе сунул вор здоровенного осла? Где ты был, когда он выводил осла из конюшни через двор от дверей, ведущих на улицу?"
— "Послушай, я ночью двери запираю изнутри, а ключ кладу себе под голову. И вор не может никак сорвать замок и увести у меня коровенку ли, осла ли". Словом, они засыпали ходжу бесполезными речами, упреками и попреками. Потеряв терпение, ходжа сказал: "Дорогие друзья, вы рассуждаете правильно. Но только все это относится к прошлому, а на сегодня от ваших слов пользы нет никакой. Ну, посудите сами: вся вина, стало быть, на мне? А вор так ни в чем и не виноват?"
Многие сказы о ходже части припомнятся. Воры отлично обделывают делишки, и совсем немного судей правильно решающих. Шемякин суд — будто бы сказка, но это было. Видали мы и судью Франкенштейна — имя почти такое же, только о монете напоминание добавлено.
Иудины серебренники так и бренчат. Где уж тут Культура? Где уж тут цивилизация?!
Некоторые понимают всякие происходящие ужасы и открыто возмущаются. Другие, хотя и понимают, но трусливо помалкивают. Во все трудные времена бывали так называемые "перелеты". Бесстыдно они перелетали туда, где им казалось выгоднее.
Преступность растет. Похищаются дети. Процветают невольничьи рынки. Пятна на солнце или, вернее, на совести человеческой!
Публикуется впервые
Служители
В столетней истории Общества Поощрения Художеств, кроме покровителей, деятелей, профессоров и учащихся, должны быть помянуты и служители. Они принимали и прямое и косвенное участие в деятельности Общества. Они знали все и не раз даже оказывали свое воздействие. Славные работники были Петр Мартынов и Петр Захарычев. Много трогательного можно о них сказать. Мартынов помер. Жив ли Захарычев? Крепкий служака был Андрей Одноглазый — на войне глаз потерял. Маститный Максим был, как ходячий архив Общества. Знавал Брюллова, Бруни, Островского, Григоровича. На "вы" не говорил. К телефону не мог привыкнуть. Бывало, стучит кулаком в будке… "Чего шумишь?" — "Да барышня, видно, заснула — не отвечает". И про турецкую войну умел рассказать и про выставку Куинджи и важно курил благовония перед высочайшими приездами. А медалей — некуда и повесить.
Антон Усаленко не желал носить форму и называл себя императорским секретарем. Возил доклады в Царское Село для подписи. Спросит: "Спешно"? И через четыре часа привозит подпись. "Как же ты это достал?" — "А мой двоюродный брат камердинером. Я ему сказал, что спешно, а Император в саду гулял — он и поднес к подписи". Всего бывало!
Самый тихий был Семен. Он-то оказался разрушителем искусства. Была у нас выставка экстремистов. "Картины" были составлены из различных предметов. Были тут и листы газет, и карандаши, и всякие обиходные вещи. На грех — на одной картине висел молоток. А Семену понадобилось гвоздик вколотить — он и совершил неслыханный вандализм: снял молоток, приколотил гвоздь и обратно повесил. Устроители выставки прибежали в ярости: "Глумление над художественным произведением! Поругание! Насмешка"! — и всякие угрожающие выкрики. Семен никак не мог признать свое преступление: "Да ведь я же молоток обратно повесил. Ничего от него не убыло!" Автор картины наскакивал на Семена с самыми свирепыми эпитетами, а тот невозмутимо твердил: "Вашему молотку я убытка не причинил и на место его повесил". Пришлось извиниться за "несознательного" Семена за его покушение на художественное произведение. Всего бывало!