Егорка

Лишь когда льдины коснулись, Тима пошёл следом за Светой, не выпуская, однако, из рук ветки. Потом они побежали: она — легко, быстро, а он — хлестая по льду шнурком левого ботинка. Перед полыньёй остановились и, чуть помедлив, прыгнули — ледяные крошки посыпались в воду. Уже на берегу он споткнулся и упал, угодив прямо в лужу. Света потянула его за руку.

— Вставай! Шнурок завяжи и застегнись…

Но он не послушался. Испытующе посмотрел на неё и вдруг спросил:

— Теперь… скажешь?

— О чём ты?

— Ну, как я… плавал.

— А, вот ты что!.. Ну, и придумал. И вправду — буду ходить и рассказывать… Беги-ка лучше домой, герой.

— А… не расскажешь?

— Тимка, беги скорей, а то расскажу… маме, — пообещала Света и, не оглядываясь, на ходу завязывая на шее косынку и застёгивая пальто, побежала вверх по течению к тому месту, где осталась сумка. А он вскочил на ноги и крикнул:

— Светка!.. Слышь, Света! Спас-и-бо!..

Он больше не сердился на неё, даже выступление на совете отряда простил. Поднял ветку, на которой только что висела косынка, и подумал: «А ведь правду говорят, что я… галстука не ношу, и… вообще».

А Света, услышав странный, почему-то дрожащий голос Тимы, обернулась и, досадливо махнув рукой, побежала дальше: «Вот ещё, придумал…».

…В школе никто бы не знал о случившемся на реке, если бы сам Тима не проболтался. Сгорая от желания как-нибудь рассказать о ледоходе, он наговорил Пете Ковалю о своём смелом дрейфе на льдине и заодно добавил, что спас от верной гибели Свету Ивченко. Но, сказав это, почувствовал, что хватил лишнее. Да сказанного не воротишь.

Спросили Свету, как она попала на реку во время ледохода и как это Самусь спас её.

— Меня? Самусь?.. — Света сначала не знала, что ответить, но заметив, как пунцово вспыхнули уши Самуся, сказала: — Очень просто, спас и всё.

Самусь не ожидал этого. Он окончательно растерялся и там же, при всех, на школьном дворе, сказал:

— Это… это она меня спасла… Я наврал.

Егорка

О том, что Степан Клочко влиял на Егорку Синюхина, в классе знали. Егорка даже побаивался своего дружка. Одно слово Степана было для него законом. В этом уже не раз убеждались. А в последние два дня вот что произошло…

Весь класс собрался после пятого урока на уборку школьного сада. Собрался и Егорка. Сложил книги в свой потёртый клеёнчатый портфель, привязал к нему чернильницу в специальном мешочке и хотел было идти…

— Егор, одна минута. — Степан вразвалку сдвинув на макушку фуражку, подошёл и стал против Синюхина.

— Какой был уговор? Тебе напомнить или ты сам знаешь?

— В сад хотелось пойти, — попробовал оправдаться Егорка и посмотрел на Тамару Берёзко. Та немедленно вмешалась.

— Все идут, и ты, Клочко, не отговаривай Егорку. И не вредничай, я тебе говорю!

Степан Клочко не удостоил Тамару ответом, он даже не посмотрел в её сторону, только передёрнул плечом и медленно пошёл к выходу. Шаг у него был твёрдый, а сам он — коренастый, с низкой крепкой шеей — внушал невольное опасение. Около дверей он задержался, не оборачиваясь, сказал:

— Егор, пошли! — И направился из класса, уверенный, что Синюхин пойдёт за ним. И, действительно, тот, ни на кого не глядя, словно стыдясь своей слабости, пошёл вслед за Клочко.

— Это что такое получается? — не унималась Тамара Берёзко. — Как можно терпеть?

— Он сильный, — сказал Петя Вихряй, курчавый, черноглазый мальчуган, сын школьного сторожа. — Одной рукой восемь килограммов поднимает.

— Да-а, — неопределённо заметил Боря Седых. — Даст один раз — почухаешься…

— Вы… вы настоящие тюлени, — презрительно оглядела мальчишек Тамара. — А я — председатель совета, и я не буду молчать!

Тряхнув рыжеватыми толстыми косичками, она выбежала из класса.

— Тюлени… Ты знаешь, что это такое? — спросил Боря Седых. Петя ничего не ответил: он сердито доставал из парты потрёпанные тетради. Боря молча следил за ним… Под окном собрались все шестиклассники с граблями и корзинами. Среди ребят возвышался учитель арифметики, он же и классный руководитель, Николай Иванович. Сквозь окно Боря видел, как Николай Иванович спросил что-то у Тамары Берёзко, и, выслушав её, нахмурился, но ничего, видно, не сказал. Борис догадывался, о ком шла речь, и невольно покраснел, вспомнив, как Тамара резко бросила ему и Пете прямо в лицо обидное слово «тюлени». Но что поделаешь? Не будешь же драться со Степаном. Борис вздохнул и пошёл к выходу, за ним — Петя Вихряй.

Тем временем Степан и Егорка подходили к большому одноэтажному дому на одной из улиц, отдалённых от шумного центра города. У высокой железной калитки друзья остановились.

— Одна минута, Егор, — сказал Степан и скрылся во двор. Егорка присел на скамейку, положив рядом с собой портфель. Улица с двух сторон была густо обсажена каштанами, и из-за них почти не было видно домов. На улице было тихо, пустынно. От скуки Егорка зевнул и, чтобы хоть чем-нибудь заняться, начал выковыривать носком кирпич из тротуара.

Если бы он решился, то немедленно ушёл бы домой и наплевать на «Одну минуту», как он про себя называл Степана Клочко. Может быть, в самом деле, взять и убежать? Но что потом будет? Например, завтра? Степан не простит ему этого никогда. Тогда и в школе не показывайся. Клочко такой, он никого не побоится, даже учителя, а совет о гряда он вовсе не признает. И то ведь, чуть что не так — сразу обещается отцу рассказать. А отец его, известное дело, начальник водной станции, хозяин всех лодок. Захочет — и не даст лодки. Эх, был бы у Егорки отец — была бы и лодка. Матери разве до этого? С того времени, как принесли извещение из военкомата, она стала больше работать и очень устаёт.

Мать… Может быть, она уже дома, пришла со своей фабрики и выглядывает его к обеду? А он здесь, как дурак, сидит и ждёт, пока Степан соберётся…

И как всё случилось? Месяц тому назад Степана перевели к ним в школу, он сел рядом с Егоркой, а когда окончились уроки, домой пошли вместе. На второй день, когда был дождь и за Степаном приехала машина, Егорка поехал с ним. А потом они пошли на речку, и Егорка показал все рыбные места. После того не нужно было больше ходить, а Егорка снова пошёл. У Степана своя лодка. А какие удилища, а блесна! Ну, как не пойти? Уроки, между тем, откладывались, и вместо обещанных матери четвёрок в Егоркином табеле появились тройки и даже двойка…

Что-то подсказывало ему: перестань водиться с «Одной минутой», но проходили дни, а Егорка не мог сказать Степану прямо в глаза: «Больше не пойду».

«Убегу сейчас!..» — решает вдруг Егорка, подымается с лавочки, прикрывает калитку. Но в это самое время появляется Степан. Он что-то дожёвывает, губы его и подбородок лоснятся от жира. Он не обращает никакого внимания на то, что Егорка чем-то расстроен и стоит почти на середине улицы. Степан бросает на лавочку удочки и блесну.

— Это берём с собой. Пошли!

Всю дорогу Егорка молчит. Говорить ему не хочется. Молчит Егорка и на рыбалке; неторопливо наживляет на рыболовные крючки кусочки варёного мяса, червей, на копанных им накануне, подаёт удочки Степану и, отвернувшись, следит за поплавком. Позже пробуют блесной. Но рыба сегодня не ловится, и друзья решают возвратиться домой. На обратном пути Егорка бросает вёсла и хмуро, с предательской дрожью в голосе говорит:

— Погреби-ка сам…

Лодка идёт по течению. Оно легко несёт лодку всё дальше и дальше от берега. Степан сидит на передней скамейке и плюётся семечками. Но когда Егорка бросает вёсла, он перестаёт плеваться.

— Шутишь?

— Греби сам.

— Как бы не так. Моя лодка, и я же греби.

— А я не просился с тобой ехать.

Лодку сильно качнуло, она резко повернула в сторону.