Страница 21 из 28
— Нет, не знаю. Но я хотел бы с тобой познакомиться, Рамирес.
А также со всеми остальными, которых зовут так же, как тебя. Видишь ли, я пришел искать в горах именно Рамиресов и Рохасов.
После этих слов мой собеседник потерял сдержанность, строгость и воинскую выправку, которые требуются от милиционера, и рассмеялся.
— Мне жаль тебя, compadre. Здесь, и еще больше там, за горами, в долине Сан Андрес и Ла Эскондида, в Левисе и Ранчерии, в Паленкито и Каридад де лос Индиос, там всюду живут
только Рамиресы и только Рохасы. Все мы, собственно, одна семья. Но даже я не знаю всех. А живу тут с рождения.
Я ему, конечно смешон. Но благослови его боже зa эту насмешку. Ведь я как раз узнал то, что хотел узнать, во-первых: «Мы здесь все Рамиресы и Рохасы» — это означает, что здесь живет ряд людей, как мы хотим верить, действительно индейского происхождении, и, во-вторых; милиционер сказал, что Рамиресы и Рохасы живут также в Сан Андресе, Ла Эскондиде и еще в других местах. Он, собственно, не мог лучше указать дальнейшую трассу, по которой нам следует вести свои изыскания. Наш разговор (первый индеец был для меня как первая книжка под рождественской елочкой, я бы ее рассматривал и беседовал бы с нею до ночи) прервал командир станции, которого приход подозрительных иностранцев оторвал oт ужина.
Командир горной роты ЛКБ обязан не доверять неизвестным. В горах тогда бродили часто очень опасные люди. Но ледок не доверия быстро растаял. И вскоре Исидоро (так его звали) пригласил нас в свою «главную ставку», из которой он контролирует всю эту зону внутренней горной части Ориенте. Исидоро не индеец. Он сказал нам, что пришел сюда совсем недавно, его дом на севере — в Саге, но свой район он знает хорошо и знает также, где живут люди, которые могли бы нас интересовать. И снова повторяет названия поселков, которые я уже знаю от Рамиреса Рохаса. Исидоро их часто посещает. Ведь он там всюду имеет своих солдат-добровольцев. Только командиры отрядов ЛКБ являются кадровыми военными. Личный состав этой надежной стражи в горах составляют добровольцы, люди. дважды, а зачастую и трижды в неделю покидают свои поля, чтобы помогать хранить спокойствие острова.
Потом у огня Исидоро рассказал нам десятки историй, малых и больших драм, которые принесла здесь, в горах, вокруг Моте Верде эта борьба с бандитами. Я еще не подозревал, что через несколько месяцев, во время следующей экспедиции, мы попадем прямо в центр такого столкновения, на поле боя этой необъявленной войны.
Военные рассказы угасают с последними языками огня. Но нам еще не хочется спать… Снова и снова мы расспрашиваем о местных жителях. А потом обращаемся к Исидоро с просьбой дать нам носильщика.
Исидоро немного задумывается и потом говорит:
— Я дам вам, товарищи, Гойю. Это лучший носильщик и лучший погонщик мулов в здешних краях. И знает горные тропы, как никто другой.
— Как же его зовут, Гойя? — Да, Гойя. Мы так называем его, но его, собственно, зовут Грегорио Рамирес. Там, в поселке, где он живет, обитают одни Рамиресы. И мы, значит, для отличия зовем его Гойя.
Нам повезло!
Затерянная долина
С Гойей мы познакомились, конечно, уже утром. А пока была ночь, первая ночь и первый ночлег на индейской земле. Меж четырех столбов мы подвесили гамака и легли в них. Однако гамак узкий, и удобство дает только тому, кто умеет им пользоваться. Укротить гамак, все равно что укротить жеребца. Но мой был особенно непослушен. Распознав во мне неопытного «спальщика», он «оборонялся», и, когда я собирался перевернуться на другой бок, гамак сразу же сбрасывал меня на землю. Так я, как эскимос учится плавать в каяке, учился поворачиваться в гамаке. Теперь, после нескольких ночей на разных бивуаках мы управляемся с гамаками с уверенностью профессиональных канатоходцев. Но тогда! В одном гамаке пытался повернуться профессор Гинзбург, в другом стремился уснуть Милан Поспишил. Не спали и кубинцы. Поселок Мойте Верде лежит в местах пустынных и диких. На открытом плато ночью дует холодный ветер, ртуть термометра вопреки информации учебников о тропическом климате Кубы здесь, в горах, падает к полуночи почти до нуля. Мы ругаемся. Милан бранит гамак, кубинцы — мороз.
Я встал, чтобы немножко пройтись. Небо простиралось низко над землей, хотелось тронуть ближайшую звезду. Веселые и молодые звезды золотили весь небосвод, и я смотрел туда, где это низкое небо встречалось с горой. Там за лесом живет Гойя, там за лесом — похоже, что и в самом деле, — начинается мир индейцев.
Нам не пришлось искать Гойю. Утром он пришел на станцию с мулом сам. Как и все индейцы, которых я потом здесь узнал, Гойя тихий, не бросающийся в глаза, с виду замкнутый, почти печальный.
Мы нагрузили на его мула все, что возможно. Остальное будем нести сами. Потом простились с командиром Исидоро и с миниатюрным селением Монте Верде. Конечно, вскоре опять начался дождь! Путь, который в сухой период был бы почти туристской прогулкой, становится адом. Шаг за шагом мы продвигаемся в этой часто полуметровой грязи в направлении Сан Aндpeca. Дорога исчезла под грязным месивом, но заблудиться мы не можем, справа и слева тропу стережет лес, почти джунгли.
А девственный лес поет. Никогда потом я уже не слышал этого удивительного оркестра. Первую скрипку в нем играют какие-то горные сверчки, жужжащие мухи, мерзкие москиты. шумят тонкие листья диких апельсинов. А сверху по этой непроницаемой крыше девственного леса стаккато барабанит дождь.
Только колибри, которых я на этой дороге увидел на Кубе впервые, невзирая на полные потоки, невозмутимо перелетают с куста на куст, крохотные, как шмели, и очаровательные. Когда я после чертил карту дороги, то назвал этот длинный отрезок между Мойте Верде и Перевалом живых — Дорогой колибри.
С обеих сторон дорога колибри окаймлена девственным тропическим лесом. Только в одном месте слева от дороги открывается свободное пространство. Здесь некогда индейцы выжгли часть джунглей, посадили маниок, батат, бананы, а вокруг горного поля поставили свои хижины, маленькие, как игрушки. Та, что ближе к дороге, принадлежит Гойе. Правильнее, не только ему, в хижине две комнаты, в одной из них живет наш индейский носильщик со своей женой Викторией Рохас Рамирес и четырьмя детьми (Гойе в этом году исполнилось 29 лет), а в другой живет другая семья — негры с Гаити.
Наши антропологи начинают свои исследования с дома Гойи. А потом отправляются и в остальные хижины затерянного безымянного поселка. Немного просохнув под крышами индейского селения, мы решаем продолжать свой путь. Дождь льет, разумеется, как и прежде, даже, может быть, еще больше. Сколько километров нам еще остается до Сан Андреса? Гойя утешает: «Уже только два часа!»
Дорога все поднимается, хотя и понемногу. Вдруг джунгли сразу исчезают и мы оказываемся на небольшом перевале. Длинный, утомительный путь стоил этого прекрасного вида. Защищенная со всех сторон высокими горами, покрытыми девственным тропическим лесом, лежит в долине речки Сан Андрес деревня того же названия, а вокруг нее несколько других индейских селений. Мы стоим на перевале, от хлещущего дождя нас теперь уже не защищают, как раньше, ветви деревьев, но зачарованные красотой пейзажа, мы этого не замечаем. А Гойя показывает мне:
— Здесь, за той горой, живет Эвариста, там — Валенсио, которой в этом году будет сто девять лет. А там, где зреет кофе, живет мой двоюродный брат — Карлос Рамирес.
Тот, кто посмотрит с перевала на эти самые затерянные на свете деревни, наверняка поймет, почему индейцам удалось пережить здесь ужас конкистадорских лет. Сюда, в эту далекую долину, замкнутую со всех четырех сторон света горами и зарослями джунглей, конечно, не смог вступить ни меч, ни крест завоевателей. Индейские горы открылись, только когда победила кубинская революция. До этого это была долина без короля, долина без бога. Я в экспедиционной карте так и наименовал Сан Андрес: Долина без бога. А перевал, на котором кончилось наше тяжкое путешествие с Перевала мертвых, я окрестил Перевалом живых. Кто дошел до перевала, тот оставляет все страдания позади. Начинается спуск…