Страница 11 из 69
— Экспертизу уже провели, — сказал следователь, — Из пистолета очень давно не стреляли. Мое мнение: версия «Санпан» отпадает. Многие люди подтвердили, что в день убийства Полевой был в Пехенце, напился до бесчувствия и на попутке отвезен домой…
— Что касается охотников, — продолжал Белозеров, — то и эта версия отпадает. По оперативным данным, за последнюю неделю не было в том районе охотников. И местные мужички на охоту не выходили…
Корнилов слушал Белозерова и невольно сравнивал его с Белянчиковым. Вместе учились, наверное, одногодки, а как небо и земля. Юрий Евгеньевич подтянутый, сосредоточенный, в черных волосах ни одного седого волоска. Вот только угрюмоват. А Белозеров располнел, чуточку обрюзг, голова совсем седая… Говорит — руками машет, словно мельница. Да и следы неряшливости заметны. Нет, что ни говори, работа в большом, слаженном аппарате заставляет человека следить за собой, подтягивает. Хотя работник Александр Григорьевич и хороший, но уж какой-то очень домашний. А может быть, это и неплохо, что не сухарь?
Когда Корнилов, раздав каждому из присутствующих по фотографии, сделанной Спиридоновым, рассказал о своих предположениях, в кабинете стало совсем тихо.
— Неужели заметенная снегом лыжня так хорошо видна? — удивился следователь Каликов, первым нарушив молчание.
— Не так уж и хорошо, — сказал Корнилов. — Но разглядеть можно.
— Да, похоже, что к леснику один след ведет, — со вздохом произнес участковый. — Значит, он. А ведь все говорят, хороший мужик. Я вот беседовал…
— Да, это уже кое-что значит! — прервал его Корнилов. — Версия, пожалуй, самая перспективная. Завтра утром надо пойти по следу и провести следственный эксперимент на месте убийства. И взять разрешение на обыск и задержание лесника. Если он появится. Ну, это уже ваше дело. Справитесь теперь без нас. А мы с Юрием Евгеньевичем поедем в Ленинград. — Он посмотрел на Белянчикова.
Тот оживился:
— Конечно, поедем. Ехали-то на день, а сидим вторые сутки!
Несмотря на настойчивые уговоры Белозерова, Корнилов отказался даже поужинать.
— Нет, нет, не уговаривай, — сказал он начальнику розыска, когда они спускались по лестнице к выходу, — я устал, спать хочу. А ужинать и вам, капитан, не советую. Будете стройным, как кедр ливанский…
— А я думал, вы дождетесь результатов, — уныло пробормотал Белозеров.
— Сами не маленькие, — усмехнулся Корнилов. — Дело-то сделано! Чего же нам тут торчать? Мне шеф до утра срок дал. — И вдруг неожиданно вспылил: — Хватит! Ты что же, считаешь, что мы двужильные? — Он перевел дыхание и сказал уже тихо, с укором: — Ты меня спроси, сколько вечеров за последние два месяца я дома провел? Да не больше десяти… — Корнилов хотел еще сказать, что книги ему приходится читать по ночам, но сдержался. «Белозеров-то тут при чем? — подумал он. — Сам небось минуты свободной не имеет».
Белозеров шел за Корниловым понурый, лицо у него было расстроенное.
«Чего это разошелся шеф, — думал Белянчиков, — нервы сдавать стали, что ли?» Таким раздраженным он видел Корнилова редко.
Они уже вышли на улицу, к машине, когда Белозеров робко попросил:
— Вы, может быть, участкового подбросите до Мшинской? Электричка не скоро…
— Пусть едет! — махнул рукой Корнилов.
Он с Белянчиковым сел на заднее сиденье, посадив участкового рядом с Углевым. Белянчиков сразу как-то съежился в своем углу, поднял воротник дубленки и через несколько минут стал похрапывать. А Корнилов и хотел заснуть, да никак не мог. Его всегда одолевало такое чувство, что стоит ему закрыть в машине глаза, задремать, как сразу что-нибудь случится, произойдет авария, катастрофа. И как бы он ни хотел спать, пересилить себя и заснуть никак не мог.
«Зря я распалился, — пожалел он. — Обидится Белозеров теперь!»
Им овладела вдруг апатия, безразличие ко всему на свете — и к тому, чем он занимался здесь, в Луге, двое суток, и к лыжне, которую он отыскал. «Ну и что? Очередное дело, — думал он. — Сколько их было! И сколько будет. А все одно и то же, одно и то же. Мельтешишься, суетишься, а годы идут, и на свете столько всего интересного, но не для тебя. Все мимо, мимо. Грубеть я стал, явно грубеть. Вбили себе в голову, что стараемся дни и ночи для людей, а ведь и сами мы люди. Себя забываем, для себя не стараемся. А для кого мы старались эти двое суток? Для кого? Для убитого художника, которого даже, как звать, не знаем? Ему ведь уже все равно».
Потом Корнилов вспомнил о том, что ему предстоит еще неприятное дело — писать отзыв на одну диссертацию. Диссертация слабая. Повторение старых прописных истин. Чего стоит хотя бы эта врезавшаяся в память фраза: «Совершая преступление, преступник во многих случаях старается согласовать свои действия с конкретной обстановкой». Да ведь это каждому известно еще со студенческой скамьи! Зачем же толочь воду в ступе, ради чего выдавать банальность за открытие? Ради прибавки в жалованье? За такие диссертации надо бы лишать права заниматься научной работой! Но шеф просил поддержать. Он официальный оппонент, неудобно устраивать погром. Придется писать уклончиво, хитрить.
— Товарищ подполковник, — вдруг тихо сказал участковый, нарушив его невеселые мысли. — А почему вы так поспешили уехать из Владычкина? После разговора со старухой Кашиной?
Корнилов вздохнул, ему не хотелось ничего вспоминать, вообще не хотелось говорить, но в голосе участкового была такая искренняя заинтересованность, что он не смог промолчать.
— Она, лейтенант, про лесникова дружка говорила, помнишь? Видный, говорит, мужчина в большой рыжей шапке. Я и вспомнил — убитый тоже был в большой шапке. Фигуристый… Решил позвонить, проверить…
— Понятно, — сказал участковый. — А нас в школе учили, что надо все последовательно делать. Проверять все версии.
— Правильно вас учили. Только надо еще вовремя за самую перспективную ухватиться. А то увязнешь в этих версиях, как в сугробе… А тебя одного я решил оставить, когда заметил на снегу против солнца старую лыжню. «Попытаю, — подумал, — счастья». И видишь — повезло. Да ты, лейтенант, и без меня прекрасно справился. Про карабин — бесценные сведения. Тебе в уголовный розыск надо переходить.
— Ну уж! — смущенно пробормотал участковый и спохватился: — Надо бы остановиться. Мне выходить.
Тут только Корнилов заметил, что они, проскочив центр Мшинской, едут уже по окраине.
— Ты чего же не сказал, что приехали? — удивился он. — Саша, давай развернемся, подбросим лейтенанта до центра.
— Да что вы, что вы! — запротестовал участковый. — Мне тут десять минут. До свидания, товарищи!
Корнилов протянул ему руку.
— Будь здоров, Василий! Научись еще со старухами говорить, буду в угрозыск рекомендовать.
— Чего таким сосункам в розыске делать? — проворчал Углев, когда они тронулись дальше. — Пускай тут самогонщиц гоняет.
Корнилов усмехнулся, но промолчал. Ему лень было разговаривать, объяснять. Хотелось ехать, ехать бесконечно, смотреть по сторонам на заснеженный лес, на редкие, плохо освещенные деревеньки и не думать ни о чем.
7
На следующий день утром, просматривая у себя в кабинете оперативную сводку происшествий за день, Корнилов подумал о том, что же скажет лесник, когда к нему нагрянут Каликов с Белозеровым. Сам ли он стрелял или кто-то пришлый, какой-нибудь гость или охотник, вышел с кордона, чтобы всадить пулю в лыжника? Значит, ждали этого человека. С трехчасового поезда ждали.
Все время звонил телефон. «Два дня не посидел в управлении — сразу всем понадобился!» Из гороно напоминали, что через пять дней его доклад перед директорами школ о профилактике преступности. Девушка из общества «Знание» просила выступить с лекцией на заводе имени Ломоносова. Позвонил Белянчиков. Доложил, что находится в Худфонде, пытается узнать, кто мог купить через магазин Худфонда французскую сангину.
— Ты очень-то не надейся, — сказал ему Корнилов. — Если у них такое же снабжение, как и везде, то дефицитные краски и сангину скорее всего у спекулянтов достают.