Зороастр

Но если он любил Атоссу, то, ведь и она любила его взаимно, она сама призналась в этом. Так почему же он оставил двор? Почему бросил Негуште жестокое слово обиды? Его голос звучал так правдиво: «Спроси ту, котору ты ненавидишь». О да, она так и сделает. Все это было слишком непонятно, и внезапная мысль, что она, быть может, была несправедлива к нему три года назад, — мысль, вчера еще казавшаяся ей совсем невозможной, причинила ей острую боль. Она решила прямо спросить у Атоссы, любил ли ее Зороастр, сказать ей, что видела их обоих на террасе. Она решила пригрозить ей, что донесет обо всем царю, и если б старшая царица отказалась поведать ей правду, то Негушта не отступила бы пред исполнением этой угрозы и покрыла бы позором свою соперницу.

Она пошла быстрее по ровной тропинке, ломая руки под складками своей мантии, и вдруг пальцы ее ощупали рукоятку острого индийского кинжала, который она всегда носила у пояса. Когда она повернулась и стала, наконец, подниматься по широким ступеням дворцовой лестницы, луна уже взошла над далекими туманными холмами, а в колоннаде портика были зажжены огни. Негушта остановилась и оглянулась на мирную долину; вдалеке раздались отрывистые, меланхолические трели соловья и вдруг сменились громкою торжественною песнью.

Молодая царица снова повернулась, чтобы войти во дворец, и слезы, которых давно уже не знали ее темные глаза, заискрились алмазами на ее длинных ресницах. Но она судорожно сжала руки и пошла между рядами преклоненных рабов прямо в покои Атоссы. Никто не мог проникнуть во внутренние комнаты старшей царицы, не испросив предварительно ее разрешения; Негушта же никогда в них не бывала. Обе супруги царя редко встречались публично и мало говорили между собою, хотя соблюдали все правила наружной вежливости. Во дворце они никогда не видались, и рабы заградили бы, пожалуй, ей доступ в покои Атоссы, если б черные глаза ее не сверкнули таким гневом, что невольники робко отошли в сторону и пропустили ее беспрепятственно.

Этот час Атосса проводила обыкновенно в своей уборной. Комната была просторнее, чем в Сузах, так как царица велела выстроить ее по собственному плану, но на столе возвышалось, как и прежде, огромное серебряное зеркало, с которым она никогда не разлучалась.

Ее чудная красота нисколько не изменилась и не поблекла за эти три года. Мелкие неприятности придворной жизни не могли сломить силу этой женщины и положить печать усталости на ее лицо. Она вела свою упорную борьбу с царем, никогда не бледнея хотя бы на минуту, не обнаруживая ни малейшего признака изнеможения, между тем как сам царь часто казался сумрачным и утомленным, и глаза его носили следы бессонницы, результата всех тех тревог, которые ему причиняла Атосса. И, все-таки, он никак не мог решиться избавиться от нее, даже тогда, когда постиг, наконец, всю глубину испорченности ее натуры. Она держала его под своими чарами, и он любил ее так, как любит человек красивого хищного зверя, которого он на половину приручил и который по временам оскаливает на него зубы и доставляет ему больше хлопот, чем развлечения. Она была так зла, но так прекрасна, что у него не хватало духу осудить ее на смерть; погубить такое чудное создание показалось бы ему преступлением.

Атосса была уже совсем одета для пиршества, смотрясь в зеркало, она раздумывала, не приколоть ли ей иначе тиару, так, чтобы светлые волосы падали ей на лоб. Она попробовала, какой эффект произведет эта перемена и вдруг увидала в зеркале отражение двух гневных черных глаз и догадалась, что сзади нее стоит Негушта.

Она вскочила и взглянула на Негушту с холодною улыбкой, выразив скорее удивление, нежели страх. Тонкие брови ее стремительно поднялись, но голос звучал так же ровно, как всегда.

— Царица Негушта редко оказывает мне честь своим посещением, — сказала она. — Если б она предупредила меня о своем намерении, то была бы принята более подобающим образом.

Негушта неподвижно стояла перед нею. Она ненавидела этот ледяной, спокойный голос, от которого у нее стягивало горло, как веревкой.

— Нам нет нужды соблюдать придворные церемонии, — коротко ответила она. — Я желаю поговорить с тобой о важном деле, час тому назад я встретила в саду Зороастра.

— По предварительному уговору, конечно? — съязвила Атосса, но ее ясные синие глаза с каким-то странным выражением смотрели на Негушту.

— Молчи и слушай меня, — сказала Негушта тихим голосом, трепетавшим от сдерживаемого гнева, и тонкою рукой взялась за рукоятку кинжала.

Атосса заметила это движение. — Скажи мне всю правду, — торопливо продолжала Негушта, — любил тебя Зороастр или нет три года назад, когда я увидала тебя в его объятиях на дворцовой террасе, в то утро, как он вернулся из Экбатаны?

Царица увидала, что наступил момент, когда она могла, наконец, вполне утолить снедавшую ее жажду мести.

— Я любила его, — медленно начала она. — Я и теперь еще люблю его. Тебя же я ненавижу больше, чем люблю Зороастра. Ты понимаешь меня?

— Дальше, дальше! — воскликнула Негушта, задыхаясь от гнева.

— Я любила его и ненавидела тебя. Я и теперь ненавижу тебя, — медленно и торжественно повторила царица. — Письмо Зороастра было написано к тебе, но его принесли ко мне. Нет, нет, умерь свой гнев, ведь это же было так давно! Ты, конечно, можешь убить меня, если захочешь, я в твоей власти, а ты ничто иное, как трусливая еврейка, ничуть не лучше большинства моих рабынь. Я не боюсь тебя. Быть может тебе угодно выслушать конец?

Негушта подошла ближе, Атосса не шевельнулась при ее приближении, но ее белая рука внезапно выскользнула из-под мантии и в воздухе сверкнула синяя сталь острого клинка, подобно тому, как летним вечером яркая молния прорезывает небо.

Негушта отшатнулась, увидев острый нож в руках своего врага. Но Атосса засмеялась тихим, серебристым, торжествующим смехом.

— Теперь ты услышишь конец, — сказала она, не выпуская из руки кинжала. — Теперь ты волей-неволей должна будешь выслушать конец и не убьешь меня своим отравленным индийским ножом! — и она снова засмеялась, оглядывая изогнутую форму кинжала. — Я говорила с Зороастром, — продолжала она, — когда увидала тебя на лестнице и тогда… О, это было так сладко! Я закричала ему, что он никогда больше не должен покидать меня, и обвила руками его шею и упала, так что ему пришлось поддержать меня. И тут ты увидала его. Это, это было так сладко! Это была самая блаженная минута в моей жизни, когда я услыхала, как ты поспешно скрылась и оставила нас! Только для того, чтоб истерзать твое сердце, я и сделала это и унизила пред своим подданным свое царственное величие. Но я все-таки любила его, а он, твой возлюбленный, которого ты тогда презрела и отвергла ради нашего чернобородого царя, он оттолкнул меня. Он сказал, что не любит меня и не желает моей любви. Да, это было горько, и я почувствовала стыд, я, никогда не знавшая стыда ни пред кем. Но в твоих терзаниях было для меня больше сладости, чем горечи в моем стыде. Он так и не узнал, что ты была на террасе. Он крикнул из толпы прощальное проклятие твоей измене, ушел из дворца и чуть не убил двух копьеносцев, пытавшихся схватить его. Как силен был он тогда и как храбр! Какой завидный любовник для всякой женщины! Такой высокий, стройный и прекрасный! Он так и не узнал, за что ты изменила ему; он думал, что ты прельстилась царским пурпуром и золотым венцом. Он, конечно, жестоко страдал, но ведь и ты страдала, и как сладостны были для меня твои муки! Мысль о них часто убаюкивала меня и навевала на меня сладкие сновидения. Какая радость для меня видеть, что ты лежишь во прахе предо мною с этою жгучею раной в сердце! Она долго еще будет гореть; тебе не избавиться от нее! Ведь ты теперь жена Дария, а Зороастр из-за любви к тебе сделался жрецом. Мне думается, что даже царь разлюбил бы тебя, если б увидел тебя в эту минуту, — ты так страшно бледна. Я пошлю за халдейским врачом, не то ты, пожалуй, умрешь на месте; мне было бы жаль, если б ты умерла: тогда пришел бы конец твоим страданиям. Мне трудно было бы отказаться от удовольствия мучить тебя, — ты представить себе не можешь, как это сладко… О, до чего я тебя ненавижу.