Зороастр

— То ты окажешься в состоянии вооружить их немедленно, не правда ли? — прервал его Дарий. Он пристально вглядывался в Атоссу; ее лицо оставалось в тени.

— Нет, — возразил Фраорт, — ибо у нас нет оружия. Но если царь пожалует нам мечей и копий…

— К чему это? — спросила Атосса. Она совершенно успокоилась, увидав, что ей нечего опасаться промаха со стороны Фраорта. — На что мне военная сила для защиты поместий, находящихся в расстоянии дневного пути от царской крепости? Одна мысль о том, что они носят, оружие, сделает всех моих рабов лентяями и буянами. Оставьте им их заступы и плуги, пусть они работают в то время, как воины сражаются. Сколько всего-навсего у меня рабов, Фраорт?

— При последней переписи было четырнадцать тысяч семьсот пятьдесят мужчин, десять тысяч двести шестнадцать женщин и не менее пяти тысяч детей. Но я надеюсь…

— На что тебе такое множество? — спросил Дарий, круто повернувшись к царице.

— Многие из них выделывают ковры, — отвечал Фраорт. — Царица получает ежегодно пятьдесят талантов от продажи ковров.

— Все ковры в царских покоях сотканы в моих мастерских, — сказала с улыбкой Атосса. — Я занимаю видное место среди купцов.

— Но, ведь, я, вероятно, и не дешево заплатил тебе за них, — сказал царь, которому, наконец, наскучило вести этот допрос.

Дарий разочаровался при первом взгляде на Фраорта. Он думал увидеть сильного, решительного мужчину, которого легко привлечь к участию в бунте или государственном перевороте, затронув его честолюбие. Но перед ним предстал традиционный лукавый, сметливый мидийский купец, бледный и робкий, столь же мало способный на смелый захват верховной власти, как любой торгаш-еврей из Вавилона. Очевидно, он был простым орудием в руках царицы; Дарий досадливо топнул ногой при мысли о том, что, в конце концов, он, может быть, обманулся, и царица действительно писала Фраорту только по поводу своих поместий и не было причин опасаться восстания.

Дарий был горяч и стремителен. Его инстинктивные решения были по большей части справедливы, и он тотчас же, не задумываясь, приводил их в исполнение, но лукавство было ему совершенно чуждо, и он был плохим стратегом. Он всегда спешил действовать, не любил выжидать, и своим успехом был обязан этой необычайной быстроте. В первые три года своего царствования он выиграл девятнадцать битв и низложил девятерых самозванцев, но никогда не случалось ему открыть заговор или подавить восстание, прежде чем они успевали вспыхнуть. Поэтому он часто находился в руках Атоссы и нередко она сбивала его с толку своим умением скрывать хитрую ложь и своим удивительным спокойствием и хладнокровием в самых затруднительных обстоятельствах. В своем простосердечии он считал положительно невозможным для кого бы то ни было лгать, не обнаруживая ни малейшего смущения, и всякий раз, как он пытался поставить Атоссу в такие условия, что она должна бы, казалось, неизбежно выдать себя, он встречал с ее стороны непостижимую безмятежность, которую вынужден бывал приписать тому, что она права, как бы сильно ни говорила против нее очевидность.

Царь пришел к заключению, что в настоящем случае он ошибся — Фраорт неповинен в каких-либо мятежных замыслах, и решил отпустить его.

— Ты должна быть очень довольна этим докладом, — сказал он, смотря в упор на Атоссу. — Как видишь, ты получила более подробные известия о своих делах, и гораздо скорее, чем если б отправила письмо. Отпусти этого негодяя и скажи ему, чтоб он вперед исправнее посылал свои отчеты, иначе ему придется скакать сюда сломя голову для их доставки. Можешь пойти отдохнуть теперь, — прибавил он, вставая и выталкивая из комнаты Фраорта.

— Ты хорошо распорядился. Я довольна тобою, Фраорт, — холодно сказала Атосса.

Прекрасная царица опять осталась одна и опять стала разглядывать себя в зеркало, на этот раз более критически. Повертываясь к свету то одною, то другою стороной, она нашла, что в эту минуту она чуть-чуть, бледнее обыкновенного. Никто другой не заметил бы этой перемены, но от Атоссы она не ускользнула, и царица слегка нахмурила брови. Но тотчас же чело ее разгладилось, и она улыбнулась сама себе счастливою улыбкой. Она с полным успехом отвратила от себя страшную опасность.

Она надеялась сначала, что ей удастся предупредить Фраорта о том, как ему следует действовать, но свидание произошло так скоро, что ей пришлось встретиться с своим главным поверенным без подготовки. Она знала его трусливый характер и имела поэтому основание опасаться, что он выдаст ее, надеясь выпросить себе у царя помилование в награду за сведения, которые он мог ему сообщить. Но роковой момент миновал благополучно и больше нечего было бояться. Атосса опустилась на подушки и предалась сладостным размышлениям о тех страданиях, какие она причинила Негуште.

Выйдя из покоев царицы, Дарий сдал Фраорта страже, приказав позаботиться о нем, и направился к саду. Было еще рано, но он искал уединения и думал, что Негушта, по обыкновению, придет в сад перед полуднем. А, между тем, ему хотелось скрыться от придворных и от царицы. Миновав мраморные ворота, он шел медленно по розовой аллее, обрывая по временам нежные лепестки, упиваясь почти с детскою радостью ароматом свежих цветов и вдыхая сладостную теплоту летнего утра. Он допустил ошибку и рад был уйти в такое место, где мог спокойно обдумать это обстоятельство.

Царь уже достиг мраморной беседки и хотел было обогнуть ее, но, проходя мимо отворенной двери, увидал на полу женскую мантию. Ом поднялся по ступеням и вошел.

На мраморных плитах лежала Негушта, вытянувшись во весь рост, с закинутыми над головой руками. Лицо ее было страшно бледно, раскрытые губы казались совершенно бескровными. Она была похожа на мертвую. Белая тиара почти упала с ее густых волос и длинные черные кудри разметались беспорядочною массой. Пальцы ее были крепко сжаты и лицо носило выражение такого страдания, какого Дарий не мог и представить себе, какого он никогда не видал на лицах воинов, павших в бою.

Царь в ужасе отступил. Он подумал, что Негушта умерла, что она, быть может, убита, но, вглядываясь в нее, он заметил, что она дышит. Тогда он подбежал к ней, опустился на землю, положил голову Негушты к себе на колени и начал растирать ей виски и руки. Дотянувшись до маленького фонтана, он зачерпнул воды и обрызгал ею лицо царевны.

Наконец, она открыла глаза, потом снова закрыла их, открыла их еще раз с выражением изумления и узнала царя. Она сделала было усилие, чтобы подняться, но он остановил ее, и голова ее снова упала к нему на колени. Он продолжал растирать ей виски своею широкою загорелою рукой и с нежным беспокойством следя за ее лицом.

— Что случилось? — спросила она наконец.

— Не знаю, — ответил царь. — Я нашел тебя здесь, распростертой на полу. Ты ушиблась? — нежно спросил он.

— Ушиблась? Нет… но я ранена, я ранена… смертельно ранена, — прибавила она внезапно. — О, Дарий, если б я могла тебе сказать! Правда ли, что ты друг мне?

Она приподнялась без его помощи.

Горячая кровь снова прилила к ее щекам и глаза ее засветились прежним блеском.

— Можешь ли ты сомневаться в том, что я друг тебе, самый преданный друг?

Негушта встала и в сильном волнении начала ходить по маленькой зале. Она нервно теребила пальцами золотые кисти своего плаща и по временам взглядывала на Дария, который, стоя у фонтана, не сводил с нее тревожного взора.

Вдруг она остановилась перед ним и посмотрела печально и строго.

— Я скажу тебе нечто, — начала она тихим голосом. — Вот что я скажу тебе… всего сказать я не могу. Меня гнусно обманули, изменили мне, насмеялись надо мной… каким образом, этого я не могу сказать тебе, но ты мне поверишь, не правда ли? Человек, которого я любила… я не люблю его больше… предал меня. Я не люблю его… я его ненавижу… да, да, я больше не люблю его!

Лицо Дария потемнело, и он заскрежетал зубами, но продолжал стоять неподвижно, ожидая, что скажет царевна. Но Негушта умолкла и снова начала ходить взад и вперед, сжав пальцами виски, как бы от сильной боли. Затем она остановилась опять и, охваченная глубоким волнением, положила обе руки на плечи царя.